Бытует мнение, что массовая культура – это что-то вроде злой силы, которая интегрирует в себя всевозможные артефакты, чтобы их карнавализовать и обессмыслить. Такое, характерное для теоретиков двадцатого века, представление схватывает общие черты взаимодействия человека и современной культуры, но сейчас кажется уже недостаточно нюансным.
Insolarance публикует размышление о связи игровых образов в популярной культуре с нашим образом жизни. О том, откуда возникает элитарный плюрализм, что такое дартмолизация и как изменился культурный образ современного человека – в вольном эссе Алексея Кардаша.
Игровые образы массовой культуры
Этот факт обычно ставят в упрёк массовым франшизам, вроде «Звёздных войн», но надо признать, что самое интересное, что они производят – это образы и дизайн персонажей. Причём на самом поверхностном уровне, когда герой лучше выглядит вне нарратива. Словно бы он изначально создан, чтобы быть фигуркой, красоваться на фан-арте и в любом ином месте, где про него ничего не рассказывается. Боба Фетт, Дарт Мол или Рыцари Рен – это парадигмальные примеры таких персонажей, которые лучше работают вне дуги характера, сюжета, предыстории и развития персонажа.
В этом и заключается особенность успешного массового произведения. Ему не нужно рассказывать историю героев или мира, ибо попытка сделать историю интересной для всех очень быстро оборачивается тем, что в сущности она оказывается неинтересной никому.
Артефакты массовой культуры, вроде «Звёздных войн», дают отправную точку для фантазии. Хороший образ такого рода и дизайн – это своеобразная мысленная игрушка, предлагающая широкую вариативность игр с ней: от теорикрафта, споров насчёт лора и фанфикшена до покупки материальных сувениров. Меж тем, попытка написать некую «официальную» историю персонажей (как в случае вышеупомянутых), как правило оказывается провальной, так как противоречит этой игровой функции.
В случае таких мысленно-игровых образов важно сохранение плюрализма интерпретаций. Причём не в абстрактном и общем смысле, как это постулировал Деррида. Скорее дело в фактической открытости образа над которым нет авторского диктата, в сочетании удачных общих визуальных черт и смысловой разряженности.
Такой эффект можно заметить не только в массовой культуре, но в и некоторых философских направлениях. Например, в случае Хайдеггера и Гегеля, которые формулируют свои идеи на столь высоком уровне абстракции, что довольно трудно исследовать их в роли легиста, следующего авторскому замыслу. Легче и практичней совмещать исследование такой мысли с интерпретацией, как способом «залатать» то, что показалось непонятным и то, чего в их философии вообще не нашлось.
По аналогии с тем, как Маклюэн делил медиа, игровые образы «холодны» – в том смысле, что дают и предполагают площадку для мысленного взаимодействия с ними. В же то время, как классическая, элитарная и традиционная культура обычно оперируют «горячими» персонажами. У Сизифа нет впечатляющего дизайна, чтобы полноценно воспринимать его, как образ, нужно быть знакомым с его историей. В отличии от Дарт Мола, в отрыве от содержания Сизиф – это не более чем грек с камнем на плечах.
В случае массовой культуры образ составляет не только плюрализм интерпретаций, но и популярность. Она – это одновременно интуитивность и отсутствие сложного содержания, которое бы мешало играм с образом (делало бы игру линейной и предопределенной).
Образы жизни
В двадцатом веке способность массовой культуры не только создавать простые образы, но и интегрировать в себя сложные, активно критиковалось мыслителями совершенно различных взглядов – от консерватора Ортеги-и-Гассета до ситуационистов. Причем, все они рассматривали проблему в оптике пагубного влияния на человека, который и сам становится массовым, карнавализованным и типовым.
Не стоит забывать, что человек – это в том числе и культурный образ, который полезно рассмотреть симметрично и тем же способом, что и другие. Образ человека и культурная репрезентация его судьбы преобразовывались по ходу истории, когда некие общие грани человеческого оформлялись в сводах законов, философии, конституциях и общественной морали. В ряде обществ можно проследить это преобразование от осмысленного и строго предопределённого до свободного и поливариативного образа жизни. В нарративном смысле у людей возникла возможность выбирать себе бэкграунд. Не просто рождаться крестьянином, рыцарем или королём, но иметь возможность сделать себя кем-то. Тем не менее, в этой возможности виднеется что-то тревожное, что выливается в концепции отчуждения, разобщенности, деградации, стагнации, функциональной неграмотности и так далее.
Я бы сказал, что происходит своеобразная дартмолизация – процесс преобразования образа человека и его жизни к популярному и наделенному плюрализмом интерпретаций. Это одновременно означает увеличение общей привлекательности такого образа жизни и довольно неприятную с личной точки зрения интерпретативность, когда не только ты сам конструируешь культурный образ себя, но на это же посягают и другие. Будучи незакрепленным в глазах общества, как представитель «черни» или «аристократии», человек оказывается в слегка шизофреническом пространстве поливариативности иерархий, когда ярлыки на него навешиваются произвольно.
Но пока с этим не будем забегать вперёд и вернёмся к культурном образам. Высокий уровень личных свобод и вариативность судьбы – красивы сами по себе, как набор слов, концепций и смыслов. Образ свободного человека, как и Дарт Мола, цепляет на некоем безусловном уровне. Именно поэтому свобода стала частью «всего хорошего», а не только идеей в либеральном дискурсе (в противовес тому же труду, строго позитивные коннотации которого присутствует считай, что только у марксистов) . Свобода, как абстрактный принцип – это архетипичный атрибут достойного образа жизни. Точно также, как и архетипичный атрибут злодея – это чёрные одеяния и рога.
То есть, с одной стороны, наличие ни одного ни другого не означает, что перед нами свободный человек или злодей. С другой же, наличие архетипических атрибутов вынуждает изначально воспринимать их обладателя определённым образом.
Так, образ свободного человека содержательно может представлять собой историю бизнес-аналитика, который работает полный рабочий день, справляется с бытовыми тратами и депрессией. Звучит ли это интересно само по себе? Наверно, не настолько, чтобы это образ жизни был репрезентован в искусстве без излишней трагичности или комичности. Как правило, такой бэкграунд – это нарративная tabula rasa, уже с которой начинаются Тайлеры Дёрдены, Нео и другие«избранные» случаем для наполнения смыслом их дефолтной судьбы.
Куда более интересной окажется история человека, который сбежал из Северной Кореи. При этом образ жизни северного корейца крайне непривлекателен и представляет собой во многом то, что в других странах считается наказанием. Тем не менее, истории, которые возникают внутри такого образа жизни раз за разом привлекают к себе всевозможных журналистов, активистов и писателей.
Такой вывод кажется крайне странным, но, как и у персонажей популярной культуры, у жизни массового человека есть свой дизайн. Образ, который составляют правовые, этические и экономические условия в которых он находятся. И чем эти условия более совершенны, тем менее содержательно интересным для него оказываются истории внутри этого образа. По той причине, что дизайн в первую очередь вещь функциональная, а не нарративная.
Элитарный плюрализм
Критики массового человека и его культуры представляли ситуацию, как фатальную интеллектуальную и экзистенциальную стагнацию. Мне же видится, что многие из них удивительным образом предпочитали не замечать ответных реакций на массовизацию культуры.
В первую очередь стоит упомянуть про явный обратный эффект с интеграцией массового и простого в эксклюзивное и сложное. У этого есть очевидный и, наверно, даже измеримый аспект в виде обращения философов и деятелей гуманитарной культуры к популярным образам. В частности к кино, где кто-то как Жижек занимается построением сложных интерпретаций, кто-то как Брайант называет один из своих концептов «малковичизмом», а кто-то попросту использует кейсы из фильмов, как иллюстративный материал для вопросов этики.
Это один из признаков стойкого сопротивления осколков элитарной культуры, которая как-бы демонстрирует собственное превосходство над популярным даже в условиях его победы. Не смотря на предположения о том, что всё в итоге должно стать массовым, кажется, что эта попытка унификации культуры оборачивается тем, что элитаризация оказывается одной из основных стратегий идентификации себя и своих интересов.
Возникает эклектическая форма элитарности, которую я бы назвал плюралистической или элитарным плюрализмом.
Действуя в регистре массового, элитарное становится плюралистично элитарным. Всё, что угодно может элитаризироваться. Вплоть до того, что среди людей, которые банальнейшим образом прожигают свою жизнь теперь выделяются лайфстайл блогеры. Таким образом, в ответ на дартмолизацию происходит своеобразная «сизифизация» – попытка выделить, атрибутировать и осмыслить себя, но уже внутри массового. Попытка построить иерархию, избежать тождества и повысить уровень закрытости в том, что изначально задано, как горизонтальное, равное и открытое.
Когда комиксы начали экранизировать, то внезапно оказалось, что чтение непосредственно комиксов с позиции тех, кто их читает, воспринимается, как более элитарное занятие. Они считают, что это позволяет лучше понять лор, увидеть непоправимые ошибки в кино и в целом осознать, сколь ничтожно всё это киноискусство перед бумажным оригиналом. Даже в мемах, как явлении предельно завязанном на сетевую самоорганизацию, есть явное деление на жемчужины сетевого народного творчества и глупые форсы. Ну а рассуждение целевого потребителя мемов о мемах структурно будет сравнимо с тем, как арт-критик рассуждает о том, что является настоящим современным искусством, а что очередной импликацией постмодерна.
Элитарный плюрализм – это стратегия наполнения разряженного и холодного образа массового человека, придания ему некоего индивидуального, эксклюзивного и личного измерения. При этом, в ней нет отрицания самого образа. Именно это можно обнаружить в ситуации, когда каждый из кинокритиков по-своему тасует порядки значимости великих режиссеров. Наиболее яркой демонстрацией элитарного плюрализма, по-моему, являются мемы про айсберг под водой, который в отличии от других содержат куда меньше иронии (она проявляется только на самом глубоком сегменте) и при этом по сути является чем-то вроде проективной методики.
Проблематичным оказывается наличие двойного послания, единовременное сочетание дартмолизации и сизифизации. Преодоление абсурда массового представляется болезненным и невыполнимым, но необходимым. Возникает символическая конфронтация образа жизни и её содержания. Плюрализм в элитарности постепенно убивает её в одном артефакте культуры, вынуждая в итоге человек элитаризовать нечто новое, когда былое оказывается доступным слишком многих. Думаю, именно этот процесс и запечатляется в высказываниях о том, что кто-то потреблял нечто «до того как».
Как мне кажется, это и есть тот недостающий штрих в метафорическом описании судьбы и культурного образа современного человека. Только Сизиф по указке Камю находит счастье в абсурдности своего положения, как через пару мгновений камень у него отнимает Дарт Мол.