Раньше в таких случаях, наверное принято было начинать дежурными словами: "У этой книги тяжелая судьба". Но по нынешним временам так говорить не совсем верно. Тяжелая судьба не у книг, а у российского книгоиздания. Особенно это касается тех издательств и редакций, которые занимаются современной российской прозой. Они, как бы, есть, но обращаться туда бесполезно. Я бы сказал, не имеет смысла.
Тем не менее, многие еще питают надежды и обуреваемы бессмысленными мечтаниями. Автор романа, публикация которого начинается в этом выпуске, пытался пойти, казалось бы, самой очевидной дорогой: написать текст и отправить его для ознакомления в издательство. Одним местом дело не ограничилось, но практически везде ответом было молчание. Плоха книга, хороша ли, подходит или нет, надо автору еще поработать, погодить пока настанут лучшие времена, или можно сразу топиться в проруби - узнать практически невозможно. Лишь в одном месте пробурчали, ничего не говоря о качестве, "книга несколько старомодна".
Но такова, как я полагаю, и была авторская задумка. Было бы глупо рассказывать о судьбах героини и ее семейства (а время действия 80-90- е годы прошлого века) в современном стиле.
Ясно одно. Издательства затрудняются в определении качества книги. Может быть, так и должно быть. Вот и я воздержусь от характеристик текста, сделав предварительно лишь несколько замечаний. Автор, Анна Зотова, не имеет никакого отношения к литературе. Роман дебютный. История жизненная, семейная. Для людей писано.
Романы вообще пишутся не для редакций, а для читателей. Пусть они и разбираются.
Так и возникла идея совершенно безумная, может быть, свободной публикации текста романа по главам, с продолжением. Предполагаемая периодичность - не реже чем раз в неделю
Раз книга написана, место ей не в столе и не на жестком диске. И не в издательстве.
Сергей Морозов
Анна Зотова
В конце июня
роман
Посвящается моим бабушкам, А. С. Б. и А. П. Д.
Часть 1
Лето
Глава 1.
В конце июня кажется, что зима не придёт никогда. Все так же будет сгущаться вокруг тебя жаркий летний изнуряющий воздух, в котором все словно остановилось и замерло. Ничто не движется: ни птицы, ни деревья. Даже букашки в траве куда-то подевались. Лишь где-то неподалёку журчит ручей. Никого нет на дороге, никого нет на лугу. Все попрятались от летнего сибирского марева точно так же, как зимой прячутся от сорокоградусных морозов.
Невозможно представить, что опять будет зима, а вся эта трава, ромашки, цветки клевера окажутся под двухметровым слоем снега (сколько здесь, в Малиновке, снега зимой, Люся представляла слабо, но допускала, что, должно быть, много). Накроет все белая толща, и невозможно будет не то, что пробежать, - пробраться по этому самому лугу. А сейчас на нем мирно сидит девочка четырнадцати лет от роду.
Люся расстелила под березой одеяло, положила перед собой «Мартина Идена» и все собиралась начать читать. Но никак не могла. Слишком многое отвлекало её от книги: и жара, и идущая вдаль дорога, и большой луг, раскинувшийся по четыре стороны вокруг неё, и упомянутый нами выше журчащий неугомонный ручей, и жужжание жука где-то поблизости, и мерный крик кукушки вдалеке.
«Ну вот, - думала девочка, - пришла посидеть спокойно с книжкой, чтобы никто не мешал, и все не могу приступить».
Внезапно, из ниоткуда, пришла странная мысль: «Хоть бы гроза…» Захотелось, чтобы застывшая в теплой неге и рутине природа вздыбилась бы и пришла в неистовство. Заколыхались бы во все стороны ветки берёз, полетели бы с них молодые ещё листья. В воздухе стало бы тревожно и радостно - интереснее, чем в книге, и совсем не так, как сейчас вокруг. Хоть бы что-нибудь произошло.
Но ничего такого не случилось.
Делать нечего, Люся погрузилась в чтение.
Тем не менее, спустя какое-то время (не все же сразу), Люсины мысли кем-то наверху были услышаны: на другом конце луга появился мальчик. Он шёл со стороны сельского магазина с сумкой в руках, озорно сшибая головки цветов босыми ногами.
Издали он увидел девочку в белой косынке, притулившуюся под деревом с книжкой, и подумал: «Надо же, прямо тургеневская девушка. Чего только не увидишь в деревне. Наверное, где-нибудь поблизости у неё и усадьба есть. Познакомиться, что ли? Может, пригласят к самовару, но надо подобраться тихо, чтобы не спугнуть ее ненароком».
Удивление его было велико, когда, приблизившись, он узнал в «пастушке» свою одноклассницу Люсю Торопову. Сама она его так и не заметила – читала, уткнувшись в книгу, между делом наматывая конец косынки на указательный палец.
В классе Люся была не слишком популярна и не считалась красавицей. Ее воспринимали как серую мышку. Тихая, непонятная, неприметная.
Здороваться в классе с Тороповой было не принято. Но как-то же надо обозначить свое присутствие? Уж очень внимательно она читала, ничего не замечая вокруг.
Веригин считал себя весёлым и остроумным парнем. Он склонился над Люсей и проблеял дурным голосом первое, что пришло в голову, прерывая нежный разговор между Руфью и Мартином:
- Хороши весной в саду цветочки...
Люся вздрогнула, как будто её застигли за чем-то постыдным. Схлопнула книгу и резко вскочила на ноги, застыв, как сурок около норки.
Довольный произведенным эффектом мальчик отошёл на несколько шагов в сторону и доблеял ещё громче и дурнее, безбожно перевирая слова:
- Ещё лучше ягодки зимой...
Люся молча смотрела на него. Будь это кто угодно, хоть инопланетянин, она бы засмеялась и вежливо поздоровалась, заговорила, стараясь обратить свой испуг в шутку. Но перед ней стоял Веригин, ее одноклассник.
В школе она придерживалась неизменного стиля общения: нейтралитет, настороженное молчание. Высокомерное спокойствие, которое она при этом излучала, маскировало совершенно иное внутреннее состояние. В душе у нее в таких случаях поднималась волна недовольства: «Что тебе надо, откуда ты свалился на мою голову?» Вот и сейчас внутри неё все возмущалось и вспыхивало: «Черт возьми! Сейчас лето, здесь моя дача, откуда ты взялся, Веригин? Давай, проваливай отсюда!»
Злость, ее охватившая, была вдвойне жарче обычной.
Неприятное чувство: мгновенная потеря ощущения летней свободы. От Люси вновь требовалось вскочить в шкуру мышки-норушки, неприметной Тороповой.
Вдруг она поняла, что нужды в этом нет. Они здесь с Веригиным одни, это Малиновка, деревня, а не школьный класс. Незачем прикидываться не самой собой. Поняв это, Люся решила сесть обратно на расстеленное одеяло и открыть, как ни в чем не бывало, «Мартина Идена». И все же неспокойные мысли проносились у нее в голове:
«Какая неприятная встреча! А я развалилась как дура. Интересно, какое лицо у меня было? Как стыдно быть застигнутой вот так врасплох».
Между тем Веригин не слишком наблюдал за тем, что происходило с Люсей. Его больше интересовала собственная персона, разыгрываемая пантомима. С помощью всевозможных гримас он старался изобразить эмоции, которые, на его взгляд, должны быть присущи моменту радостной, долгожданной встречи: пучил, возводил к небу глаза, широко открывал рот, что, должно быть, означало восторг.
Внезапно лицо Веригина исказилось от боли, не артистической, выдуманной, а самой настоящей:
- Черт, вот ведь гадство какое, все из-за тебя...
Люся увидела, как он резко дернулся и запрыгал на одной ноге. С другой ноги на траву, на белые ромашки капала кровь. Надо же! Порезался.
Сразу пропала скованность, неловкость. Книга, взятая было в руки, отлетела в траву. Девочка вскочила и бросилась к Веригину, которого за мгновение до этого сама готова была прибить за то, что тот напугал ее.
- Погоди, я сейчас... Надо в ручье кровь обмыть… Ужас… Нога какая грязная! Нельзя, чтобы это в рану попало. Здесь рядом ручей, он холодный, поможет кровь остановить. Ох, как течёт, - видно, глубоко порезался. Пошли к ручью, потом можно рану у нас обработать, ну и найти что-нибудь на ноги, - нельзя босиком с таким порезом идти.
От вида крови Люсю, как обычно, начало тошнить, что-то тёмное наплывало на глаза. Рядовой визит к врачу на прививку или сдачу анализов (кровь из пальца) почти всегда превращался для нее в настоящее испытание.
«Надо не бояться, а глубоко дышать, и главное, не смотреть, не думать о крови», - всегда говорила она сама себе в таких случаях.
- Так где же этот проклятый ручей?! – завопил Веригин.
- Давай, держись за меня, прыгай на одной ноге, тут всего несколько шагов.
Пока они шли к ручью, Веригин ругался:
- Это все ты виновата, отвлекаешь людей. Если бы не ты, я бы увидел это чёртово стекло.
Любая девочка, наверное, обиделась бы. Что-то такое шевельнулось и в Люсе, но она обычно не придавала значения выкрикам тех, кто не в себе от боли и страха.
Веригин орал на неё, - это возмутительно! Но из его ноги текла кровь, и нужно было что-то делать, бросить его в таком положении было нельзя. Следовало дотащить Веригина до ручья, промыть рану, перевязать ее, хоть чем, хоть надетой на голову косынкой, отвести домой, к маме. Надо помочь человеку. Остальное неважно.
Вода в ручье чуть порозовела от крови. Люся глянула, и тошнота вновь подступила к горлу. Она попыталась отвлечься, сняла с головы косынку:
- Ладно, хватит. Грязь смыл, дальше нечего ногу мочить. Вода холодная. Теперь тебя перевяжем. Не бойся, косынка чистая, ставь ногу на траву, да терпи, - надо потуже затянуть.
Люся сама не знала, откуда в ней это взялось. Она чувствовала себя с ним, словно врач, отдающий короткие, четкие указания. Самое удивительное - он слушался, терпел, пока она перетягивала ногу, во всем ей подчиняясь, не пикнул ни разу. И смотрел, смотрел на неё во все глаза.
«И это Торопова?» - с удивлением думал он.
- Ногой тряси как можно меньше, - продолжала распоряжаться Люся. - Пусть кровь остановится. Подожди, я подберу вещи. Пойдём к нам, тут недалеко, там все сделаем, как следует.
- Откуда ты это умеешь? - поинтересовался Веригин, глядя на свою ловко забинтованную ногу. - У тебя что, родители - врачи?
- Нет, откуда, инженеры. Нас на гражданской обороне учили делать перевязку. Помнишь, в середине года, когда у мальчиков и девочек были разные уроки?
Косынка уже намокла от крови. Люся заметила, что Веригин тоже ослабел от вида крови и от страха.
«Вдруг вся кровь вытечет?» - пронеслась дурацкая мысль.
- Ты одна на даче? – спросил он ее, когда стало понятно, что надо сворачивать к вот этому двухэтажному дому, покрашенному коричневой краской, за ничем не примечательной деревенской изгородью.
- Нет, мы с мамой. Надо обойти, крыльцо с другой стороны.
Они прошли по деревянным мосткам к садовому участку. Доски лежали неровно и покоробились от времени и влаги.
Навстречу им вышла на крыльцо невысокая полноватая женщина лет сорока в очках.
- Мама, это Юра Веригин из моего класса, свалился на мою голову. Он сильно ногу порезал, надо забинтовать, - сразу, не церемонясь, ввела в курс дела Татьяну Ивановну Люся и тут же добавила:
- Юра, это моя мама, Татьяна Ивановна.
- Что случилось? Где это ты так порезался? - удивилась та и, заметив косынку дочери на ноге незнакомого мальчика, добавила:
– Вижу, что на голову свалился, раз платок умудрился подхватить. Но смотрю, твоей голове нечего, а у кавалера травма. Что ж, веди его в дом и занимайся им сама, раз такое дело.
- Ты мне не поможешь?
- С чего это? Сама привела - сама им и занимайся, мне некогда. Усади его, принеси бинты, перекись водорода.
Люся ввела Веригина в дом и посадила его на диван.
- Где аптечка? – спросила она мать.
- Там, где обычно, - на шкафу. Пойди да возьми. У тебя ножки легонькие.
- Нет её тут.
- Боже! Ты совершенно ничего не можешь сделать без меня, - вздохнула Татьяна Ивановна. - Совсем не самостоятельная. Мне, что ли, тебя носом в аптечку ткнуть?
Однако с дивана Татьяна Ивановна не сошла. Глядя на то, как Люся в растерянности толчется у шкафа, она наморщила лоб и вспомнила:
- Постой, я её утром на завалинке оставила, соседка пластырь просила. Как не забыть? Работы много. Слышишь, что говорю, - на завалинке возьми! Да иди же, не медли! Ой, за смертью тебя посылать.
Юре совсем стало плохо, едва он заслышал от Татьяны Ивановны про «смерть». Меж тем Люся, не то всхлипнув, не то охнув, сайгаком метнулась из дому.
- Да не бойся ты, мальчик, обычная царапина, я в ваши годы такие травмы постоянно получала, и ничего. Один раз чуть с перил не упала, зацепилась и вся разодралась.
Представить себе толстую Люсину маму, висящую на перилах, было почти смешно - Юра даже улыбнулся и не стал выяснять, зачем Татьяна Ивановна залезла на эти самые перила, и не сломались ли они под ней. Тем более, к ним уже бежала Люся с нужными медикаментами.
- Сама давай, сама, - продолжала подстегивать дочь Татьяна Ивановна, при этом ничуть не подвигаясь, чтоб дать возможность присесть Люсе на диван рядом с Веригиным. Поэтому девочке пришлось устроиться на полу и в позе чистильщика обуви заниматься ногой Веригина, лишь изредка, словно заискивая, заглядывать снизу вверх ему в лицо: "Тебе очень больно?"
- Мама, ты уверена, что ему не надо в медпункт? По-моему, крови много вытекло, он такой бледный.
- Какой медпункт, бледный он от страха - кровь увидел. Ты его чаем горячим и сладким сейчас напои, это помогает. Успокоится, и все пройдёт. Вы сейчас все малохольные какие-то. На мне столько шрамов с детства осталось, просто ужас. Один раз я от маминой хворостины убегала, перелазила через забор и гвоздём пропорола и платье, и ногу, кровь тоже сильно текла.
Люся поморщилась - она не очень-то верила в бабушкину "хворостину", бабушка всегда была доброй, и голоса не поднимет. Веригин же представил себе Люсину маму верхом на заборе, и ему стало смешно. Он понял, что мама у Люси с фантазиями. Но это ему даже нравилось. "Забавная мамаша у Тороповой, совсем на дочку не похожа".
Люся тем временем закончила перевязку и пошла заниматься чаем.
Татьяна Ивановна внимательно наблюдала, как дочь устанавливает чайник на плитку.
- Надо было ей раньше сказать, - вполголоса, для Веригина, проговорила она, - а так ждать придется.
Казалось, она совершенно забыла, чем была вызвана недавняя суматоха, и теперь думала только о том, что не сообразила сразу заставить Люсю заниматься чайной церемонией.
- Мама, а ты чай пить с нами будешь? – спросила ее Люся.
- Там печенье в шкафчике есть, - был ответ, из которого следовало, что будет.
Как только Люся закончила перевязку, вся её ловкость, непринуждённость куда-то исчезли. Она совсем притихла, размешивала ложечкой чай и не перебивала свою маму, которая, сев во главу стола, приступила к рассказу о том, какой боевой девушкой она, Татьяна Ивановна, когда-то была, и что очень жалко, что её дочь непохожа в этом на неё, свою маму.
- Вся в отца, такая же тихоня, - было заключение.
Веригин тайком поглядывал на Люсю, на её опущенную голову, и ему стало жаль её.
"Люся все делает, а ее мамаша как барыня сидит", - подумал он.
Веригин, поначалу симпатизировавший Татьяне Ивановне, чуть подувял от ее рассказов и теперь поневоле сочувствовал Люсе. Нелегко ей живется, если мать разглагольствует таким макаром с утра до вечера. Его отец тоже любил читать мораль, и Юре это было хорошо знакомо, поскольку все также заканчивалось выводами о его мужской несостоятельности и явном отставании от отца, «который в его возрасте уже…»
Таковы, наверное, все родители. Может быть, и он когда-нибудь вспомнит этот летний день и станет рассказывать своим детям о том, как стоически терпел боль, и Люся… А что же Люся? Кем будет для его детей в рассказе Люся? Или он вообще вычеркнет ее из своей жизни?
Наконец, чай был выпит, Татьяна Ивановна закончила свои сравнительные описания современной молодежи и ее ровесников в пору их юности (разумеется, не в пользу первой категории), кровь из пореза не текла, Веригин больше не чувствовал слабости, а поэтому стал собираться домой.
Так как обуви на нем не было, а идти в бинтах по пыльной дороге выглядело верхом неблагоразумия, пришлось искать ботинки нужного размера из гардероба люсиного отца или дедушки. Для Веригина подобрали сандалеты, в которые более-менее свободно пролезала нога, щедро обмотанная бинтами.
Татьяна Ивановна поинтересовалась, далеко ли идти Веригину до дома. Выяснилось, что Юра гостит в Малиновке вместе с мамой у своей тети. Идти ему на другой конец деревни минут пятнадцать, если быстрым шагом, а с больной ногой, наверное, подольше выйдет.
- Тогда Люся и проводит тебя, - распорядилась Татьяна Ивановна, даже не спросив у дочери ее желания, как будто та была ее служанкой, - обопрешься на нее, дохромаешь потихоньку, а там сами с мамой решите, нужно ли в медпункт идти, смотря, как нога будет себя чувствовать.
- Да я сам допрыгаю на одной ноге, не надо меня провожать, - Юре было очень неловко перед Люсей за то, что сначала он на нее накричал, а она чуть не на себе тащила его до своего дома, потом бегала, перевязывала, хлопотала, выполняла мамины поручения, и теперь стояла перед ним совсем осунувшаяся, поникшая, бледная. Тащить ее полчаса туда и обратно было совсем неловко. Но Татьяна Ивановна веско сказала:
- Полчаса на одной ноге не попрыгаешь. Люся, не задерживайся, нам еще викторию собирать, мне одной тяжело на солнцепеке ползать.
Они вышли на дорогу. Оставшись наедине с Веригиным, Люся, чтобы скрыть смущение, начала командовать:
- Опирайся на мое плечо, старайся поменьше наступать на больную ногу. Говори, куда идти.
Ее голос прозвучал твердо и уверенно.
Веригин почувствовал себя виноватым перед Люсей. Сегодня он доставил ей много хлопот, накричал на нее, а она ни одним словом не упрекнула его.
- Ты очень устала, да? - спросил Веригин.
- Нет, просто вида крови боюсь, а так ничего я не устала.
- Ты извини, что накричал на тебя сперва. Просто я так неожиданно напоролся на это стекло, что стал вести себя как дурак.
- Да, ничего, я понимаю.
Они шли и спокойно разговаривали. В школе Веригину и в голову бы не пришло, что с Тороповой можно разговаривать. И, тем более, не подумал бы он, что это покажется ему приятным. В ней не было никакого кривлянья, она отвечала серьезно и также относилась ко всем его словам. Рассказала, что дачу, вернее, участок, они приобрели, когда Люсе было четыре года, что все там: дом, теплицы, сарай - построил дедушка Иван Иванович, мамин отец, что каждое лето они всей семьей живут здесь, в Малиновке, что дедушка Иван уезжает сюда в апреле и живет до октября. Сейчас их с бабушкой Соней нет, но сегодня должен приехать на выходные папа. Тут Люся таинственно замолчала, как будто чуть не сболтнула лишнего, и, спохватившись, что очень уж разболталась, спросила:
- А у тебя родители кто?
- Обычные, как у всех, на заводе работают… Слушай, а почему ты в школе не такая, как сейчас? Какая-то... - он замялся.
- Коровница? - подсказала Люся слово, которое ее двоюродная сестра Марина использовала для обозначения простонародья женского пола.
- Ну да, где-то так, - замялся Юра, подразумевая под словом "коровница" что-то вроде "глупая и ленивая". - Но ты не такая!
- Что ж, спасибо на добром слове, - усмехнулась Люся. - В сентябре, когда вернемся в класс, опять буду такая.
- Слушай, - загорелся вдруг Веригин желанием дать Люсе добрый совет, - но почему, почему нельзя быть посмелее, поувереннее, ну, например, как...
- Полякова? Или Комаренко? - Люся назвала фамилии девочек, считавшихся в классе наиболее популярными и красивыми, и любивших верховодить.
- Ну, хотя бы как они, что ж в этом плохого? Тебе они не нравятся? Только скажи честно.
- Тебе хочется, чтобы все были, как Полякова и Комаренко?
- Ну почему прям-таки все? Я хочу сказать, что необязательно же сидеть неприметно, как ты, все время в уголке. Надо смело высказывать свое мнение, свободно выражать свои мысли...
- И какие свои мысли свободно выражают Полякова и Комаренко?
Веригин не знал, что на это сказать. С мыслями у звезд класса, действительно, было небогато.
- Ну не сидеть же в уголке? – заладил Веригин.
- Дался тебе этот уголок, - Люся разозлилась не на шутку. Она внезапно стала как злая кошка, того и гляди - зашипит и поцарапает.
Веригин видел ее такой свирепой впервые в жизни.
- Ну, ладно, сиди в уголке, раз ты так уж им дорожишь, - словно потеряв всякий интерес, тускло и невыразительно сказал он. – Но ты меня сегодня спасла, а я такого не забываю. Как санитарка в медсанбате. Надоело тебе, поди, со мной идти. Не беспокойся, тут совсем близко. Вон, та калитка, видишь.
Он показал рукой в самый конец деревенской улицы.
- Дальше я и сам могу допрыгать. Спасибо тебе за помощь, за чай. Я как-нибудь занесу обувь на днях. Бывай...
Он так неожиданно и грубо отправил ее домой, что Люся разом покраснела, побледнела, вся кошачья грация мигом слетела с нее, - она опять почувствовала себя "коровницей", причем во всех смыслах сразу.
- Я занесу ботинки, - повторил он, почувствовав в ней перемену.
- Не к спеху, они все равно старые. Не приноси, - чуть слышно прошептала Люся, развернулась и пошла себе восвояси.
Веригин не оглянулся ей вслед. Он еще не решил, что такое для него Люся Торопова.
(продолжение следует)