1. ТРЕСК ДЕДУШКИНОГО ПАТЕФОНА
Вдвоем с хорошим приятелем ездили мы недавно, по причине необычно теплой зимы, кататься в ближайшие пригороды Санкт-Петербурга, Лисий нос и Сестрорецк. По дороге любовались, с гордой высоты велосипедных седел, новейшей дачной архитектурой, всё более вытесняющей с этих мест классические «домики с верандой», столь привычные с детства. Нельзя сказать, чтобы поиск новых форм вызывал у нас, тонких ценителей всего былого и прекрасного, одни только негативные чувства. Нет, есть очень даже интересные, оригинальные, нестандартные решения. Но в целом впечатление от «ансамбля» богатых частных усадеб, разросшихся на подступах к городу в постсоветское время, выходит смехотворное. Я с юности привык в шутку называть неуклюжий «новый большой стиль» пригородных построек, зародившийся в перестроечное время, «цыганским». Именно цыганские бароны, поднявшиеся на подпольной торговле спиртным, первыми отгрохали посреди обычных садоводств свои ошеломляюще бестолковые «дворцы», куда весь табор мог влезть с лошадьми и повозками… Но тогда это казалось необычным, смотрелось как экзотика, и даже притягивало любопытные взоры. А теперь стало настолько распространенным явлением, что никого уже как будто и не удивляет. На самом деле есть о чем призадуматься.
Прежде всего поражает размах индивидуальных проектов, зачастую вплотную притиснутых один к другому на пространстве двух соседних типовых садовых участков. Здесь деньги, выкачанные строителями из карманов заказчиков (а ведь надо понимать, что за каждым из «дворцов» стоит какая-то фирма, проектная организация или хотя бы бригада-ух шабашников), шальные деньги очевидным образом повредили здравому смыслу. Такие бы домища во чистом поле ставить, да так, чтобы из-за холма одна только соседская труба виднелась... И если даже иной хозяин постарался предусмотрительно «зачистить поляну» вокруг своего будущего жилища, скупив или ещё каким образом добыв права на дополнительные «сотки», все равно непосредственная, «на ружейный выстрел» близость друг к другу столь громоздких и столь разностилевых объектов смешит и пугает. Они образуют не гармонию, а самый настоящий эстетический конфликт! Иван Иванович может из-за своего заборища ни разу в жизни и не узреть Ивана Никифоровича — а все равно в такой тесноте они неизбежно поссорятся… По отдельности каждый из этих «вавилонских столпов», возможно, выглядел бы не так странно: одинокий большой дом всегда смотрится доминантой на местности и задает некий особый тон окружающему пространству. Ведь так их обычно и рисуют на бумаге. Но вот так, как сейчас, стена к стене, ноздря в ноздрю, это просто мешанина какая-то! Однако всё понятно, всё вполне объяснимо с точки зрения текущего момента. Мы живём в то время, когда землёй еще по-настоящему, без протекции и «откатов» во власти, торговать не начали, а желание «вложить» скороспелый капитал во что-то весомое уже есть. И вот результат. Ни подойти, ни рассмотреть толком, со всех сторон, что же это такое вознеслось над старой дедовской грушей, чаще всего нет никакой возможности.
И препятствуют тому, конечно, заборы. Вот поистине примета нашего времени! Феодальные замки, вспомним, тоже когда-то обносили глухой стеной. Однако тогда скрывать красоту, если таковая и была, владельцев заставляла военная необходимость. Стены были непроницаемыми, абсолютно неприступными для не знавшего пороха войска. Нынешние же барьеры, будем откровенны, для того, кто задастся целью пройти сквозь них, не преграда. Зато основательно портят зрелище. При виде «дворца» за глухим забором в душу неизбежно закрадывается впечатление напрасно потраченных сил и денег: с таким же успехом можно было бы сидеть на своей «зоне» и в самой обыкновенной «коробке». Незачем мудрить с архитектурой, если даже сам хозяин сказочных покоев не в состоянии окинуть взором свои владения извне. И тем более не может с гордостью продемонстрировать их красóты другим «достойным людям»… Цыгане, те по крайней мере строились открыто, нараспашку, даже с вызовом — вот она, наша воспетая вашими поэтами «нищета», смотрите, на какие чудеса расточительности способен гордый кочевой народ! У нас же, русских, кажется, наоборот, все эти «чудеса» стыдливо скрыты от постороннего взгляда и, похоже, не предполагают ни любования, ни разглядывания, ни восхищения, ни наслаждения… Для чего же тогда упрямо возводятся напыщенные «крепости», не имеющие, если уж говорить всерьез, никакого реального оборонительного значения? Противоречивое от этого поспешного взаимного отгораживания складывается ощущение. Да как, впрочем, и от всего нашего времени.
Хуже всего, разумеется, смотрятся банальные загородки из строительного гофрированного железа, т.н. «профнастила». Подумать только, временная технологическая ширма воспринимается людьми как что-то настоящее, стóящее, постоянное! Мне лично при виде этого беспомощного бутафорского «щита» вспоминаются застарелые советские «временные трудности», до сих пор неприятно саднящие ум, честь и совесть: все эти коммунальные перегородки, переплетенные провода, висящие на отдельных гвоздях «именные» стульчаки к единому общественному унитазу… А еще, почему-то, всплывает в памяти моя одинокая соседка, которая врубала на всю катушку всегда одну и ту же «звуковую завесу», когда к ней приходили разнообразные мужики, так что можно было и не сомневаться, чтó именно они пытаются таким образом «скрыть». Огородить себя вот таким эфемерным подобием защиты от ближнего, день и ночь разглядывать белесую изнанку глухого жестяного листа, вместо какого-никакого окружающего пейзажа, сидеть наглухо запечатанным в своем «консервном» благополучии, лишь бы ни с кем не встречаться глазами, — что это, как не психическая травма «сжатости», сформированная десятилетиями жизни под неусыпным взаимным приглядом? Боже мой, если люди так себя ведут, осознанно или неосознанно, до какой же степени мы друг другу надоели...
Но и там, где архитектор, а, быть может, и здравый смысл жильцов, вкупе с остатками вкуса, настояли на открытом, сквозном заборе, раз уж совсем без него (как, например, в Скандинавии) обойтись невозможно, — на заборе с красивой кованой решеткой, с фигурными мраморными (!) столбами, с декоративными панно и наскоро придуманными «фамильными» гербами, — и там, говорю я, не всё в порядке. А именно, в самое сердце поражает зрителя прилегающий непосредственно к этим решеткам, абсолютно в таком случае невозможный полупрозрачный пластиковый лист, имитирующий воздух и свет, а на деле запаковывающий новоиспеченное «поместье» обратно в состояние фабричной недоделанности. Представьте себе новую оконную раму, с которой строители при установке не сорвали монтажную ленту, подумав: «целее будет», и теперь это убожество годами полощется на ветру у вас под носом... Вспомните, не попадался ли вам когда-нибудь на глаза дорогой автомобиль, с сидений которого хозяева однажды пожадничали снять защитную плёнку, да так и протирают ее до сих пор своими скаредными задницами, хотя она давно уже превратилась во что-то совершенно непотребное… Вот так и эта пластиковая «полупрозрачность» мраморно-кованного забора (язык не поворачивается назвать его после этого «оградой»!), уснащенного золочеными вензелями и разноцветной художественной инкрустацией, производит точно такое же скаредное впечатление. Может быть, и хотели бы живущие «под пленкой» товарищи нувориши открыться навстречу жадному до зрелищ миру, блеснуть перед неимущими своим завидным благополучием, пустить соседям в глаза бриллиантовую пыль, — но что-то их не пущает. Не набрались, очевидно, еще смелости. Или, все же, не накопили на нее. С настоящими-то деньгами можно и голым у всех на виду прогуляться… И не нужны тогда уже никакие ширмочки. Простите, но что-то меня в этом разящем безвкусии сильно смущает. Я замечаю, что и на Каменном острове в центре Петербурга, где что ни дача, то памятник истории и архитектуры, очень многие знакомые мне с юности дома чуть ли уже не до третьих этажей «закрылись» от взоров гуляющих отвратительно мутным плексигласом. Очевидно, сей «инновационный» материал неизвестен старым градостроительным нормам и, соответственно, никак ими не регулируется. Бери и ставь парник прямо поверх шедевра стиля…
Ну а что же, все-таки, сама-то эта новая дачная архитектура? Есть в ней свои шедевры? Безусловно, есть. Сложно, как я уже говорил, однозначно определить ее как неудачную, беспомощную, несостоявшуюся. Перед некоторыми домами так и тянет остановиться (что мы с приятелем и делали, по возможности) и рассмотреть всё в подробностях, насколько позволяют заборы… И, в конечном счете, смиряя свои въедливые критические суждения, можно было бы понять и простить и этот примитивный гигантизм, и эту вопиющую скученность не согласованных между собой разношерстных строений, и эти неизбежные «коммунальные» перегородки, грубо отделяющие отдельные «поместья» друг от друга и от зрителя и сводящие порой весь художественный эффект оригинальных авторских решений на нет, и это «консуматорски» бережное отношение частников к своей только что купленной за бешеные деньги новой красивой жизни, заставляющее людей упаковывать себя и свои семьи в мерзкий пластик…
Всё это было бы извинительно, если бы не стояли рядом с новыми домами старые. Вот те самые классические пригородные «домики с верандой», которые всем нам хорошо известны. Таковых осталось в окрестностях Петербурга еще очень и очень много. Их возраст колеблется в среднем от 35-40 лет до века и более. Степень сохранности у них тоже весьма различная; но как правило эти «нежные» деревянные конструкции, подверженные сезонным климатическим воздействиям и естественному старению, требуют ремонта. Ремонт — занятие хлопотливое и дорогостоящее, а настоящие, серьезные ремонт и консервация и вовсе не по карману простому смертному. Вот где могли бы пригодиться шальные деньги! Вот задачка для истинно крепких хозяев, которые задались бы целью сохранять и поддерживать отечественную культуру домостроительства…
Но, честно говоря, за время той нашей краткой поездки в Лисий нос и Сестрорецк, о которой идет речь, мы видели только один (!) образцово отреставрированный «домик с верандой». И это, скажу я вам, вещь! Он выглядит так молодцевато и подтянуто, что сразу чувствуется: поновление коснулось не только внешнего облика здания, но и глубоко укрепило его изнутри. Ведь при помощи современных технологий можно превратить любую покосившуюся «наследственную» хату в гиперкомфортное жилье элитарного экстра-класса. К тому же, всякое такое «фамильное гнездо» будет надежно укоренено в истории предшествовавшего развития нашей собственной архитектуры. Жалею, что нечем было мне сфотографировать того крепыша, забыл я дома камеру… Но вы можете легко его себе представить, поскольку при упоминании «идеального дома» в пригороде, я думаю, у многих из нас всплывают в памяти схожие образы… Мы выросли на этих «верандах». Пили здесь чай, читали книжки, слушали грампластинки. Конечно, пришло время ремонтировать старые усадьбы. И частично даже сносить. Но не для того, как мне кажется, чтобы на их месте строить исключительно нелепые, кургузые, толстощекие «купеческие» амбары с непропорционально маленькими щелками поросячьих глазок, вместо окон, или же, наоборот, баснословно размахнувшиеся, от канавы и аж до самого до леса, беломраморные (!) «итальянские» палаццо, безнадежно исковерканные какими-то сумасшедшими хай-течными фасадами с нахлобученными на них сверху многоярусными крышами… Что это? Люди, откройте глаза. Впритирку к вашим новоявленным уродам (уж извините) стоят и догнивают прекрасные образцы хорошего вкуса. Берите и копируйте! Нанимайте, в конце концов, геодезистов и рисовальщиков, и пусть они делают точные обмеры и эскизы еще существующего, чтобы на основе накопленного годами опыта развивать органически сложившиеся местные каноны дачного строительства дальше. И «прорастать корнями» в свою землю… И обеспечивать образу Петербурга действительно достойное будущее.
***
Но всё это, конечно, «глас вопиющего в пустыне» и жалкое брехание собаки на караван… События развиваются своим чередом. Люди живут и строятся так, как они хотят, а мы с приятелями всего лишь беззаботно проезжаем на своих поблескивающих спицами невесомых колесницах мимо чьих-то тяжких «творческих» потуг и невеселых жизненных устремлений… Хотя, быть может, основной смысл индивидуально-авторского строительства всегда и заключался в том эффекте, который возводимые здания будут оказывать на окружающих в дальнейшем. В таком случае, наш недавний проезд по русской части «финского» (северного) побережья Балтийского моря можно уподобить некоему контрольному замеру эстетических показателей на местности. Почему бы и нет? Это ведь и для нас в том числе построено… И та скрипучая «песня», которая у меня, стороннего наблюдателя, сложилась при созерцании происходящих ныне процессов «культурного строительства», пусть напомнит тем, кто пил чай на верандах, да и тем, кто был лишен сего счастья, старомодное шипение и треск дедушкиного патефона.
2. СЕКРЕТЫ НЕСУЩЕСТВУЮЩЕГО РЕМЕСЛА
Буквально неделю спустя, с другим хорошим приятелем, катались мы уже в окрестностях финской Савонлинны. И на этот раз много рассуждали о грядущих и настоящих вирусах (поскольку тема это нынче самая актуальная), о роли мутации в развитии органической жизни на Земле и фантазии — в развитии человеческой культуры, о соотношении случайного и «нарочитого» в жизни, о стихийном материализме и сознательном креационизме, к которому всякий закоренелый «безбожник» может ненароком прийти в результате наблюдений за «хитро сплетенными» природными и общественными связями. А происходило это, между тем, на фоне неизменно трогающего душу «родного» финского пейзажа, столь узнаваемого по полотнам наших старых мастеров, хранящимся в Русском музее и Третьяковской галерее…
И архитектура там тоже вполне узнаваемая; кажется, она веками не меняется. Живут в аккуратненьких красных и желтых домиках, разбросанных по лесам, полям и берегам чистых озер, задумчивые мудрые финны, которые ничего вроде бы особенного не делают: землю пашут, рыбу ловят, о деревьях заботятся, дороги прокладывают… Но в то же время столько в их деятельности можно найти гармонии с естественными условиями обитания, что эта их «простая жизнь» начинает казаться чудом каким-то! Скромность, спокойствие, отсутствие какого-либо выпендрёжа — как это всё выгодно отличает «маленькую» северную нацию от «больших» и бестолковых соседей… Не бросайтесь на меня с кулаками, но, когда я в Финляндии, мне хочется чувствовать себя хоть немножечко финном — до того я порой лучше понимаю мотивы их поведения, чем наши собственные.
***
Однажды плыли мы с подругой на большом ночном пароме из Стокгольма в Хельсинки в компании самого обыкновенного финского обывателя, лысеющего уже мужичка средних лет. Он, видимо, заметил, как мучительно долго сидим мы в баре над заказанными «на последние» бокалами пива и сидра и больше ничего «не желаем»… Мы, действительно, возвращались тогда из далекого путешествия, и в карманах был сущий голяк. Рискуя показаться невежливым, он подсел к нам, предложив взять за его счет такие же или любые другие напитки, какие мы захотим, и всячески извиняясь за «вторжение». Ничего он от нас не хотел, кроме разговора. Оказалось, мы, русские, представляем для финнов такую же «загадку», какую они — для нас.
Выяснилось, что у мужичка есть двое сыновей, которых он заставляет (!) учить русский язык. Никаких иллюзий на наш счет он не питает, не преклоняется перед Россией, но видит, что мы явление большое и любопытное, а потому с нами невозможно не считаться, если хочешь понимать свое место на этой непростой северной земле под названием Суоми, за которую столько веков бились соседние державы… Он оказался предпринимателем, ведущим свой собственный не великий, но хорошо поставленный бизнес. Когда понял, что мы слушаем его всерьез, предприимчивый наш собеседник разоткровенничался и сказал, что как директор он получает лишь в четыре раза больше, чем любой его рядовой сотрудник («понимаете, больше у нас просто не принято!»), и отчисляет в казну какой-то сумасшедший процент от прибыли фирмы — если я не ослышался, больше половины.
«Но мне совсем не жалко! — Воскликнул он, заметив наши сочувственные взгляды. — Потому что я знаю, куда эти налоги идут. И я совершенно спокоен. Видите этот паром? Он наш, финский, а, значит, немного и мой… Компания, которая его эксплуатирует, тоже платит высокие налоги. Никто ничего не утаивает и лишнего не берет. Всем всего хватает. Я, вот, сегодня могу вас угостить, что мне, признáюсь, очень приятно… Это и есть богатство. Вас, русских, долго держали за дураков, навязывая ложные представления о том, что человек может быть счастлив, ничего не имея. Теперь некоторые из вас ведут себя совсем иначе, берут гораздо больше того, что нужно отдельному человеку. И это вполне естественно. Но тоже неправильно. Истина лежит где-то посередине. Мы с сожалением и надеждой смотрим на бедную Россию, которая когда-нибудь обязательно станет очень богатой, — такой же богатой, как маленькая Финляндия, ха-ха!.. Кстати, почему вы не выходите на демонстрации и не требуете от своего правительства социальных реформ?»
И мы выпили за то, почесывая бока, по которым недавно еще гуляли полицейские дубинки… Да-с, подумал я, наверное, мы действительно представляем для всего мира зрелище крайне поучительное. И бедность наша, и скороспелое богатство, и вековая привычка «безмолвствовать» одинаково чужды соседнему народу, который, между прочим, когда-то числился среди самых отсталых подданных российской короны! А потом вышел на простор мировой истории и за сто лет проделал сказочную эволюцию и очень непростой путь среди извивов «большой политики»… И сохранил при этом свое достоинство. Частично потеряв, как мы помним, территорию в ходе войны с нами, но зато приобретя нечто такое, чего у него не было никогда ранее, — национальную идентичность. Вот это бинго! Интересно, это само так сложилось или, все же, было сознательно учинено? Насколько велика в общественно-исторических процессах доля рационального и случайного?
***
Тогда, на пароме, в ночи, я, помню, крепко задумался о перипетиях нашей и «соседской» истории. А теперь, разъезжая верхóм по чуть тронутой зимним солнышком красивейшей карельской глубинке, а ввечеру потягивая пиво между «ходками» в сауну, обязательно имеющуюся при каждом в меру (!) комфортабельном финском коттедже, мы с приятелем размышляли примерно о том же самом, но с уклоном, скорее, в «натуралистическую» сторону.
Поводом к углублению в философское исследование основ мироздания могло стать что угодно, любой предмет, встретившийся нам по пути, или слово, всплывшее в ходе застольной или «костровóй» беседы. Так, например, грея окоченевшие руки-ноги у огонька, разведенного в лесу на специально для того устроенном финнами месте (laavu), куда они даже пиленые дрова нарочно подвозят, мы на деле оценили, как же, все-таки, удачно сложились условия для возникновения и поддержания жизни на Земле, где, к примеру, имеется универсальный «электролит», вода, от которой мы все зависим, а температура на поверхности колеблется как раз в пределах между полным его, электролита, замерзанием и испарением…
То есть мы, конечно, сидим сейчас у костра и наслаждаемся дармовым теплом благодаря непрестанной заботе финского государства о нас, своих и «не своих» туристах, но если смотреть выше, в открытый космос, где мороз-то покрепче будет, возможность вот так приятно в течении многих тысячелетий проводить время на этой планете — это чистая для нас, живых существ, удача. Мы одновременно пользуемся двойной благодатью: рациональной, нарочно устроенной человеком для человека, и еще больше — случайной, явившейся как бы «из ниоткуда».
Никто, естественно, не мог человеку гарантировать, что все необходимые для его «нормальной» жизни условия — звезда определенной мощности, орбита определенного диаметра, наличие кислорода и углеводородного сырья и т.д. и т.п. — будут собраны воедино вот здесь и сейчас. Когда-то и кислорода, как утверждают, никакого не было… Нечему и не в чем было гореть. И вообще, никто не ожидал, что жизнь на Земле, зародившись и столько раз почти исчезнув, проделает столь потрясающую эволюцию, дойдя до совсем не свойственных ей изначально форм, позволяющих нам быть, перемещаться и действовать в таких условиях, где нас, вообще-то, и быть не должно… Чреда случайностей и «выгодных ходов», сделанных природой (а человек ее органическая часть) составляет, в сущности, весь онтологический процесс. Жизнь можно понимать как одно непрекращающееся чудо.
И в итоге подобных размышлений сама собой, все-таки, напрашивается мысль о креационизме, о нарочитом сотворении всех и вся на этом свете, потому что… Ну, как же, раз всё так дьявольски хорошо устроено, так одно к другому подходит, значит, должен иметься в основе всего сущего некий принцип, позволяющий всё складывать и всему складываться «наилучшим» образом. А кто этот «принцип» придумал? Неужели у него нет автора? Человеческому уму сложно понять, как может существовать что-либо хорошее само по себе… Оно обязательно должно быть придумано, сотворено кем-то. Вот, например, у этого оборудованного всем необходимым дома с сауной, куда мы наконец добрались, падая от усталости, к вечеру, есть строители, а у этой еще более «оборудованной» всеми мыслимыми благами Земли — нет? Абсурд.
С другой стороны, откуда мы можем знать, как бы всё могло здесь сложиться, будь изначальные условия хоть немного другими? Мы ведь даже представить себе этого не можем. Вот на Венере, говорят, дуют аммиачные ветра и моросят сернокислые дожди при температуре в несколько сотен градусов… Там всё иначе сложилось. А ну как и здесь было бы так же, если не хуже? Господь ведь вряд ли бы этому препятствовал, раз легко попущает там… Так он благ или не благ?
Остается сделать великодушно-беспомощный жест и предположить, что у каждого элемента бытия есть некая «валентность возможностей», которая может реализоваться по-разному в разных мирах… В нашем, земном мире мы видим удачные, на наш взгляд, но не единственно возможные варианты реализации универсального принципа существования. Иные из них кажутся нам настолько прекрасными, что мы возводим их в «перл творения» и не мыслим, чтобы они могли быть «устроены» как-то иначе… Другие, наоборот, кажутся нам исключительно чудовищными, отвратительными, и мы, опять-таки, не можем допустить того, что эти уроды как-то сами по себе возникли, и называем их «исчадиями ада», «порождениями ехидны» и т.п. Они, допустим, плохи для нас, но это ещё не значит, что их быть не должно.
И есть еще третьи вещи, о которых нельзя однозначно высказаться, хороши они или нет. На их счет тоже зреет похожая мысль: раз они существуют, значит, кому-то они такие нужны? Даже их «неудобопонятность» имеет вполне конкретные черты. Они по-своему совершенны, их «проект», как и в случае с «красавцами» и «чудовищами», отнюдь не кажется каким-то беспомощным, недоработанным. Самим фактом своего независимого существования они словно бы доказывают, что уже прошли проверку на выносливость и заслуживают того, чтобы быть. Они не виноваты, что пока нам не хватает нашего слабого рассудка, чтобы пристроить «странных» на какое-то понятное местечко в удобной для нас оценочной шкале... Но тут нужен простой пример. Подобный объект «третьего рода», вокруг которого у нас с товарищем вновь вышло некое подобие философической беседы, попал нам в руки уже на следующее после бани утро. Это был экзотический вьетнамский фрукт питайя (pitahaja), купленный в местном финском супермаркете.
Мы, вообще, любим развлекаться за границей всякими «излишествами», чтобы путешествие лучше запоминалось «всем телом», и, в частности, постоянно экспериментируем с едой и напитками. Фрукты, надо сказать, в «заснеженной» Финляндии неизмеримо лучшего качества, чем у нас! Но я не о том. В интернете быстренько отыскались полезные советы насчет того, как употреблять сей похожий отчасти на кормовую брюкву, отчасти на ананас свекольно-красный предмет. Его нужно разрезать ножом на две половинки, а затем вооружиться ложкой и начать употреблять в пищу мякоть. Причем некоторые источники советуют рассекать питайю вдоль, а некоторые — поперек, утверждая, что вкус от этого ощутимо меняется…
Но предмет общих желаний на тот момент был у нас всего лишь один, и, чтобы ничем не омрачить нашей дружбы, мы, разумеется, разделили добычу вдоль, на две абсолютно одинаковые половинки, от «попки» черенка до увядшего цветка. Ну, что же, теперь самое вкусное, решили мы… На глаз оно и впрямь выглядит аппетитно: как будто в вытянутую красную мисочку перед вами положили нежный маковый пудинг — настолько часто в белой мякоти плода встречаются черненькике зернышки семян…
Первая ложка не принесла никакого эффекта. Вторая заставила вспомнить об огурцах и немного о клубнике. Третья окончательно убедила в том, что искать здесь какого-либо глубокого наслаждения, увы, не приходится. Фрукт оказался пресноватым, что называется, на любителя. Возможно, оно и впрямь ощущалось бы иначе, если бы разрезать питайю поперек… Но зато какая зрительная красота! Опять, как и в предыдущую поездку, жалею, что не сфотографировал тот «ювелирный» красно-белый, в крапинку, срез… Наслаждение, выходит, все-таки посетило нас, но было оно чисто визуальным.
И вот, таращась в свою половинку, я опять поймал себя на мысли, что мне очень хочется воскликнуть: «Боже, ну надо же было такое придумать!». То есть я вновь инстинктивно воспринимаю естественно возникший предмет как нечто сделанное, сотворенное. И то, что он мало съедобен, не убавляет, а, наоборот, прибавляет ему привлекательности в моих глазах: ибо я вижу, что он прекрасен, и не понимаю, почему он не вкусен… А разительное противоречие между формой и содержанием всегда заставляет предполагать какой-то скрытый замысел: что хотел сказать тот, кто создавал такую странную вещь?.. Наверное, бродя по тропическому «райскому саду» и пробуя всё подряд, ранний человек бесконечно задавался подобными вопросами и в конце концов, устав удивляться тому, что есть в природе, возложил всю ответственность на Бога. Этот терпеливый Учитель и заботливый Мастер должен до сих пор объяснить своему непонятливому подопечному секреты своего несуществующего ремесла…
Февраль — март 2020 года