До Буля и алгебры логики, еще достаточно далеко, но Гоббс, вообще говоря, уже думает, что логика – это алгебра исчисления, если не математика рассуждения, сложения и вычитания высказываний. И думает он это, в части первой Основ философии. О теле. (Опубликована в 1655 году.)
До компьютерной аналогии еще дальше, чем до Буля. Ни аналогии Сущего( Бог есть господь господствующих), ни природы (природа и есть Бог), ни тем более аналогия и аналогии истории (бог- это скрытая история), на смену которым придет компьютерная аналогия(«Матрица»), еще не исчерпаны, в том смысле, что остаются частично не проговариваемыми ценностями. Они еще не разделяют с компьютерной аналогией все поле и не стремятся к равности объемов. (История философии часто напоминает откат орудия в стрельбе по далекому собеседнику, теперь, скорее, в компьютерной игре. Откатилось к Гоббсу и Лейбницу и после взошли обратно к Канту, или что там сразу к Рорти или даже к АЭ. Откатилось к Канту обратно к Гегелю, от Гегеля к Марксу, от Маркса к Ленину или к Хайдеггеру, коль скоро, и эта ветка может быть нарисована. Почему нет, Рейган, в сравнении с Гитлером, просто гений. Не говоря уже о Льюисе Раньери. Поэтому лучше и не сравнивать. Вот так, кажется, можно и далее все время затвор передергивать. В особенности, когда упал вместе с самолетом государства. Точки восстановления. Граница Нового времени с будущим- это незадача, в виду свободы, что и не принудительна, и не случайна, но все время обходиться, как таковая возможность, и кризис, в виду диалектики необходимости и случая. Инструменты его разрешения это, в том числе, вторичные коды истории, готовые и частью решенные задачи, даже если решение состоит в констатации их неразрешимости. Постмодернизм – это модерн в состоянии зарождения. Только «модерн» (Новое время) всякий раз порождается, такой, что соответствует очередному «пост» (пост, пост, пост) постмодернизма очередной границе Нового времени, конечно же, исторически временной.)
И все же, не смотря на даль исполнения понимаемого, теперь, прозрения совершенного философом на пределе неопределенности, – что ведь видимо, всегда, одна и та же, – читая Гоббса, это именно логика сложения и вычитания, арифметика рассуждения, в части – о чем? – о теле. О мозге? Содержательность мысли и речи еще достаточно полная. Формализация мысли еще далеко не произошла таким образом, как в математической логике. Рудольф Карнап взойдет окончательно только в 50-х 20 столетия. Так и исследования мозга, все еще не выходят за рамки анатомического театра, что только зарождается и выбирает себе право на представление. И потому, этот текст Гоббса, скорее культурной код взаимопонимания для юношества, христианский символизм, пронизанный попытками систематизации и свободомыслия, чем Наука логики, во всяком случае, скорее претензия на нее. Тем не менее, когда Гегель пишет «Философию природы» после Большой Логики, он делает это, отчасти, во всяком случае, вслед за Гоббсом. Гоббс, все еще, каким были, и Кант, и Гегель, схоласт, и вряд ли, все еще, не мог бы им не быть. Поэтому порядок исследования в философии подражает не порядку природы, но прямо порядку творения. Что и есть, помимо прочего, все еще, свободомыслие, толковать Писание, книгу Библию, всякому в данном случае философу.
"Порядок же творения был следующим: свет,
отделение дня от ночи, протяженность, светила, чувствен-
но воспринимаемое, человек. Заключительным актом творения явилось установление закона (mandatum). Порядок исследования будет, таким образом, следующим: разум,
определение, пространство, созвездия, чувственное свойство, человек, а после достижения последним зрелости — гражданин".
Философ, таким образом, как бы сам себе выписывает мандат на познание порядка творения. Если не мыслей бога до сотворения мира. Гегель видимо с полным пониманием дела принимает этот мандат. И потому Философия природы следует в сотворенной им системе за Логикой, которая в свою очередь завершает Феноменологию Духа. Гоббсу, очевидно, далеко и до этого столпа и утверждения истины в философии. (И все же часто наивные противопоставления этих философов забывают, что и для того, и для другого, конституционная монархия была пределом исторического совершенства в социально политическом устройстве общества.)
Но светоч, что освещает дорогу к таким столпам, и Гоббс, явно зажег. Иначе говоря, и здесь, отчасти, во всяком случае уместно, что Гегель может быть ключом к пониманию предшествующих философов в истории европейской философии. Ключом, который, впрочем, открывает двери, ведущие прежде всего, к философии Гегеля. Он архитектор этой матрицы, он и источник. Такая же незадача может случиться и более того, отчасти, необходимо случается, со всеми иными историками философии, и философами. Эта герменевтика неустранима в определенном отношении, просто потому, что может быть странно, почему это, этот текст Гоббса имеет такой порядок, откуда такая логика, в которой, по сути дела, за разумом и определением, сразу же следуют не что ни будь, но пространство и созвездия. Не смотря на легко выказываемые, смысл и значение, этого обстоятельства, - математика и геометрия развивались, как раз, в том числе и, прежде всего, в смежных с ними областях, которыми, как раз, долгое время и были не только военное дело, но и астрономия, - это ключ не столько к Храму, сколько к хлебу и вину, что ведут к Храму. На момент создания Гоббсом философии буржуазного государства, это сочленение, за известным многообразием возможных занятий и полей применения математики, уже не было или, во всяком случае, уже могло не быть, столь явным, как во времена Древнего Египта. Что же, что и до открытия Ньютона, по крайнем мере, пол века. Первая часть Основ философии, вышла в свет, когда новому физику или просто физику Нового времени, Ньютону, было 13 лет. Философия, скорее, это естественный человеческий разум, что близок к здравому смыслу, чем алхимия с поиском философского камня или метафизика с за небесными идеями. Символизм хлеба и вина, остается тем не менее, на вершине этой мысли, и как достойное пропитание, и как образ удвоения, что ждет в рассуждениях о мудрости. Подобно вину, философия не только насыщает наряду с хлебом, но и в отличие от него, способствует визионерству, духовному просветлению. Это идеология, что не тождественна здравому смыслу, пусть бы и исходила бы из него, как естественного света разума. Отведать вина мудрости, поэтому столь же может быть сладкая, сколь и горькая почесть. Просто потому, что это вино может быть полно вины. Коль скоро, мысль может быть действием и действием опасным. Каким действием, да просто-напросто, действием преодоления обыденного здравого смысла, в пророждении нового, исконного, естественного света разума. Что конечно предшествует тому, от которого отступились в виду такого преодоления. Философия свободной мысли, это и философия ее ловушек. Что расставлены заранее, и в виду которых умеют ждать. Кем расставлены? Государством, этим зверем, можно управлять только с помощью философской мудрости, которую он любит ка истину и в чьи ловушки попадается. Здравый же смысл изменчив, как изменчивы эпохи. Только философская мудрость, познает истину человеческой природы, социального организма и закона. И только философская мудрость, это врата к богопознанию христианского государства. Что залог истинного здравого смысла и естественного света разума. Быть может так Гоббс отдавал себе отчет в том, за каким таким лихом, он все это делает.
Это может быть, теперь, забавно, но Левиафан, начиная с человека, переходя к рассмотрению государства, обращаясь к созерцанию христианского государства, частью, во всяком случае, находясь на пути, если не к имаму, то к теократии, заканчивает не этим, но главой о демонах. Заботой Ивана Грозного из кинофильма «Иван Васильевич меняет профессию?» То есть, заканчивается не темой «Из машины», как теперь в 21 веке, бы могли закончиться чьи-либо притязания на место бога и его историю, но главой о порождениях фантазии, об исчадиях ада, что все же, видимо, замуровали эту философию, и остаются вполне очевидно на горизонте мысли, что отнюдь не стеснялась бы социологии философии, в том числе, как и вообще социологии, но все же, скрадывала себя в этих темах. И история, и диалектика революций, это темы совсем иных авторов и совсем в иное время. Действительно, что еще, могло бы так остранить современного читателя, осматривающего оглавление Левиафана, чем глава о царстве тьмы, пусть и сколь угодно стремящаяся в пределы разума. Тем не менее, пусть и гораздо позже, именно Гегель дает рациональное толкование христианскому символизму, что внедрен, погружен в схоластическую философию Аристотеля в ее преодолении, настолько, насколько, это вообще возможно, в пределах идеализма и в его эпоху. Толкование этому всеобщему для Европы культурному горизонту, что подобно горизонту Соляриса, норовит, в ответ на наивное рентгеновское излечение- излучение, снять какое-либо кино, что-либо, вроде «Нимфоманки» или поскрести некоего Берлускони до Этруска, прорывая туннель под Альпами, и смеясь над исторически архаичным ритуалом отпущения грехов. Дух первичен, просто потому, что все может быть выражено в физико-математических законах теории всего. И эти законы, скорее, вечны, пусть и в процессе трансформации, общих в честные и наоборот. Люди могут испариться, но формула, Е = mс2, даже если ее никто не читает, останется объективно неизменной, что же что и опровержимой. И потому признать это, первичность духа, для любви, оказаться на пути к тому чтобы стать мудростью. Такой сплав физикализма с идеализмом надо было поискать. И его нашли. От Пифагореизма до теории струн и теоремы Белла о не локальности. Все есть струны, что могут быть в шаре, и видимо в футбольном. Таков, может быть новейший символизм мировых турниров по футболу, с тем только пониманием, что все, это еще не все и, коль скоро, он должен быть еще и примиряющий, идеология не может строиться на исключительно негативных эмоциях и инстинктах, не все же, в этом смысле, исключительно негативность пользовать, в том числе, и диалектики. Битва теней, расписанная Кантом таким образом не унимается. Всегда была, есть, и будет, какая-то естественная метафизика, мифология. И все же, это может быть невероятно удивительная и привлекательная мысль, что можно находиться в диалоге с любым, когда либо бывшим во Вселенной разумным существом. Более того, такое существо, как и электрон, просто может быть одно, пусть и во многих монадах. Не это ли была сверх задача монадологии Лейбница. Что уже видимо не находил и не искал, демонов в машинах, теперь, в виде лифтов в подъездах.
И все же, не смотря на видимость разнообразия историй философии, все они, часто сходятся в некоторых пунктах, так, как будто некая гать, имеет переходы, что необходимы. И со временем растет, если не пустыня, то автобан, все дороги которого ведут, если не в Рим, то в союз. Или из него. Ведь по известному слову Гераклита, этот путь может быть один и то же. Метод - дорога. От желудей, что пристали свиньям, к хлебу и вину, что пристали любителям мудрости. Ибо ради нее все делается. Она отражается, как в зеркале во всем: в богатстве, во власти и в почести. Антропоцентризм еще далек от подобия ночного сна, в который его погрузит 20 век. Это восход. Гоббс еще не столь близок к утверждению, что природа человека – это свобода. И последняя – это природа не иметь никакой природы. Конечно же, видимо, вечной и неизменной для начала, и потом и вовсе никакой, постоянно присутствующей. Все что можно гипостазировать, можно завалить. Если не открыть короткую позицию против. Ричард Рорти наблюдал это очередное веселое лихо со стороны. Каков бы ни был последний страж, но даже Дзержинский падет таковым. Подобная логика не иного, но точно того же культурного кода понимания, еще не столь открылась ему. Бог остается непознаваемым, и пути его неисповедимы, и Он выше всякой сущности и бытия, супер бытие, но именно его подобием стремиться быть человек. Теперь же, скорее метод, и его парафразы, чем интуиция и философский инстинкт всеобщего в идеологии.
"Все хаотическое должно быть разложено на составные части, а последние следует отличить друг от друга, и всякая часть, получив соответствующее ей обозначение, должна занять свое прочное место. Иными словами, необходим метод, соответствующий порядку творения самих вещей".
Что это за части, в части земной пяди такого символизма, если не камни Аппиевой дороги.
Разноголосица и галдеж учеников, смирение абстракциями, и наконец восхождение к истинному знанию, как бы оно ни понималось.
Конечно, философский текст отсылает сам к себе. И сам себя объясняет, и вручает пониманию. Быть может, и действительно, никто не понимал Гоббса лучше, чем он сам себя. И все же, исторический и культурный горизонты, остаются непреходящими условиями исторической герменевтики в философии.
Аналогия с творением, здесь, продолжает оставаться основной фигурой памяти, риторическим общим местом. Что как такое, это врата к области свободных синтезов и для такого мыслителя, как Вл. Соловьев.[1] Разум – свет. Отделение дня от ночи, это определение. Пространство и есть пространство, что не имеет себе двойника, даже в аналогии сущего, выраженной в религиозной форме. Просто потому, что само и есть двойничество. И далее, в том же духе. Философия, перенимая бразды правления у религии, заступая свое место, исходит в то же, что и религия, в мир. Что стремиться объяснить, а не окормлять. Примечательно, что Гоббс, во всяком случае, в данном переводе, еще и порождает человека. А не только объясняет его. О чем бы тогда это косвенное, но на первых страницах высказанное намерение: «…человек, а после достижения последним зрелости — гражданин». И когда М. Фуко в лекциях в США, в последней трети 20 века, все еще сетует на то, что даже Маркс не дал конкретного человека, он только, все еще, дезавуирует эту едва высказанную намеком, и в этом месте, претензию Гоббса на истинное познание сущности, природы этого существа, и таким образом, восстановление человека. Критика этого идеализма, таким образом, всякий раз сама может быть подвергнута критике, как только вступает в мир отвлеченных понятий, да и просто понятий, не забывая оставаться философией, и надо сказать, исчислением. И со стороны недостаточности чистоты априори и нормы, просто идеальности, что ищет бесконечных пределов. И со стороны, как раз, констатации выхолащивания конкретного, потери действительного референта и в фетишизации очередной спекулятивной конструкции.
Эта линия, одна из многих в философских системах и учениях, раздумьях и сочинениях, не имеет продолжения, в том смысле, в каком известный солипсизм не имеет его. И все же, разумный эгоизм, оказался началом и очередной эпохи русской философии.
Но отнюдь не этим исключительно может запомнится Гоббс, но тем, что против войны всех против всех, только Левиафан государства с мудростью философа, равный поборник, коль скоро борьба идет с разных сторон по-разному, и войну, как и огнище не унять, – но и ведется она и за Град Божий, – как не странно, может быть, исконным философским платонизмом.
"К читателю". Основ философии. Часть первая. О теле. Гоббс. Собрание сочинений. Т.1. стр. 71-75.
«СТЛА»
[1] Что подробно разбирает Гоббса, но что остается для него Гоббесом, едва ли не бесом после Достоевского, учителем если не Великого инквизитора, то Великого канцлера. Поляки Вачовски, отчасти вслед за этим светочем мысли, вывели его видимо помягче, если это помягче, некий мистер Смит. Секрет фильма «Матрица», по- видимому, может быть, в том, что все герои, действующие персонажи – это программы, и так задумано, загадано авторами, но цена такой загадки, смена пола. Что можно сказать о Брексит, теперь. После того, как пошла такая тема, что национальные государства отпели свою песню, и: н-стандартов, н- полов, н-выделенных логических значений истинности и рас, более не ждут, Великобритания видимо откатила к Гоббсу, если не еще далее к временам до первого Бэкона(присно памятного Роджера), коль скоро, горизонт действительного осуществления чаяния далек, и еще, быть может не время, теперь, государству быть исключительно аккаунтом в Твиттере, но оно может наступить, и почему не вступить вновь на дорогу, что начинается с первого шага, поменять благие намерения на истинные возможности - не задумчиво. Благо Евро туннель может быть залогом счастливой возможности, на которую быть может стоит надеться, проехать континент за два дня на скоростном поезде. Впрочем, фальсификация Поппера. Евросоюз был, видимо, для Великобритании наукой. Быть может, станет, когда ни будь домом. Тогда, когда не финансовая спекуляция Лондона и с Уолл-Стрит, что может на знать пределов в виду снятия границ, будет системой мирового страхования, но действительное доверие. Впрочем, видимо, вновь, может быть не избежать разговоров с Беркли и, как раз, насчет государственного долга.
(Статья дополнена и отредактирована, в некоторых частях.)
Караваев В.Г.