Моя мама носила протез вместо правой руки. Точнее, не носила, а иногда надевала капроновый муляж руки по случаю торжественных собраний и вечеров, куда нужно было являться в строгом праздничном платье, да ещё выходить на сцену за какой-нибудь грамотой или ценным подарком. Но вечера и собрания случались всего несколько раз в году, и мамин протез без дела пылился на шкафу. Протез мама не носила ещё и потому, что он выдавал её дефект и мог вызвать жалость, а этого мама не любила совсем.
Но уж если протез и доставался из потаённого места, то за этим обязательно следовало незабываемое событие. Я не говорю уже о вечерах и наградах. Учительница математики, тогда ещё совсем молодая, никогда не забудет случая, когда мы с товарищем, нагрев на огне сие капроновое изделие, изобразили из него обалденный кукиш и положили под классный журнал. Не нужно было быть Пинкертоном, чтобы вычислить авторов творения. Изделие маме вернули вместе с обещанием исключить меня из школы.
А что до удара левой, объявленного в названии, так это вообще замечательная история. Очередной вечер на швейной фабрике закончился банкетом. Мама, традиционно надевшая протез, вернулась с ценным подарком и грамотой. Кроме этого в её сумочке лежал аккуратно завёрнутый приличный кусок торта для меня и Мишки. И всё было очень хорошо. Она вошла в холл общежития, который и холлом тогда никто не называл. Просто такого слова не знали.
Итак, она вошла в помещение, сейчас именуемое холлом, где в это время вахтёрша тётя Рива Сергеева пыталась убедить пьяного старшину сверхсрочной службы в том, что посещать девушек после 23 часов да ещё в пьяном виде безнравственно. Пьяные сверхсрочники почему-то всегда портили маме настроение, но этот случай был вообще исключительный. Мама очень вежливым громким голосом попросила мужчину покинуть помещение, при этом она даже представилась комендантом, как будто в городе Биробиджане об этом мог кто-то не знать. Оказывается, мог, и это был несчастный старшина сверхсрочной службы. Мало того, что он, к своему несчастью, не знал маму, так он ещё и не знал, что слово «жидовка» в Биробиджане считается крайне неприличным, тем более злит женщин, которым испортили настроение после праздничного вечера.
«Одной рукой в ладоши не захлопаешь», – любила говорить мамочка, и это было единственное, что она не умела делать одной рукой. Всё остальное она умела: чистить картошку, мыть полы, стирать, полоть огород… В связи с вынужденными тренировками в её левой руке силы было как у других в двух.
Мой язык слишком сух для того, чтобы красочно описать всё то, что произошло дальше, поэтому изложу со слов Ривы Сергеевой – вахтёрши общежития: «Этот шлемазл думал, что если ему надели лычки и дали поносить хромовые сапоги, то вместе с этим дают мозги. Но если бы они там даже были, то давно растворились бы в водке. Как у него глотка не высохнет столько жрать. Короче, он просился в тридцать восьмую комнату, у него там любовь. А жена дома сидит беременная! Я не пускаю его, Рая тоже. Она кричит, машет руками, а ему и в голову не придёт, что вместо одной руки у неё протез. Он что, видит что у неё торчит из-под манжета? Рука и рука. А когда она услышала, что он сказал «жидовка» – Вей из мир! Она схватилась левой рукой за протез, сорвала его… Надо было видеть его лицо! Его тоже понять можно – не каждый день при тебе отстёгивают от тела живую руку! Откуда тебе знать, что её там нет! Более того, не каждый день имеешь счастье всем этим получить по морде! Когда он увидел одну руку в другой, я думала он упадёт сразу. А он не упал сразу, потому что от обмороков падают медленно. После того, как Рая съездила протезом ему по голове, упасть было как раз вовремя. Его как сквозняком выбросило в тамбур. Дверь хлопнула три раза. Один раз, когда он вылетел, второй раз, когда пружина вернула дверь на своё место, но защемила хромовый сапог, а третий раз, когда он этот сапог вытащил. И всё. На полу остался кусок его форменного обмундирования, не то пуговичка, ни то лычка – это я отдала Андрейке, чтобы играл в войну».
Вот и всё, казалось бы. После того, как в зеркале начищенного армейского сапога сверкнул остаток испорченного маминого вечера, можно было бы поставить точку и забыть о нём. Но на следующий вечер мама возвращалась уже не с торжественного, а с родительского собрания и, естественно, в плохом настроении. Она никого не хотела видеть, тем более вчерашнего сверхсрочника. Он сам встретил маму, одинокую мою маму, без протеза бредущую из школы, и окликнул её. Она испугалась и пожалела, что при ней нет протеза, либо иного предмета, пригодного для самообороны.
Сверхсрочник тоже был без настроения. Он прятался в казённую шинель от холода и стыда. Он даже не пританцовывал, как это бывает с теми, кто мёрзнет в ожидании. Вдоволь «натанцевавшись» накануне, он мечтал об успокоении, но та, которая может его принести, пытается пройти мимо, да ещё оглядывается, видать, ищет кого бы позвать на помощь. Первыми словами мужчины были: «П-п-простите, Раиса Яковлевна, я н-не знал, что у вас нет р-руки. Я д-до сих п-пор в себя п-прий-т-ти не м-могу». Его слова для мамы означали, что опасности нет и можно идти дальше, чтобы, придя домой, в очередной раз объяснить мне, что урок не спектакль, а если и спектакль, то главная роль там отведена учителю, а не её придурочному сыну. Если бы военный умел читать мысли, то прочёл бы именно это, но мысли читать он не умел и потому пошёл следом. Мама ускорила шаг, а он, заикаясь, на ходу объяснял ей, что заикание у него после вчерашнего посещения общежития, что это мешает ему в прохождении сверхсрочной службы, и ещё, что бабушка-знахарка, к которой он обратился за помощью, посоветовала ему подержаться за предмет, его напугавший, тогда, дескать, всё и пройдёт.
– П-п-пожалуйста, – умолял он, – м-м-мне бы только протез потрогать.
Но у мамы и на этот случай не было с собой протеза, и она позвала беднягу домой, где позволила в лечебных целях потрогать протез. Я до сих пор не знаю, помогло ли это защитнику Отечества.
Когда много лет спустя я начал заниматься боксом, тренер пытался поставить мне хороший удар левой рукой. У меня плохо получалось, и тогда я мечтательно говорил:
– Знали бы вы какой удар левой у моей мамы!
И все смеялись.