Валерий Брюсов и опыт пакибытия

Хотелось бы поговорить о сверхъестественном, или, как писали в русских философских журналах начала ХХ века, об экстранаучных способах познания.

Фотография членов спиритического кружка журнала «Ребус», среди них: В. Я. Брюсов, М. В. Кисилёва, А. А. Ланге, Е. И. Олимпиев, П. А. Чистяков, С. Д. Бобров, А. И. Боброва. [1900-е гг.] ОР РГБ, Ф. 368, к. 13, ед. хр. 5

В начале серебряного века к подобным экспериментам относились очень серьезно. Обращение к сверхъественному было не самоцелью (ради получения материальных благ от потустороннего мира), а попыткой расширить границы познания. Хотя и в те времена тоже было немало "ведунов" и прочих шарлатанов. Поэтому, к примеру, Андрей Белый в письме Маргарите Морозовой разграничивал профаническое и научное понимание термина «оккультизм»:

«Когда говорят «оккультизм», то разумеют прежде всего оккультическую литературу XIX столетия (второй половины), т. е. сочинения талантливых и неталантливых синкретистов, смешавших воедину <так!> все исторические памятники «Geheimwissenshqft»; обыкновенно такие книги все шарлатанского духа: пишущие или рассчитывают на легковерье, или сами ни аза не смыслят в том о чем пишут, или думают, что смыслят, опираясь на рудиментарные, неразработанные способности своей души, открывающие им кое-что из написанного <...> Поэтому даже лучшие представители совр<еменного> оккультизма бессознательные шарлатаны <...> Таких честных шарлатанов «мало» (St(anislas] Guaita, d'Alveydre); далее идут уже явно шарлатаны вроде Eliph(as] Levi, Папюса. И они доминируют <...> Во-вторых: под «оккультизмом» разумеют то особое течение 15-го, 16-го и 17-го столетия, которое породило с одной стороны новую философию, новую науку, новую мистику. «Оккультисты» - это те, кто стоял на рубеже между нашей эрой и средневековой схоластикой.»

В 2000 году вышла монография Н.А. Богомолова «Русская литература начала xx века и оккультизм» - пожалуй, единственная смелая попытка предметно исследовать оккультные традиции в русском серебряном веке. Богомолов, ссылаясь на работу Леонида Геллера - профессора русской литературы Лозаннского университета - предлагает такую трактовку терминов:

«Эзотеризм —слагающая всех мировых культур — это полученные в откровении и предназначенные для посвященных знания о Боге, мире и человеке. В кругу нашей культуры к области эзотерического относятся герметизм, оккультизм и часть гностического наследия. Герметизм — это система представлений о мире, восходящая к греко-египетской традиции и закрепленная в собрании текстов (Corpus Hermeticum), приписывающихся Гермесу Трисмегисту. Оккультизм — практические способы воздействия на мир, использующие соучастие сверхъестественных сил <...> Гностические взгляды долгое время считались различными вариантами христианской ереси, но уже Харнак отличил гносис (эзотерический способ познания) и гностицизм (выросшие на христианской почве учения 11-го века)». При этом далее он пишет: «Границы этих традиций и систем очень текучи. Так, исследователи различают герметизм ученый, философский и «популярный» или прикладной (астрология, алхимия, магия). Но и гностицизм обращается к магии — недаром отцом всех гностических ересей считается Симон Волхв. И наоборот, оккультные «прикладные» науки свою практику поддерживают мировоззренческими концепциями (такова алхимическая традиция, таков нео-оккультизм Элифаса Леви). С другой стороны, скрещиваются сами «теоретические» концепции. Уже в Corpus Hermeticum находятся тексты, родственные гностическим».

Загадочный Валерий Брюсов

Что касается Брюсова – о его спиритических опытах известно много, но тема эта до сих пор как следует не исследована (за исключением, пожалуй, вышеупомянутой замечательной монографии Богомолова, где Брюсову посвящена отдельная глава и некоторых других работ, посвященных роману «Огненный ангел»), во-вторых, за свою жизнь Валерий Яковлевич написал очень много научных статей ( в том числе и на тему спиритизма), которые еще не публиковались. Наконец, есть интересные воспоминания, которые остались вне поля зрения литературоведов.

1.

«Не было в поэзии серебряного века столь странного, противоречивого, столь дикого и совершенно непонятного человека, который так и не смог решить для себя вопрос — жить внутренней жизнью или внешней» - так характеризовал Брюсова в одной из своих лекций философ и специалист по эзотерике Евгений Головин. Действительно, поспорить с этим трудно. Но это трагическое противоречие, обозначенное Головиным мучило не только Брюсова, но и многих его современников. «Жить внешней жизнью или внутренней» - это, по сути, неразрешимый вопрос для экзистенциальной философии.

С другой же стороны, Брюсова можно назвать Homo Universalis — практически нет сфер, которые его не интересовали, и которые были бы не подвластны его пытливому уму. В своей автобиографии он писал, что родители воспитывали его «на рациональных основах»:

«Под влиянием своих убеждений родители мои очень низко ставили фантазию и даже все искусство, все художественное <...>. От сказок, от всякой «чертовщины», меня усердно оберегали. Зато об идеях Дарвина и о принципах материализма узнал раньше, чем научился умножению. Нечего и говорить, что о религии в нашем доме и помину не было: вера в Бога мне казалась таким же предрассудком, как вера в домовых и русалок. Я не читал ни Толстого, ни Тургенева, ни даже Пушкина, изо всех поэтов у нас дома было сделано исключение только для Некрасова. И мальчишкой большинство его стихов я знал наизусть».

Впрочем, круг чтения у юного Брюсова постоянно расширялся: он увлеченно зачитывался биографиями великих людей, сочинениями по естественной истории. Чтение стало его страстью и он без разбора поглощал книгу за книгой. Ко времени поступления в гимназию он знал уже историю философии и литературу настолько хорошо, что общество его однокурсников представлялось ему скучным.

В гимназии Брюсов серьезно увлекся стихами :

«Беспрестанно начинал я новые произведения. Я писал стихи так много, что скоро исписал всю тетрадь Poesie, подаренную мне. Я перепробовал все формы — сонеты, терцины, октавы, триолеты, рондо, все размеры...Каждый день увлекал меня все дальше. На пути в гимназию я обдумывал новые произведения, вечером, вместо того, чтобы учить уроки, я писал. У меня набирались громадные пакеты исписанной бумаги».

Брюсов отмечает, что в гимназии более всего ему были интересны математические науки и он всерьез думал над тем, чтобы поступить на математический факультет. Уже из этих описаний понятно, что Брюсов с детства был человеком разносторонне одаренным и очень трудолюбивым. Недаром Цветаева назвала его «Героем труда» в своем очерке, а Пастернак «дьяволом недетской дисциплины». Его способность к долгому, упорному и самозабвенному труду восхищала всех его современников. Сам он воспевал свое упорство в стихах:

Встаю, иду, борюсь неутомимо!
Моя душа всегда огнем палима.
В дневной толпе и в тишине ночной,
Когда тружусь, когда лежу больной,—
Я чувствую, что крылья серафима
Меня возносят, пламя в клубах дыма;
Над человечеством столп огневой,
Горю своим восторгом и тоской,
И буду я гореть неумолимо!
Пусть яростно века проходят мимо!

При этом все современники, отдавая ему должное как «патриарху», то и дело намекали на «сухой академизм», а иногда и на «талантливое пустословие». «Он знал секреты, но не владел тайной» - писала Ахматова. «Если Брюсов нам кажется более сухим, чем вечно вдохновенный Блок, то это потому произошло , что Брюсову пришлось остаться блюстителем определенного движения» - говорил Пастернак. «Когда я читаю в стихах Брюсова о том, как «реют стрижи вокруг церкви Бориса и Глеба » , я чувствую, что он в данном случае нимало не слит с тем, о чем слагает стихи. Я думаю, что в цветах нашего сада его, вероятно, более всего могли интересовать их названия» - писал его ученик, поэт Сергей Шервинский.
Отмечали и его противоречивость: «декадент» и в то же время пушкинист, любитель Тютчева и Фета. Рационалист, который считал моветоном читать религиозные журналы, но при этом был убежден, что оккультизм – это наука будущего. На последнем противоречии остановимся подробнее.
2.

Некоторые современники Брюсова недоброжелательно писали в своих мемуарах, что поэт сознательно поддерживал в себе образ певца Inferno – занимался разного рода мистификациями, иначе говоря - жизнетворчеством. Тем не менее, есть воспоминания, где Брюсов предстает в мистическом образе. Вышеупомянутый поэт и переводчик Сергей Шервинский в своих мемуарах хотел развенчать сложившиеся представления о Брюсове как о «темном маге», но, кажется, только невольно усилил этот образ.

Дом Брюсова — коттедж в стиле северный модерн. Сейчас это Музей Серебряного века, располагается в Москве на проспекте Мира.

Шервинский вспоминает, как летом 1916 года поэт приехал со своей супругой к нему на дачу:

«Брюсов только что закончил тогда свою обширную симфонию «Воспоминание»:

Воспоминанье! Воспоминанье! Воспоминанье!

Проклятый демон с огненными крыльями.

Опубликована она была гораздо позже, в 1918 году. Мы попросили Брюсова прочесть ее вслух. Он согласился охотно, просто. Собрались все в гостиной, вокруг овального стола. За окном темнело от наступавшего вечера и надвигающейся грозы. Были закрыты ставни, зажжена лампа. Брюсов читал патетически, в полную силу, хотя слушали его только Жанна Матвеевна и члены моей семьи, где только я мог претендовать на близкое отношение к литературе. Глухой голос, напевная – но не плавная – напористая речь наполняли комнату, ва снаружи приближавшиеся погромыхивания перемежались с минутами предгрозовой тишины. И вот Брюсов дошел до стихов:

Молчанье! Молчанье! Молчанье! Молчанье!

Везде: впереди, в высоте и кругом.

Молчанье – как слитое в бурю рыданье,

Как демонский вопль мирового страданья,

Как в безднах всленной немолкнущий гром.

И в этот миг над самой кровлей разразился такой неимоверный удар, что поэт остановился, все привскочили на своих местах, переглянулись. Пронеслась минута. Дом стоял на своем месте. Волшебник, навлекший грозовой удар, снова уже околдовывал нас своей симфонией.
Подобными случайностями природа одаривает не часто. Впечатление, что ужасающий удар был вызван магически именно строкой Брюсова, так и до сих пор не может выйти из памяти.»

И хотя я не хотел затрагивать тему взаимоотношений Брюсова и Белого – об этом написано достаточно много – все же приведу фрагмент письма последнего композитору Э.К. Мэтнеру (25 июля, 1903 год):

«Вы все еще вспоминаете мне, что я назвал «магом» Валерия Брюсова, но ведь «магизм» я понимаю в широком смысле, и как чудодейственность силы, употребленной не во славу Божию (как напр у Лермонтова), так и отблеск того отношения к действительности, которое родит магов в тесном смысле. А если бы Вы ближе узнали Брюсова, то Вы согласились бы, что он истинный маг в потенции — маг, как тип человека, стоящего ступенью ниже теурга, ибо теург — белый маг».

Здесь Белый имеет ввиду свое стихотворение, посвященное Брюсову, которое так и называется – «Маг».

Наконец, нельзя не процитировать воспоминания художницы Анны Остроумовой-Лебедевой, которая в 1924 году в Коктебеле писала портрет Брюсова:

«Наш разговор все время вращался около этой темы. Я ему рассказывала случаи со мной, когда ко мне являлись незнакомые мне люди, иногда в одиночку, иногда по нескольку человек, люди из нереального мира. И это было не во сне со мной. Я определенно чувствовала, что они – не продукт моей фантазии или нервов, что появление их – вне меня, из высшего, хотя и не нашего а какого-то другого мира. Они обыкновенно не обращали на меня внимания, входили и выходили из комнаты, и не в двери, а прямо через стены, что-то вокруг делали, шли мимо меня и исчезали за моей головой. Эти явления начались у меня с переездом на казенную квартиру Военно-Медицинской Академии. В старое время здесь были палаты госпиталя, которые потом переделали на частные квартиры служащих Академии. В одной из таких квартир мы и жили. Валерий Яковлевич отнесся к моим рассказам вполне серьезно, сказав, что такие явления носят определенное название в оккультных науках, и спросил меня: « Не оставляли ли эти люди каких-нибудь вещественных доказательств своего пребывания в моей комнате?» - и при этом рассказал один случай, который известен в оккультной науке, так как был записан людьми, в правдивость которых можно верить. И он рассказал: - Это было, как мне помнится, в Англии, в Лондоне. У одной дамы родился ребенок. Роды были очень тяжелые, она очень страдала и лишилась совершенно употребления ног. Целыми днями она неподвижно лежала в постели, и ее новорожденный лежал тут же, на ее одеяле. И вот однажды вечером кто-то из ухаживающих за нею поставил лампу слишком близко к занавескам у окна. Они вспыхнули, и огонь быстро стал распространяться. Больная, будучи совершенно одна, ужасно испугалась, пыталась сползти с кровати, но ноги отказывались ей служить; она громко звала прислугу, но все было тщетно; так случилось, что все в это время ужинали в кухне, в нижнем этаже. Никто ее не слыхал, а позвонить она не могла, так как звонок был от нее далеко. Ее отчаяние и испуг дошли до крайней степени. И вдруг она видит, что какой-то человек в красном одеянии откуда-то появился, прошел в комнату из одного конца в другой дернул за сонетку. Раздался звонок, внизу услышали, прибежали и общими усилиями потушили огонь. Когда волнение немного утихло, больную стали спрашивать, как она могла достать звонок, когда он так далеко от нее . Она сообщила о человеке в красном. Все домашние очень удивились, заявив, что входная дверь заперта на замок, и у них никого из чужих не было. Вскоре пришел муж этой больной, ему рассказали о случившемся. На следующий день он отправился к владельцу их домика и узнал от него, что много-много лет тому назад в этом доме жил палач, который ходил в красном. Услышанный другими звонок есть вещественное доказательство появления этого человека…
<…> Портрет меня не удовлетворял. Но я не понимала, чего же не хватает в нем. На портрете был изображен пожилой человек с лицом Валерия Брюсова, но это не был Валерий Брюсов. Что выпало из моего наблюдения? Что-то очень существенное и основное, без чего не было Валерия Брюсова. И вот когда он позировал в последний раз, во время сеанса вошел Сергей Васильевич и вступил с ним в спор. Когда Брюсов упомянул об оккультной науке, мой муж заметил, что такой науки нет, а оккультизм есть дело веры. «Вы верите, а я не верю». - Как вы можете говорить, что такой науки нет?! Вы просто не знаете этой науки, и потому не имеете права говорить, что ее нет. Оккультизм есть наука с точными знаниями. Есть много выдающихся людей, которые признают оккультизм наукой, изучают его. Это наука в своей истории имеет ряд доказательств. И я не верю в нее, а з н а ю, что потусторонний мир существует так же, как и наш. Он позабыл, что позирует, и вскочил со стула. В нем были и раздражение, и порыв.»

Портрет у художницы так и не получился, и она решила стереть его. Уже после смерти Брюсова, она пыталась по памяти написать портрет заново.

« И здесь вот случилась очень странная и неожиданная вещь. Впереди меня, около самых моих ног, сейчас за кроватью, я вдруг увидела странную фигуру человека, у которого было очень, очень поразившее меня лицо. В первое мгновение я подумала, что вижу сатану. Глаза с тяжёлыми-тяжёлыми веками, чёрные, упорно-злые, не отрываясь, пристально смотрели на меня. В них были угрюмость и злоба. Длинный большой нос. Высоко отросшие волосы, когда-то подстриженные ёжиком… И вдруг я узнала – да ведь это Брюсов! Но как он страшно изменился! Но он! Он! Мне знакома каждая чёрточка этого лица, но какая перемена. Его уши с едва уловимой формой кошачьего уха, с угловато-острой верхней линией, стали как будто гораздо длиннее и острее. Все формы вытянулись и углубились. И рот. Какой странный рот. Какая широкая нижняя губа. Приглядываюсь и вижу, что это совсем не губа, а острый кончик языка. Он высунут и дразнит меня. Фигура стояла во весь рост, и лицо было чуть больше натуральной величины. Стояла, не шевелясь, совсем реальная, и пристально, злобно-насмешливо смотрела на меня. Так продолжалось две-три минуты. Потом – чик, и всё пропало. Не таяло постепенно, нет, а исчезло вдруг, сразу, точно захлопнулась какая-то заслонка. Я позвала свою племянницу, и просила принести мне бумагу и карандаш, и зарисовала по памяти эту фигуру. Но рисунок этот куда-то исчез. Пришёл мой муж, и я ему об этом рассказала. И, хотя он скептик и материалист, настоял на том, чтобы я прекратила писать портрет, говоря: “Оставь его в покое, не тревожь»

Литературоведы ( См. «Тайны Офелия: три оккультных эпизода Серебряного века» Сергея Шаргородского ) приводят и другие свидетельства посмертных явлений Брюсова.

Например, писатель Александр Тришатов вспоминает:

«Вокруг сидящих вертелась девочка, Машутка или Марфутка, только накануне приехавшая из деревни, очень непосредственная, чистая душа. В это время внимание всех привлекло какое-то оживление и движение за окнами. “Машутка или Марфутка, – сказал кто-то из сидевших женщин, – сбегай скорей, посмотри, что там на улице”. Через минуту влетела испуганная девочка. “Ой, тётеньки, – закричала она, – там гроб несут. А покойник не в гробу лежит, а идёт перед гробом. Руки прижатые, а лицо чёрное, чёрное…” В это же время вошёл ещё кто-то из своих. “Николай Александрович, Коля, голубчик, – раздались взволнованные голоса, – объясни, пожалуйста, что там на улице!” Вошедший ответил: “Там по нашему переулку сейчас проходит похоронная процессия. Хоронят Валерия Брюсова”».

Поэт и прозаик Борис Садовский тоже свидетельствует:

«Летом я в монастыре три раза видел тень Валерия Брюсова. Однажды в полдень Надежда Ивановна повезла меня в кресле. Вдруг недалеко от колокольни вырастает спиной ко мне странное подобие человека, слегка трепещущее, словно огромный листок. Пролёжанные лохмотья, лёгкая плешь на маковке. Неизвестный поворачивает голову направо, и я узнаю профиль Валерия. Свернув за колокольню, он исчез. Другой раз сидел я в сумерках у могилы Гилярова-Платонова. Вижу – идёт Брюсов с дамой, на нём парусинная блуза, шляпы опять нет. У дамы вместо лица пятно. Не была ли это О.М. Соловьёва? Третий раз Брюсов днём, уже в шляпе и пиджаке, шёл в обратном направлении, то есть от ворот к стене (к ограде нового кладбища, где его могила). И в эти оба раза он поворачивал ко мне профиль, но не взглянул на меня. Вид в эти разы он имел вполне приличный, но уже старческий. А я его видел в последний раз в цвете сил и здоровья, в январе 1915 г.»

Нина Петровская пишет Владиславу Ходасевичу:

«Однажды в час великой тоски я написала ему письмо и всунула в бумаги. Ну… звала прийти как-нибудь ночью… И странно – забыла, что написала, на три дня. На 4-ю ночь он пришёл – то был полусон, полуявь. В моей комнате, сел за столом против кровати и смотрел на меня живой, прежний. И вдруг я вспомнила, что он умер… И завопила дико. Ах, с каким упрёком он на меня посмотрел, прежде, чем скрылось видение. Звала же сама! Вот что сказал его взгляд».

3.

Ходасевич в «Некрополе» писал, что в начале девятисотых годов по почину Брюсова устраивались спиритические сеансы: «Я был на одном из последних, в начале 1905 г. Было темно и скучно. Когда расходились, Валерий Яковлевич сказал: «Спиритические силы со временем будут изучены и, может быть, даже найдут себе применение в технике, подобно пару и электричеству» .

В статье «Метод медиумизма» ( (Ребус. 1900. № 30 ) Брюсов подробно изложил свои взгляды. Приведу любопытный отрывок:

« Грустно подумать, до чего мы дошли в нашей боязни обмана. Неизвестная сила, проявляющаяся на сеансах, требует темноты; мы оставляем свет. Мы связываем медиума веревками, припечатываем их, соединяем его руки с проводами от электрических батарей, становимся ему на ноги. До такой степени упорно думаем об обманах, что сами гипнотизируем медиума, внушаем ему обманывать нас! А в конце концов противники медиумизм кричат, что все-таки что-то было упущено, что все медиумы все-таки фокусники. Впрочем, чего и ждать от связанного и припечатанного человека! Если такое отношение к делу и возникло из весьма почтенных побуждений, — из желания доказать подлинность медиумических явлений, — то не пора ли считать ли эту задачу выполненной? Не довольно ли собрано фактов, чтобы в явлениях медиумизма не могли сомневаться все те, кто хочет смотреть и слушать? Пусть даже необходимо оставить контрольные сеансы для проверки каких-то фактов и для предварительной оценки некоторых медиумов, но не в них должно быть средоточие всей работы. Важнее и более нужны сеансы, на которых было бы допущено все, что может им способствовать. Приборы, употребляемые на таких сеансах, должны быть приспособлены не к тому, чтобы изобличать мошенничество, а чтобы облегчать проявления медиумической силы и отмечать все происходящее точнее, чем то могут невооруженные чувства. (А ведь нам случалось брать для сеанса нарочно такой стол, который покачнуть невозможно!). На свободных бесконтрольных сеансах есть даже надежда получить результаты более доказательные, чем с запечатанным медиумом. Скептик всегда может возразить, что печати были искусно сняты, но что возразит скептик, если ему теперь, в самый момент его сомнения, покажут узлы, завязанные на бесконечном ремне, сделанном из целого куска, или два не склеенных кольца из дерева разных пород, вдетых одно в другое? Прежде же всего надо отказаться от притязания управлять медиумическими явлениями. Ко всем другим фактам природы мы относимся, как повелители: мы производим опыты в физике и химии, мы наблюдаем, когда и как хотим, явления астрономии и метеорологии. В медиумизме, напротив, мы должны стать учениками неизвестных нам интеллектуальных сил, конечно, не учениками-рабами, которые iurant in verba magistri (подобные примеры уже бывали у спиритов), но разумно и свободно оценивающими речи и поучения учителя. Во всем, что касается способов сношения с силой, проявляющейся в медиумизме, мы должны подчиняться, а не требовать, потому что самые условия ее существования недоступны нашему уму. Медиумизм дает знания, быть может, наиболее значительные, наиболее важные для людей среди всех знаний. Зачем же пытаться втиснуть изучение этой науки в рамки, ей несвойственные и слишком узкие? Перенесение в медиумизм методов естествознания может только затормозить ход его развития надолго, на целые столетия.»

Брюсов предлагал такие методы изучения спиритизма:

«Во-первых — наблюдение человеческого духа. Этого приема ни в каком случае не должен избегать исследователь медиумизма. С одной стороны, приходится иметь в виду теорию, объясняющую медиумические явления скрытыми силами нашего собственного духа. С другой, если б эту теорию и можно было совершенно отвергнуть, — изучение человеческого духа может иметь значение как метод приближения. Весьма полезно бывает для выяснения характера каких-либо явлений изучать близкие к ним. При разнообразных трудностях изучения медиумизма наблюдение хотя бы только сходных явлений в человеческом духе может объяснить многое. В этом направлении особенно замечательны работы Роше и Барадюка.

Во-вторых — непосредственное духовное общение с силой, проявляющейся медиумически. Общение это достигается разными путями. Средневековые магики достигали его посредством заклинаний. В наши дни нечто подобное совершается при полной материализации. Заменой ее может быть трансфигурация, когда медиум заменяет собой личность неведомого деятеля, вступающего в общение с наблюдателем (опыты Ходжсона с м-с Пайпер). Некоторые лица обладают способностью постоянно находиться в таком общении, независимо от каких-либо способов (Сведенборг, Девис). Более обычным способом служит получение сообщений посредством писания (непосредственного, автоматического, через указание букв и т. п.). Показания свидетелей и наблюдателей и собрание прямых сообщений, полученных этими способами, составляют материал по объему своему — громадный.

В-третьих, наконец, — наблюдения как бы со стороны различных проявлений медиумической силы. Сюда относятся такие факты, как появление призраков, непокойные дома, физические явления, происходящие на «сеансах» в узком смысле слова, и т. п. Эти наблюдения должны пополнить и во многом изменить наши сведения об отношении между духом и материей. С сущностью медиумической силы они знакомят мало, но выясняют условия ее бытия и ее modus operandi. Сообразно с этим, научная задача сеансов — получить по возможности разнообразнейшие проявления медиумической силы. По поводу сеансов обычно заходит речь об обманах со стороны медиума, хотя обман и симуляция столь же возможны и при других приемах исследования (напр., при автоматическом письме). Всего естественнее отличать «подлинное» явление от «поддельного» по его внутренним свойствам. Факты действительного проникновения материи сквозь материю не могут быть подделаны медиумом; если же является сомнение, кто качает стол, то вопрос этот не стоит и расследовать (ибо факты движения предметов под влиянием медиумической силы уже наблюдались, и еще один подобный факт не прибавит ничего нового). Кроме того, возможно изучение самих фактов обмана; оно может пролить свет на вопрос о доли <так!> участия в медиумизме внушения, исходящего ли от участников сеанса или от незримых деятелей.»

Продолжение следует.