Муфу, с надеждой и любовью от мамы.
Поле с васильками заливало яркое полуденное солнце. Словно на глянцевой картинке вились безукоризненно стройные колоски трав, чуть пританцовывали на ветру небесно-голубые цветки, пели об идеально красивом мире совершенные бабочки. Картину дополнял ярко рыжий кот, занятый охотой на маленького изумрудного жучка. Жучок ускользал – охота явно не клеилась, но кот не унывал. Такой легкости и прилива сил он не чувствовал никогда, к тому же, наверное, впервые за его недолгую жизнь, от этой забавы его не отвлекало чувство голода. Есть почему-то не хотелось даже этого жучка, – просто кот мог его ловить и поэтому ловил. В шелесте, сминаемой лапами травы раздавались еще сотни звуков, чувствовал кот и вибрации – вот, например, жирного шмеля, суетившегося над клевером, он скорее чувствовал, чем слышал. А большую муху с сине-зелёным отливом услышал по жужжанию – хотя, как он смутно помнил из детства, шмели жужжали намного громче мух. Это было странно, но не слишком странно. Жучок снова оказался под лапой, но как только кот приподнял ее, ускользнул.
И тут чуткие рыжие уши с кисточками уловили новый звук. Всхлип или тихий стон. Кот отвлекся от жучка, вытянул морду по ветру, распушил усы и прислушался. Тишина. И тут снова ему послышался голос. Очень далекий тихий голос, что-то неразборчиво повторяющий снова и снова. Обычно кот понимал много слов, но тут просто не мог их разобрать, а вот голос показался ему смутно знакомым. Кот встряхнул головой, прищурился на солнце, затем вспомнил о жучке и стал деловито искать его в кустике полыни.
Между тем далеко-далеко от василькового поля, посреди дождливой мартовской Москвы, двое людей не зажигали в квартире свет и молча сидели на диване, взявшись за руки. Время от времени женщина начинала плакать и умолять кого-то вернуться. Потом затихала. Тогда начинал плакать мужчина. Они не зажигали свет, потому что иначе в освещенном помещении воцарялась еще более отчетливая пугающая пустота. Эта пустота была густой и вязкой – и она словно стирала отовсюду их рыжего кота: с подоконника, с дивана, полки, которую они прибили специально для него… Как будто электрический свет делал реальным все происходящее – и эта реальность кидалась на обоих диким зверем, вгрызалась в солнечное сплетение и выворачивала наизнанку. Люди не знали, что им делать, потому что все дела, которыми они постоянно были заняты еще вчера, куда-то подевались. Или смысл их делать пропал вместе с котом. И вот двое людей, которые не могли его отпустить, сидели в темноте и тишине, и только женщина иногда вскрикивала:
- Вернись, прошу тебя, вернись. Я погибаю от тоски по тебе!
А кот… А что кот?! Кот бы и дальше продолжал охотиться на изумрудного жука, да только тот бесследно исчез в полыни, и, ни будь дураком, наверняка, уже прыгал среди васильков. Не особенно расстроившись, кот уселся на душистую траву и принялся вылизывать одну из крупных лап. Кот был мейн-куном, поэтому из этой лапы обильно торчали пучки шерсти, и собирали такое множество разных запахов, что приходилось постоянно их смывать. Конечно, по ощущениям в этом месте было куда безопаснее, чем где бы то ни было, почти как дома, но откуда-то кот твердо знал: не будешь себя тщательно вылизывать (особенно перед сном) – тебя может найти враг. А кто враг у мейн-куна? Правильно, кто угодно. Сосредоточенно вылизав одну лапу, кот принялся за другую.
- Муф… Муфа, - вдруг явственно раздался шепот прямо у его огромного уха.
Кот насторожился. Неужели показалось? Ни запаха человека, ни шагов – ничего. И только шепот: «Пожалуйста, вернись!»
Неподалеку рос мощный дуб (хотя Муф, разумеется, никогда в жизни дубов не видел и понятия не имел, что это именно дуб). Вглядываясь в его ветви, кот решил, что вероятно кто-то притаился там, и, задрав свой шикарный павлиний хвост, важно крутя попой, посеменил к дереву. «Урррр?» - вопросительно уркнул кот, подойдя поближе. Тишина. «Урррр-мя»?- настойчиво уточнил он, но никто не отозвался. «Странно», - подумал кот, - и улегся в тени дерева, вытянув вперед лапы и положив на них тяжелую голову.
Далеко-далеко от василькового поля, двое, наконец, смогли включить в квартире свет и даже пытались разогреть ужин. Это было мучительно, потому что обычно, стоило только кому-то подойти к плите, Муф подбегал, становился лапами на столешницу и издавал такие требовательные урки, что приходилось поминутно закладывать что-то в алчно распахнутую пасть.
- Мы обязательно, его найдем, - слышишь? - сказала женщина, поставив на плиту сковороду.
- С чего ты взяла, что они возвращаются? В мире каждую минуту умирают тысячи животных – ты правда думаешь, что у них есть душа?
Женщина повернулась лицом к мужу и, заглянув в его глаза, уверенно сказала:
- Не знаю, как у всех, но у тех которых полюбил человек – точно есть. Любовь – это и есть душа, и мы своему слепили огромную, сильную, такую, которая точно сумеет вернуться. Если захочет.
- А он захочет?
- Не знаю, - она оперлась на локти, поставив их на стойку, где так часто разваливался Муф, и уставилась невидящими глазами в усеянное, словно бисером каплями дождя стекло. – Не знаю, ведь у каждой души должен быть свободный выбор – иначе это не душа, а так, какая-то мочалка…
Весь оставшийся вечер двое людей не разговаривали. Каждый думал об одном и том же, поэтому в словах не было особенного смысла. Труднее всего давались воспоминания о прошлой ночи, когда они везли кота в клинику, как его пытались реанимировать, как он беспомощно лежал на столе, весь в трубках. А самое болезненное, что не давало покоя – причина. Ни врачи, ни хозяева так и не узнали, что случилось с молодым трехлетним котом, который еще утром был здоров, а уже ночью погиб буквально под руками трех ветеринаров. Конечно, можно было бы сделать вскрытие, можно было бы понять хотя бы врожденное ли это заболевание, или что-то случилось, пока их не было дома, но…
Но Бог дал – Бог взял. С Богом не торгуются. Когда-то, когда женщины еще не было на свете, у ее отца был пес. Он украл его щенком, во время экспедиции на Чукотку и воспитал там, на севере, как друга, как брата. Чукоча вырос в прекрасного годовалого пса, когда хозяину пришлось уехать в Москву, чтобы помириться с будущей матерью женщины, и привезти собаку домой. Пока он был в отъезде, Чукочу убили. Его хозяин так никогда и не смог простить себя, он поклялся никогда не заводить больше собаку – и никогда, до самой своей смерти, так и не завел. Его дочь выросла на этой книге, и каждый раз плакала, когда в самом конце романа душа Чукочи явилась ее отцу. «Вернись ко мне!» – умолял тот. Но Чукоча только грустно смотрел на него и убеждал, что оттуда, где он - не возвращаются.
- Возвращаются! Возвращаются! Мой вернется! – снова захлебнувшись плачем, крикнула в пустоту женщина, захлопнув книгу. Мужу удалось заснуть, а она сидела на кухне и снова перечитывала роман отца о собаке и предавшим ее человеке.
- Папа, пап, - ты меня слышишь? - спросила в пустую, еле подсвеченную ночником комнату женщина. – Не дождавшись ответа, она быстро-быстро принялась шептать неразборчивые слова, словно забалтывая свою боль, словно делала это только для того, чтобы прекратить плакать. – Пап, когда ты его встретишь, передай, что он может не возвращаться. Если не захочет – я все пойму. Здесь не так чтобы очень весело, пусть остается там, если захочет. Но если вдруг – вдруг он вспомнит нас и будет скучать, скажи, что мы будем его ждать! Всегда будем ждать, слышишь? Скоро, месяца через три по нашему времени, мы начнем его искать. Путь он при встрече «даст пять», ладно? Он поймет, о чем я говорю – только он умеет так делать. Пожалуйста, пап – не перепутай ничего. Именно так все передай, ладно?
Словно обессилив от этого монолога в пустоту, женщина закрыла глаза и, наконец, погрузилась в сон. В сон, где кошмар был все-таки не настолько явственен, где можно было вдохнуть, и ненадолго забыть о том, что кот ушел.
Далеко-далеко, в васильковом поле коту наскучило лежать под дубом. Он сладко потянулся, растопырив лапы, и, перевернулся на спину, подставив мощному стволу и кроне толстенькое брюшко – все в мягких колечках шерсти, которое так любили целовать на земле. Но тут пузо никто не целовал – только теплый ветерок прошелся по завиткам, по бархатным ушам с кисточками, погладил коту лапки и стих. Кот чувствовал себя в полной безопасности, разглядывая листья дуба, которые на фоне яркого солнца походили на причудливых мышей. И тут его слух уловил лай собаки.
Муф резко вскочил на лапы и бросился на дерево. До сих пор ему никогда не приходилось лазить по деревьям, поэтому получилось так себе. Не успел кот оглянуться, как его шерстяных панталон коснулся влажный собачий нос, и он почувствовал, как этот нос с шумом втягивает в ноздри запах… жертвы (с ужасом подумал кот). «Ну все, это конец!» Он зажмурился и приготовился к боли.
Но боли не было. Мало того, жаркое дыхание пса сместилось куда-то в сторону, он слышал, как пес уселся рядом с деревом, а чувство опасности стало медленно отступать.
- Чу-ко-ча, - послышался тихий оклик, не различимый для уха человека, потому что был произнесен одними губами. Кот, однако, явственно его уловил, и осторожно повернув голову, скосил глаза на пса. Лайка, с былым узором на морде, и свешивающимся чуть ли не до земли розовым языком, пристально смотрела на приближающуюся человеческую фигуру.
- Чукоча, зачем ты его напугал? - со смехом воскликнул человек. Он подошел к коту, и, поддерживая его за попу и лапы, аккуратно снял с дерева.
- Я его не пугал, - возразил пес – просто понюхал, убедиться – наш, не наш.
- Я извиняюсь, а что так можно было? – вдруг, неожиданно для себя воскликнул кот и тут же испугался еще больше от того, что заговорил.
- Тут можно, - улыбнулся человек. - Тут все можно, сынок, это тебе не Таити.
- Какое Таити? – изумился кот.
- На острове Таити жил негр Тити Мити. Вот какое Таити. Разговор у меня к тебе, кот, - улыбаясь, сказал мужчина и посадил Муфа рядом с Чукочей. Тот повернулся, понюхал рыжую мордочку, лизнул коту нос, оставив мокрый слюнявый след, и принялся буравить хозяина влюбленным взглядом.
- Видишь ли, кот, - мужчина опустился на траву напротив шерстяной парочки, - и серьезно посмотрел коту прямо в глаза, - мы с тобой вроде как родственники.
- Как это? – Муф с подозрением смерил крупную мужскую фигуру, опустил взгляд на свои лапы, и вновь недоверчиво уставившись на «родственника», склонил голову на бок.
- Далеко-далеко на земле, откуда ты недавно явился, живет моя дочь.
- Я явился с земли? – кот снова распахнул пасть от удивления. – Я думал, я здесь всегда!
- В каком-то смысле мы всегда здесь всегда, но ты здесь по земному времени всего-то два дня. Люди совершают такое путешествие за гораздо более длительный срок, но коты проворнее. Понял?
- Понял, - кивнул кот.
- Так вот, еще пару дней назад ты был котом моей дочери, и, судя по тому, что сейчас ты здесь, она тебя, блохастый, очень любила.
Мужчина порылся в кармане, достал пачку папирос «Казбек», вынул оттуда одну и, сунув ее в рот, прищурившись, прикурил. Что-то знакомое померещилось коту и в этом прищуре, и в кольцах дыма, и в искрящихся весельем голубых глазах.
- Она просила тебе кое-что передать, но сначала я хочу тебе рассказать историю о нас.
Почему-то голос этого человека действовал на кота умиротворяюще. Похоже, на Чукочу тоже, потому что тот давно уже улегся, положив голову на лапы, и прикрыл глаза. Тогда кот тоже улегся в калачик, почтительно подогнув под себя сложенные лапки, чтобы не показаться человеку дерзким, и, уставившись, на играющую с цветком бабочку, приготовился слушать. Слушать с таким видом, будто ему все это вовсе неинтересно, но приняв этот вид только по привычке.
- Когда-то давным-давно я украл щенка и назвал его Чукочой (кот стрельнул взглядом в сторону пса, но тот и ухом не повел, услышав свое имя). Мы прожили с ним совсем недолгую по земным меркам жизнь, но стали одним целом. Однажды я предал его, и из-за этого он погиб.
- Погиб? – воскликнул кот и снова, пораженный, уставился на живехонького Чукочу.
- Да, он погиб. А спустя много-много лет погиб я. А два дня назад – ты.
Словно металлическая стрела в сознании кота пронеслась лента воспоминаний: яркий больничный свет, трубки, странная штука с яркими лампочками, и еще – как его встряхивали и как он засыпал и все отдалялся… И мамин голос. Мама там была… Какая-то мама. И еще чьи-то руки: сильные, теплые и родные.
- Так вот, - продолжал человек, - все годы, что я прожил без Чукочи, я ждал встречи с ним, ни на минуту не переставая его любить. Я безумно страдал по нему, а он приходил ко мне во сне и мы много разговаривали. Я просил его вернуться ко мне, но он говорил, что отсюда не возвращаются. Чукоча, почему ты мне врал? – скажи это еще раз, для кота, - человек повернулся к собаке.
Пес открыл глаза и, поймав взгляд человека, вильнул хвостом.
- Я не знал, как. Ты же не объяснил, как мне вернуться.
- Вот! – воскликнул мужчина, звонко хлопнув себя по лбу и щелкнув пальцами, обращаясь к коту. - Понимаешь, в чем соль?
- Нет, - недоуменно хлопая глазами, ответил кот. – Какая соль?
- Соль в том, что я думал, отсюда не возвращаются. А пес невольно наврал мне, потому что не знал, как вернуться. А я забыл, что он мой пес и привык во всем на меня полагаться. Я забыл, что он может чего-то не знать, забыл ему сказать, как вернуться.
- Так как вернуться-то? – переспросил кот, скорее из вежливости, уже начиная скучать от количества малопонятных ему умозаключений.
- Во-первых, ты должен захотеть вернуться к своим людям. Во-вторых, ты должен верить, что это возможно, а в третьих, ты должен знать что-то вроде пароля, чтобы попасть не к кому попало на земле, а именно к тем людям, которые тебя ждут.
- Ну допустим, я верю, допустим, я захочу, и допустим, что-то должен - протянул кот, - а они-то меня ждут?
- Вот мы и подошли к главному. В том-то и дело, что ждут. Это моя дочь попросила найти тебя и передать, что она умирает от тоски по тебе.
- И пароль передала? - оживился кот, но пока скорее из любопытства, поскольку никакой тоски не чувствовал и не разделял.
- Она сказал, если ты не захочешь возвращаться и тебе здесь лучше – не мучай себя, она поймет. Сказала, что всегда будет ждать тебя. Но это не для того, чтобы ты вернулся, она просто иначе не сможет, понимаешь? Но если ты вдруг надумаешь – то «дай ей пять», когда встретишь.
Кот сидел, потупившись, тщетно пытаясь собраться с мыслями, а затем словно произошло какое-то чудо – без его на то воли, правая лапа поднялась и вытянулась навстречу человеку, растопырившись ему в лицо всеми пятью розовыми подушечками.
Человек засмеялся и легонько ударил пальцами по этим подушечкам. Кот опустил лапу и снова потупился, в задумчивости, словно пытаясь, что-то понять или припомнить. Потом поднял морду на человека и спросил:
- А как я доберусь до нее? Как найду в этих огромных мирах? Как мы узнаем друг друга?
- Для этого и нужно: хотеть и верить. И если твои люди будут хотеть и верить с той же силой, что и ты – у вас нет ни одного шанса разминуться или не встретиться. «Дай ей пять», и она узнает тебя. Понял?
Тут мужчина поднялся с земли, отряхнул белые холщовые брюки от прилипших травинок и взъерошил коту шерсть на лохматом загривке:
- Ну все, сынок, бывай, если решишь остаться – подумай о нас и заходи. Мы с Чукочей бродяги, но когда сидим дома, любим принимать гостей, да брат?
Чукоча уже занял свое место у ноги хозяина и неистово вилял хвостом. Может быть давно, там, на земле, такие излишне эмоциональные движения не понравились бы его хозяину, но тут он был не хозяином, тут человек и собака были одной душой. К тому же – тут можно было все.
Кот смотрел на удаляющиеся фигуры мужчины и лайки, и что-то запершило в горле. Он пытался сглотнуть и не мог. Он силился что-то вспомнить, но воспоминание все не приходило, хотя, казалось бы, вот-вот он вспомнит что-то очень важное. Что-то…
Глаза мамы. И руки папы. И их смех. Не смолкающий счастливый смех его людей. Все тело кота словно обдало жаром, и на секунду даже показалось, что та невыносимая земная боль – последнее, что он должен был бы помнить, вернулась. Но это была другая боль. Совсем другая боль – совершенно не подходящая для этого места. Кот лег, вытянув вперед лапы, и уставился вдаль. Если бы мама увидела его таким, то ничуть бы не удивилась – всматриваться в пустоту всегда было любимым занятием кота. В прошлом, кому-то постороннему могло показаться, что Муф в этот момент пытается разглядеть что-то на обоях, но мама знала – так он пытается разглядеть кое-что внутри себя. И если бы она сейчас его видела, то точно перестала бы рыдать, потому что поняла бы – он найдет в себе то, что ищет. И обязательно вернется, туда, где его так ждут двое людей.