Я уже знаю, что все к этому идет…
К тому, от чего бежал – и не убежал, черта с два от самого себя убежишь.
Скрываю – как могу, как будто это можно скрыть, другие еще не знают – но догадываются, обходят меня – стороной, стороной, на всякий случай, а вдруг заразная дрянь эта… Вот верите, нет, со дня на день попросят, покажут на дверь, да какая дверь, нет тут дверей, просто скажут – иди, откуда пришел.
И будут правы.
Кого я пытался обмануть? Самого себя?
Похоже на то…
Когда бежал оттуда. Бежал, иначе не скажешь, через звезды, через миры, еще пытался сохранить то, что нельзя было сохранить, то, что уже было потеряно. Бежал – не зная, доберусь или нет до другого берега, и есть ли он вообще, этот берег…
И вот теперь…
Черт возьми, я знал, что так будет, что проклятье наше похитрее нас самих будет, если бы все было так просто, давно бы избавились от этого… этого…
Да кто бы избавился, кому это надо? Миньке, что ли? Когда он ко мне приходил, когда я первый раз у него заметил это… это… Ну да, раньше такой кудрявый-зеленый был, тут смотрю, желтые пряди пробиваются. Я еще сказал ему, что это у тебя, он только отмахивается – мелочи жизни…
Ну конечно…
Кто сам себе признается, что вот так… случилось… вот так… это на других видим, что-то вы, батенька, пожелтели, уж не облетать ли собираетесь, у-у, вон у вас ветка желтая, а на себе… в зеркало смотрим, и то делаем вид, что все хорошо…
Он еще делал вид, что все хорошо… еще какие-то планы строил, он же у нас весь в планах, в идеях, я вот что, Кленуша, думаю, эпопею такую состряпать… про наш лес, вот так вот, всю историю показать, от и до… еще мечтал о чем-то таком, таком, а как я ему сказал – так это надо весь лес от и до исходить, он как-то сразу сник, ну да, надо, ну как-нибудь, вот, ремонт в квартире доделаю, там и посмотрим… а то жена меня с потрохами сожрет и еще попросит. Тут-то я и увидел у него прядку… на самой макушке, еще говорят – солнце высветило…
Когда это было… давно это было, когда я еще не терял друзей – одного за другим, когда еще не набирал номера, на которых больше не отвечали, когда еще не понял, что во всем лесу остался я один, ну, может, еще пара-тройка, да и те уже кончаются… Еще бил тревогу, - когда приходил Дуб, наполовину желтый, да что ж ты-то, Дубушка, а что ты хочешь, Кленуша, годы, годы, ничего, держусь, еще смотаемся с тобой куда-нибудь вниз по реке… Я кивал, делал вид, что верю, никуда ты уже не смотаешься, облетишь, корнями в землю врастешь…
Да и не говорите, что ничего не пытался сделать… все пытались… теребил друзей, да что это, да почему это, да как это, друзья не понимали, не верили, сначала отмахивались, да ладно, ну тебя на хрен, полтора желтых листика, вон, у Осинки все десять, а она до сих пор на скрипочке на своей играет… Потом, ближе к осени, разводили ветвями, а ты как хочешь, чтобы жизнь прожить, да не облететь… потом…
Что потом… напоминал что-то, помните, после школы, ходили по лесу, молодые, живые, мимо трухлявых пней, мимо руин, обломков, мимо камней, мимо давно облетевших столетних деревьев, еще клялись друг другу, что уж с нами-то никогда, не облетим, не пожелтеем, это не про нас, а у нас все будет по-другому… Как отмахивались от больших дубов и яблонь, что вот, все давно уже плодоносят, а ты знай свое, цветешь, и кто-то говорил – буду цвести, и кому-то обещали повырвать за такие слова все ветви…
Слушали, кивали желтыми кронами, соглашались, было, было. Ходил, то к одному, то к другому, ну как там звездолеты твои, да какие звездолеты, забей, ну все, побежал я, вишь, дела, в воскресенье приходи, а нет, вру, в воскресенье я на дачу, там достроить надо…
Слушали – кивали желтыми кронами…
Еще искал что-то, слишком поздно начал понимать, что все, все, желтый лес стоит, красный, багряный, золотой, облетает, листик за листиком, - осень. Какая-то внезапная, жестокая, откуда осень, почему осень, обещали же друг другу – что не будет у нас осени…
Еще ходил по лесу, еще собирал опавшие листья, это с Тополюхи, вот это его стихи, это он тут эпопею какую-то задумал, это поэмы наброски… Вот эта красотища, это с рябинки, пейзажи ее мистические, это вот портрет мой она рисовала… Это с Дуба, все странствия его, к дальним землям, к дальним берегам… Это…
Собирал – все, что можно еще было собрать, что матерые дворничищи еще не бросили в костер – по осени, что еще не поднялось к небу едким дымком, что еще было, хоть уже не жило. Собирал, разглаживал, засушивал что-то – на память…
Желтый лес.
Облетевшие кроны.
И бородатый садовник недобро поглядывает на меня, да на хрена эта каланча здесь стоит, ветками машет, ничего за лето не выросло, ни яблок на нем, ни груш, ни вишен, ни тебе баклажанов, ни тебе огурцов, срубить его надобно, на хрена он тут стоит, и все облетели, давно уже, а он нет…
Вот тогда…
Ну да, там и понял, что проиграли осени – с разгромным счетом, не один, не двое, весь лес. Помню, как искал кого-то, по номерам, по майлам, алло, а Дуб позовите, пожалуйста, а он на службе, день добрый, а Липку я могу услышать, а Липка уже месяц как облетела, завтра сорок дней, придете?
Помню – ходил, искал кого-то, кто еще что-то помнил, расхаживал – один в застывшем лесу, когда землю уже укрывало чем-то мертвым, белым, как выискал последний желтый листик на Ясене, долго окликал – Яшка-а-а, не узнал, что ли, Яшка-а-а не узнавал, размахивал черным остовом на снежном ветру. Окликал его – Яшка-а не слышал, заперся в своем кабинете, орал что-то в телефон, я вам русским по белому сказал, тридцать процентов, на хрена вы мне опять пятьдесят пишете, разорить хотите РосНефть, так и скажите, я вам сразу бошки поотрываю… Хотел забрать его последний листик – чертеж какого-то там летучего корабля – не поймал, не успел, листик вырвал ветер, унес куда-то, ветру-то он зачем…
Тогда-то я и подумал…
Я еще не облетел, еще мог думать…
Сам не знаю, как на меня нашло – сколько видел их, улетающих куда-то, углом, углом, треугольником, сколько слышал их прощальные голоса – никогда не задумывался, куда, ну летят себе, и летят, значит, им так надо, чтобы лететь… Только тут, посреди уже не осени – подступающей зимы – спохватился, летят они, машут крыльями, и на крыльях каждый листочек зеленый, ни одного желтого нет…
Проще сказать – полетел за ними, нет, не полетел, не такой я, сорвиголова, это вон, Дубушка, когда был еще прежним дубушкой… Я что, так бы и стоял, и смотрел им вслед, летящим, думал бы – пока не замело снегом, если бы не садовник, подкрался бородач со своим топором, еще и двустволку принес, а то что за черт, ни помидоров с этого тополя, ни кабачков, ни слив, да мало того, все чин-чинарем стоят, этот по всему лесу бегает…
Вот тогда и пришлось замахать ветвями – полететь. Ветер подхватил, ветер, он всех подхватывает, помог, ты ветками, ветками то маши, а теперь вот так, вправо, вправо, да куда ты вверх-то ломанулся, ты за стаей давай, во-от… Садовник еще стрелял в меня, какого он в меня стрелял, на что я ему, шкуру, что ли, над кроватью хотел повесить… Не поймал, гадина, где ему, так и взмыли мы всей стаей – в небо, в небо, выше, выше, мимо полярных сияний и экзосфер, сильными взмахами крыл огибали луну, на космических скоростях вырывались за орбиту Плутона…
Вот они куда улетали… я-то думал, к южным берегам…
Птицы ничего не сказали – по крайней мере, в пути, познакомились уже на привале, а ты откуда будешь, а какими судьбами, а-а, молодчина, только летать тебе еще учиться, ну кто так машет, ты не мельница в самом-то деле, а билет у тебя есть, чтобы лететь, а как же ты без билета, ну и фиг с ним, когда контроль будет, Скворчик тебе свой билетик тихонько передаст…
Не думал я, что лететь придется так далеко, знал бы – еще может, остался бы, сбросил бы листву, затаился бы где-нибудь в снегах… Летели, оставляя за собой световые года, рассекали газовые облака и туманности.
Вот куда они улетают… на зиму…
В край – благодатный, далекий, где не тает солнце, и не падает снег, я и не думал, что так бывает. Они вышли мне навстречу, вечер добрый, таможня, лейтенант Пальма, документики ваши, с какой целью направлялись в нашу страну… А я смотрел на нее, с широченными толстыми листьями, не верил себе, что могут быть такие края, где никто не желтеет, не облетает, не…
В эмиграцию? А на каких основаниях? Виза есть? Какой садовник за вами гнался? А-а, так это не эмиграция, это вы по политическим… беженец… это вам статус получить надо… Только землю благодатную сразу вам выдать не можем, вы пока так, на сероземе… и посольства вашего у нас нет, первый раз такое… Я кивал, смотрел на нее, тонкую, стройную, вечнозеленую, очарованный, восхищенный, да рядом с тобой хоть в пустыне жить буду, хоть на голых камнях… Почтенный Тополь, или как вас там, расскажите о себе… для нашей газеты… можете уделить мне полчасика? Тебе, Пальмуш, хоть двадцать четыре часика… хоть всю жизнь…
Позвонить Пальме…
Что я ей скажу…
Не хочу говорить, что умираю… а она чуткая, она поймет…
Да они все уже все понимают, когда в кроне у меня появились первые желтые проблески, и вроде все по-прежнему, и вечера под луной, и стихи какие-то, на-севере-диком-стоит-одиноко, и пусти, пусти, давай хоть челнок к утесу пригоним, где не видит никто, там и нацелуемся…
Только я знаю, что это уже конец…
НЕПРИНЯТЫХ ВЫЗОВОВ: 3
ПАЛЬМА
Пальма… Нет у тебя больше твоего Тополька… Трясу кроной, собираю опавшее, это вот стихи мои, это вот странствия мои, это вот задумки какие-то отчаянные, как землю холодную нашу к солнцу повернуть, чтобы не желтел никто, не облетал никто, а что землю, нас хоть в райские кущи посади, все равно пожелтеем, растеряем все…
Пальма…
Ну не звони мне…
- Алло.
- Тополюшка, ты куда пропал-то вообще, мне что теперь, одной к вулкану идти?
- Болею я, Пальм.
Лихорадка что ли, тропическая? Так это… да погоди, Эвкалиптушка, ну вишь, говорю! Иду, иду, сейчас!
Эвкалиптушка… екает сердце, вот черт… а как я хотел, я-то уже все…
- Да нет… облетел я.
- Да брось ты, облетел он, такой парень молодой, еще зеленеть и зеленеть, что тебе тут не зеленеется?
- Да вот.. так… всего хорошего.
Отключаю телефон, мысли путаются, жухнут, желтеют, еще пытаюсь их собирать, горстями, горстями, расклеить обратно, ловлю себя на том, что занимаюсь ерундой. Осень не обманешь, осень сама кого хочешь обманет, и сам я хорош, приволок с собой кусок осени, как заразу какую-то, не ровен час, пойдет эта желтая чума по благодатным вечнозеленым землям…
Кто это… садовник, что ли, опять со своим топором… а нет, соседка, Яблоня, опять приперлась мораль свою читать, а вот все уже плодоносят, а у меня дочка уже два урожая дала, а ты все цветешь, да где это видано, тридцать лет, он цветет, и вообще где видано, чтобы тополь цвел… вон, в учебнике ботаники почитай, не писано такого, чтобы тополь…
- Занят я.
- Ага, вижу, как он занят, облетел весь…
Мысли вянут, желтеют… Пальма… кто такая Пальма… а-а, эта… с которой хоть на голой земле…
- Уйди… уйди…
- С чего ради? Ты чего?
- Да чего… заразу эту… подцепишь…
- Тьфу на тебя, заразу… да ты слушаешь, нет? я тут с Эвкалиптом…
- И хорошо… с Эвкалиптом… счастья… вам… на свадьбу…
- Да тьфу на тебя со свадьбой, не въехал, что ли? Он же генетик, Эвкалипт, ге-не-тик, ты понимаешь?
Облетают мысли.
- Ге-не-тик…
- Во… Ты смотри, я что принесла…
Что она там говорит… не понимаю… кровь… какая кровь… моя и ее… какая вакцина… для кого для всех… кто я… кто она… что за вечнозе…