Они возвращались с вокзала на троллейбусе, маршрут которого единственный в городе связывал жилые районы с железнодорожным отшибом. Сидели рядом: отец со взрослой дочерью на высоком двуместном кресле, что царствует над задним колесом.
Пейзажи за стеклом бегут и зачаровывают. Бог знает, почему. Наверное, с высоты заднего колеса перспектива располагает — к равновесию духа, а может, просто к заторможенности… Пассажиры, как редкие грибочки своими шляпками, разбросаны по салону — все тоже мистически задумчивы. Будто не с работы едут, а с философского вечера «В чём смысл жизни?».
Взрослая дочь, в белых брюках и чёрной блузе-майке, - красивая, молодая, с затянутым в узел волосом от жары. Отец, годами хорошо обтёсанный, но мужчина — не старик: одет в нечто простенькое, часто для мужчин не имеющее никакого фасонного значения: рубашка да брюки, да туфли-сетки. Только вот яркая разноцветная клетка рубашки бросается в глаза… и ещё очки с сильным плюсом.
- Хочешь? - предложил он ей вскрытую бутылочку пива, обёрнутую пакетом.
- Нет.
И дальше едут.
«Наша» остановка… Как часто мы используем в речи эпитет "наш", "наша". "Наш" дом, "наша" улица, "наш" магазин, "наша" остановка... Сколько несчётных раз человек выходит на одной и той же остановке, когда всю жизнь, почти с рождения, живёт в одном и том же доме? Выходит и всегда идёт исхоженной дорогой, подобной тем иссмотренным пейзажам за троллейбусным стеклом… Ах, да, остановки… сейчас же многие ездят на личном авто, и вопрос остановок и троллейбусов давно не близок их душам. Дорога для них — это не то, где ходят ногами.
...Звякнула калитка. "Наш" дом расположен в частном секторе. Отец и дочь вошли и сразу разошлись по своим углам — у каждого свой отдых. Но вот отец выходит:
- Дочка, в магазин пойду. Тебе купить что?
- Нет. - Она сидела во дворе под клёном, растерявшем уже свою крону от иссушающей жары. Но старый ствол давал тень... Кругом валялись кленовые "вертолётики" вместе с листьями.
- Или нет, - сказала она. - Купи мне минералку и лимон, пожалуйста.
- Хорошо.
И он ушёл в дворовых тапочках. И в домашней одежде. В "наш" продуктовый на углу, куда ещё мальчиком бегал за кукурузным хлебом в хрущёвские времена, и был очень счастлив.
Два раза звякала калитка - туда и обратно.
- На вот. - Вернулся он, и на дворовый стол взлетела из пакета тяжёлая баклажка минеральной, а затем рядом приземлился маленький лимончик. Чуть покатился и, столкнувшись с бутылью, остановился. Разговаривать было не о чем, и отцовы дворовые тапочки ушлёпали в дом.
Позже вечером отец выходил ещё во двор, и за углом дома — невидимый — разговаривал с соседом… Вечер гас, заканчивался. Никто не знал, что заканчивается чья-то жизнь. Телевизор смотрели, как обычно. Вовремя легли спать — назавтра было на работу… Но рассвело, и с рассветом наступил новый день. Новый день — последняя дата в его биографии.
