«Котельня располагалась на заднем дворе. Пахом — хозяин и распорядитель мероприятий. Пожизненно находящийся в статусе «истопник, е*ихмать!» Каждое доброе утро прогревал жизнь до комфортных 22^ по Цельсию. После чего, оказывался «свободен, как Африка». И погружался в дебри своей биографии. Где ходил, что видел — прислуживающий люд не знал. И не интересовался. Пахом — мужик загадочный, лишних вопросов не любит. Можно, и нарваться…
Сама усадьба была огромной. Дом в два этажа, да с флигелями. Банно-спортивный комплекс — помыться, попариться, покрутить тренажёры, покачать мышцу, лаптейкой помахать, бильярдные шары покатать. Не тренда ради — здоровья для. По территории разбросаны — стильно и высокохудожественно — спортплощадки и корт, оранжереи и теплицы, куртины декоративных кустарников, витиеватые клумбы, гараж, гостевой навес. Совсем к забору — денник на две лошадки, небольшой манеж и левада, для выгула. Там же, правее — сарайки, кладовая, гаражик для малой техники. Короче, полный фарш! Пахом считал — «избыточно, корова задири! не одолеть столько, заботами; упаришься косимши, убирамши… и ваще, буржуйские наклонности всё это!..» Но исправно отапливал гектары, оправдывая хорошую зарплату и почёт-уважение.
С точки зрения потомственного — третьим коленом — пролетария. Имение и правда было не хилое. Однако, владельцы так не считали. «Ничего лишнего, только необходимое!» А то, что «необходимое» оказывалось за гранью «добра и зла». А особенно, трудового понимания — чудом-истопником — количественной стороны сего термина. Роли не играло. Совсем! Классовые тёрки места не имели — Пахому было по *** что топить. И топить ли вообще… И ежели, восстав «после вчерашнего», ему бы пришла в череп мысль — «запалить всё, к **еням; пусть, *ля, греются!..» Скорее всего, он поддался бы порыву. «Бунт — бессмысленный и беспощадный». Был ему не чужд! Можно сказать — у него в крови…
Горничные и кухарки, водилы и бодигарды, конюхи и садовники, охрана и привратники. И даже, чинный управдом, собственной персоной. Для мрачного представителя «чёрной кости» и «несвежих воротничков» авторитета не представляли. Он относил их к «лизоблюдской шушере», вниманием не одаривал, дружб не водил. И лишь по большой нужде мог опуститься до видимости корешания. «Большой нуждой» обычно оказывался тяжкий похмел. Не будучи «уж так уж замечен» в пороке самим барином. Репутацию всё же блюл. Потому как, «лендлорд» нрав имел горячий. И перспектива быть вытуренным, с волчьим билетом — по рассказам старожилов — была не худшей. Мог — перед тем! — и из «воздушки» погонять! Самодур, одно слово!
Старшая стряпуха имела к топчему отдельное чувство. Катерина Матвевна — тётка дородная, жгучая волосом и взором — была давно вдовая. Вот таким же, выпивохой-слесарем. Неизбывная любовь к носителям порченного гена, отражалась в мягком отношении, привычках покрывать поганцев. И позывами облегчать их «не лёгкую долю». Про «долю» говорила она часто, слёзно и на публику. Тщеславием — не обделена, оказалась.
Пахом «выбор покупателя» ценил. Захаживал освежить нутро. И вообще…
Иногда, совсем уж к ночи. Сидели они парно, на крылечке домика для обслуги.
/Та, что жила постоянно — а не приезжающая из города, ежедневно. Имела своё койко-место, паёк и время досуга. /
И размышляли, вслух. Как бы они обустроили, по-своему — правильно и справедливо — всё хозяйство «рабовладельца». Случись опять знобкий исторический октябрь!»