Этой ночью мне приснился Серёга Курков, мой друг и одноклассник, которого уже пятнадцать лет как нет в живых. Серёга играл на гитаре и пел какую-то блатную песню. Хорошо пел. Странно, при жизни Серёга знал лишь две строчки из песни – «Упала птица в камыши, лишили лебедя полёта…». Утром я вспомнил свой сон, Серёгу, и вдруг вспомнил, что чуть ли не больше водки он любил квас, который делала моя мама. Ещё я вспомнил, что мамин квас нравился не только Серёге. Вот в связи с этим я и решил рассказать вам историю, вовсе не смешную, но замороченную, как сама Рива Яковлевна Драбкина.
Когда наступало лето, про мамочкин легендарный квас вспоминали все, кого жара заставала в районе дома № 25 по улице Шолом Алейхема в городе Биробиджане. Изделие готовилось и содержалось в подполье в огромной бутыли. Квас никогда не заканчивался. Когда и чем мама заправляла бутыль, я не помню, но она всегда была полной. После кружки кваса или тарелки окрошки, сделанной на его основе, жить становилось легче и веселей, как от песни весёлой, написанной на музыку Исаака Дунаевского.
Был июль, и была жара. Шёл капитальный ремонт лучшего молодёжного общежития города, и делали ремонт лучшие сантехники, маляры и электрики биробиджанской швейной фабрики. Производство работ курировал сам Аркадий Моисеевич Пищиц – заместитель директора по капитальному строительству. Он был строгий человек, и его боялись, но всё равно пили, перед работой, во время работы и после неё. И это прощалось. Однако всякому явлению, и пьянству в том числе, бывает предел. Кого уж точно не прощали, даже в те времена, так это того, кто пил вместо работы. Увы, именно тогда комендант лучшего общежития Драбкина прослыла организатором коллективной пьянки, поставившей под угрозу выполнение плана ремонта общежития.
Что вы думаете, имея кучу забот, двух балбесов и женское общежитие, где если тебе не родят кого-нибудь, то будут курить в комнате, можно всегда помнить о том, что делаешь? Так вот, однажды она вовремя не процедила квас, и он забродил больше обычного. Это огорчило бы кого угодно, только не мою маму – она добавила туда горсть дрожжей для усиления эффекта. А поскольку не была мастером виноделия и браговарения, то для крепости стала сливать в бутыль не весть откуда бравшиеся остатки водки. Полученное изделие было жидкой валютой для расчётов при производстве многочисленных хозяйственных работ, которые не под силу женщине, имеющей в наличии одну левую руку. Настоящий квас настаивался в другой такой же бутыли, стоящей рядом с почти убойным зельем.
Был июль, и была жара, даже утром. Первыми в дверь постучали два сантехника:
– Ривочка, не угостишь квасом?
Чтоб Ривочка не угостила – такого не было, и это знали все. Она заставила маляров достать бутыль из подполья, на их, и как потом оказалось, на свою собственную голову. Они выпили по кружке, попросили ещё по одной и, пожелав маме здоровья, вышли. Следом зашли маляры, и процедура повторилась. Потом заходили все: электрики, разнорабочие, и даже дворник-фронтовик дядя Саша Сергеев, ему тоже нашлась работа и кружка кваса. Маме и в голову не могли прийти последствия её гостеприимства. Она и забыла вовсе, что бутылей в подполье две.
Содержимого бутыли становилось всё меньше. Ну, сами подумайте, что у мамы было время стоять с мерной кружкой? А работа всё не начиналась. Приди раньше Аркадий Моисеевич Пищиц, может быть всё и обошлось бы, но у него было много объектов.
…На улице Пищица встретили только тополя, от стыда покачивающие кронами, а на вахте – вахтёрша тетя Рива, произносящая с десяток еврейских проклятий пьяницам, непонятно где и на какие деньги накануне зарплаты умудрившимся напиться. Что-то плескалось в бетономешалке, и это что-то брызгало на лицо спящего рядом маляра дяди Васи. Дядя Вася языком пытался дотянуться до носа, так как ему было щекотно, но не мог и потому нервничал. Дворник-фронтовик дядя Саша спал, не выпуская из рук метлу, как автомат ППШ, в любое время готовый к атаке. Комната, временно оборудованная под бытовку, была наполнена телами передовиков социалистического труда. Дверь бытовки подпирала опустошённая бутыль из-под кваса.
– Драбкина! – крикнул заместитель директора, и его услышала только та, к кому он обращался. Вахтёрше было не до него, она метлой перекатывала по земле мужа фронтовика, как ком сухих листьев. – Драбкина, ты где была, когда они нажрались, как свиньи?
С убеждённостью, свойственной настоящим членам Коммунистической партии, с наивностью ребёнка детсадовского возраста мама объясняла, что была на фабрике, потом съездила в подшефную школу, а потом – это разозлило Пищица больше всего – отлучилась, чтобы покормить и напоить свиней.
– И последнее тебе удалось, – печально изрёк куратор ремонта. На запотевшем циферблате часов главного фабричного строителя стрелки показывали время безнадёжно потерянного обеда. А тут ещё духота, запах краски и пьяных мужских тел.
– Драбкина, – уставшим голосом спросил Аркадий Моисеевич, – квас у тебя ещё остался?