«Произвести впе-чат-ле-ние!» — сказал он важно, громко, по слогам. Так отчётливо и весомо читают наградные указы или приговоры об усекновении. Даже, дыбу обещают не столь торжественно. Чином, не вышла! Он напрягся — аж, заискрило вокруг. И мне показалось, что следующим номером станет побуквенный разбор приказа. Я свела бровки — не выношу приказного! — и отодвинулась в глубь примерочной. А он. Осмотрел меня ещё раз, мотнул отрицательно головой. Закатил глаза обморочно, покривился нарочито и выдал: «Плохо. И очень плохо. Люди не поймут!»
Я — признаться… — вздрогнула. От забытого ощущения хлыста меж лопаток. Давненько, никто не позволял себе. Так. Командовать моим вкусом. Сжала губы, в нитку. Каменную. Уставилась в шторку, отделяющую нас от вселенной. И тихо сдала сдачу: «Будь добр. Покинь пространство. Не ровён час, закачу истерику. На твоё-то хамство. Неудобно будет, люди. Не пой-мут!»
И мерно начала накидывать образ далее. Нацепила платок шейный, через плечо навесила сумку и, присев на банкетку, застягнула молнии на сапогах. Крокодиловая кросс-боди съезжала к полу. Путалась под руками, он тяжело вздохнул — «ну и неумеха, всё не как у других…» И потянулся к занавеси.
В этот момент я распрямилась, развернула плечи. Прищурилась. Дунув на лоб, смахнула запавшую чёлку. Медленно и небрежно осмотрела look. Слева, анфас. Правым бочком и колено согнуто, каблучок приподнят. Сзади — взглядом в зеркало, броском и оскалом. Запахнуться, скрестить руки на груди, свалить роскошно с плеч, выгнув спину. Шёлковый плат трепыхался и нервничал. От яростных поз и колких движений. Пальто шелестело нейлонами, новая кожа голенищ поскрипывала, сумочный ремешок потел и корчился в ладонях.
Без труда, я могла бы осветить своей яростью малый посёлок городского типа. Он постоял ещё, с минуту. И незаметно исчез. Из раздевалки.
И моей жизни!»