Иван Карасёв "Лили"
У Пьера и Катрин не было детей, а годы шли, приближались к сорока. В жизни они кое-чего достигли – свой дом в пригороде Парижа, дачный домик на курортном острове в Бискайском заливе, хорошо оплачиваемая работа у Пьера. Только пустовато жилище без детей, хотелось им слышать радостные детские крики, смотреть на возню с игрушками, видеть, как растёт их чадо, но лишь чужие дети играли, веселились и росли в округе. Долго не решались и, наконец, созрели – надо усыновлять. Приёмный ребёнок хоть и не своя кровь, а всё-таки радость в доме. Одна проблема – во Франции очередь, ждать ребёнка надо лет семь-восемь, зато (они навели справки) в СССР в детдомах детей больше, чем желающих их принять.
Катрин – сестра Франсуазы, моей жены, по отцу. А мы тогда ещё жили во Пскове, только изредка появляясь во Франции, поэтому Пьер и Катрин и попросили нас помочь. Такая просьба, конечно, застала нас врасплох. Шёл девяностый год, не существовало ещё никаких специализирующихся на усыновлении организаций, сами мы понятия не имели, как всё должно происходить. Но помочь надо было, и мы пообещали, как минимум, навести справки. Пьер хотел девочку, он мечтал о куколке, которой будет покупать нарядную одежду, когда подрастёт. Катрин не возражала.
У нас как раз почти закончился ремонт дома – оставалось подключить газ, а переезд в Ленинград, где меня ждала интересная работа, ещё не состоялся. Время имелось в наличии, и мы занялись проблемой родственников Франсуазы. Конечно, никто ничего не знал, как это ни удивительно может показаться сейчас, на тот момент в городе Пскове иностранцы ни разу за последние лет семьдесят ни усыновляли, ни удочеряли детей. Но имелась у нас знакомая, бывшая коллега жены по преподаванию французского языка - Надежда Александровна. Она знала всех или почти всех нужных людей в городе и вывела нас на Валентину, женщину умную и неравнодушную к судьбам детей-сирот, курировавшую в горисполкоме как раз это направление. Валентина сказала да, можно попробовать, но сама она сделать ничего не в состоянии, по закону (или в виду его отсутствия) всё должен решать горисполком и только после личного обращения будущих родителей. Получалась непростая картина – Пьеру и Катрин надо приехать, показаться, выбрать себе чадо (это уже более приятная часть), а потом ждать решения. Мы слегка упали духом, но родственники Франсуазы решили ехать. Слишком заманчива была возможность получить ребёнка сразу, без томительного многолетнего ожидания. Ну что ж, подумали мы с Франсуазой, в худшем случае хоть достопримечательности покажем, во Пскове и в пригородах есть что посмотреть. Слабое, конечно, но утешение.
Встречал их в аэропорту Ленинграда я, на такси доехали до Варшавского вокзала.
У меня были заранее куплены билеты в купейный вагон на ближайший поезд до Пскова. Часа два болтались на плохо освещённом вокзале среди обычной советской публики с чемоданами, одинаковыми рюкзаками зелёно-коричневого цвета и перевязанными верёвками картонными коробками. Из стен здания выходить не хотелось – в неприветливой темноте порывы холодного ветра хлыстом стегали по лицу, ноги опасно скользили на плохо очищенном от снега тротуаре. Катрин рассказывала про то, как по телевизору показывали пустые витрины в советских магазинах, я молчал, только кивал – в магазинах действительно ничего не было, кое-что давали по талонам, поэтому вопрос кормёжки наших гостей стоял очень остро.
На вокзале имелась какая-то столовка, но я не решился вести их туда. Боялся, что избалованные французской кухней желудки не выдержат атаки продуктами советского вокзального общепита. Немного спасли положение несколько сникерсов, которые Катрин предусмотрительно взяла с собой. Гости наши мужественно терпели, им же телевизор рассказал в какую страну ехали. Даже ни разу не спросили, как мы тут так живём. Наконец подали состав, мы сели. Поезд тронулся, проводница собрала билеты, все стали укладываться, время спать, на следующий день вставать очень рано. Тут и случилась первая накладка. Как только закрыли дверь в купе и выключили свет, Пьер, как ошпаренный, рванулся со своей полки в коридор, и ни за что не хотел возвращаться обратно, стоял в проходе. Я ничего не понимал. Как выяснилась, у него клаустрофобия, и ничто не могло спасти ситуацию, даже слегка приоткрытая дверь. Оставить её полностью открытой или включить свет мы не могли – в купе имелся четвёртый пассажир, не страдающий, как подавляющее большинство людей, никакой боязнью темноты.
Ситуация складывалась весёлая. Пьер стал меня успокаивать:
– Ничего страшного.
- Ладно, - согласился я, взрослый человек всё-таки.
- Разбуди меня, если что.
Бедняга провёл всю ночь в коридоре, на откидном стульчике. Знай я заранее, купил бы билеты в плацкартный вагон, но я-то хотел как лучше.
К утру поезд вышел из расписания. Когда я сказал об этом, Пьер с понимающей улыбкой произнёс: «На полчасика, да?» Во Франции поезда тоже опаздывали, правда, ненамного. Но мы ехали на советском поезде, они ходили плохо, начинался развал, затронувший даже железную дорогу. Наш состав опоздал больше, чем на час, вместо пяти часов ехали шесть с лишним, а проводница, как водится, будила людей за 50-60 минут до прибытия по расписанию. Так и просидели мы, не выспавшиеся и голодные два часа в полуспящем вагоне.
Во Пскове быт наших гостей был устроен гораздо лучше. Лучшая подруга Надежды Александровна волевым решением переселила к себе своего сына из только что полученной им двухкомнатной квартиры, освободив её для Пьера и Катрин, в итоге они жили в нормальных условиях. Если Пьер смог вырваться только дней на восемь (он совсем недавно открыл собственный бизнес и не мог надолго его оставить), то Катрин придётся провести в славном городе Пскове не меньше двух недель, поэтому условия проживания имели огромное значение. Мы у себя топили печку, и перспектива заселения к нам младенца и женщины, привыкшей к европейскому комфорту, могла присниться только в кошмарном сне. Холодильник им тоже заполнили ценой неимоверных усилий. Про это можно написать отдельный рассказ. Что-то купили на рынке втридорога, что-то достали, что-то принесли Надежда Александровна и её подруга.
Стояла зима, снег, мороз градусов десять, не больше, сильного ветра в отличие от Ленинграда не было, в общем, вполне приемлемая и даже приятная для этого времени погода. Приятная для нас. Пьер с его корсиканскими корнями, конечно, переносил относительный холод плохо. Зимой они не ездили в Альпы кататься на горных лыжах, не привыкли к холодам. Да и совсем это разные вещи, когда ты выходишь на мороз, чтобы со свистом прокатиться с горки десяток-другой раз, и когда при такой же температуре надо ждать автобус, который должен проходить каждые пятнадцать минут, но почему-то всё не появляется. Тут минута кажется вечностью. Глядя на Пьера, я всё больше ценил свою жену. Тоже из Франции, а зима ей нипочём. Хорошо, наших гостей разместили в спальном районе, там транспорт ходил, а вот когда приезжали к нам, то надо было минут двадцать-двадцать пять идти до центральной улицы, чтобы избежать бессмысленного ожидания автобуса за мостом через маленькую речку со скромным названьем Пскова.
Предстояло посетить детскую больницу, там лежали брошенные родителями младенцы.
Пьер и Катрин очень волновались, но всё прошло как по маслу. Персонал оказался доброжелательный, особенно врач, старший смены – молодой человек с чеховской бородкой. Франсуаза так и сказала: «доктор Чехов». Будущим родителям показали несколько девочек, но Катрин сразу потянулась только к одной из них, судьба, на глазах навернулись слёзы, очень долго ждала этого момента будущая мать. «Ну вот, Светочка, смотри, твои мама и папа», - сказал доктор Чехов, протягивая ребёнка Катрин. Девочка был записана под другим именем. Но доктор почему-то давал каждому ребёнку своё, им придуманное, оно казалось ему более подходящим. В данном случае он оказался просто ясновидящим, девочку назвали Люси, что означает свет, лучик света.
Ребёнка позволили лишь подержать на руках, оба будущих родителя воспользовались этим правом и отдавали девочку с неохотой, было заметно, что в душе они уже удочерили Светочку. Тем больше волновались мы, ожидая главного - решения горисполкома.
Заседание состоялось через несколько дней. Между тем Катрин и Пьер проводили в больнице столько времени, сколько им разрешали сочувствующие сотрудники медучреждения – раз в день минут по пятнадцать, посещения в это отделение больницы регламентом вообще не предусматривались. Для важного события мы приоделись, все выглядели торжественно – хотелось произвести на властьпредержащих хорошее впечатление.
Ждём, стоим в предбаннике, нервы взвинчены, мучительное нетерпение, злость на этих, сидящих там, в другой комнате дядек, которым по какой-то причине дано право распоряжаться судьбой других людей – ну почему бы не сделать добро? Добро бездетным людям, приехавшим за тридевять земель, добро несчастному ребёнку. Трудно было представить, что произойдёт, если там, в той комнате, нам скажут нет, нельзя, нельзя отдавать наших советских детей в другой, не наш мир, другим людям, только потому, что у них иного цвета паспорт. Такое тоже приходилось слышать.
Наконец двери распахнулись. К моему удивлению, из них вышел не строгий советский чиновник, а председатель строительного кооператива, ремонтировавшего нам дом. Перед нашим слушали его вопрос. Ещё месяца два назад мы с ним разругались почти вдрызг, я был не доволен сроками работ – мне пришлось встретить осенние холода в доме с недоделанной пристройкой-кухней с дырой вместо окна, он – тем, что я заплатил меньше (его зам втихаря от шефа подписал со мной штрафные санкции за задержку строительства). Но в тот момент мы встретились как старые друзья, все былые дрязги были забыты. Наверное, большинство проблем, возникающих в отношениях между людьми настолько относительны, что не стоят главных человеческих бед, главных жизненных проблем.
Мы вошли, все четверо, будущие родители, Франсуаза и я. За большим, Т-образным столом сидели мужчины, немолодые, в годах, они внимательно рассматривали вошедших, дружелюбия и сочувствия в их взглядах я не прочитал. Нас представили высокому собранию. Валентина изложила суть вопроса. В воздухе повисла гнетущая тишина, членам гориспокома предстояло утвердить такое решение, которое ни они, ни все их предшественники ещё ни разу не принимали. Кто-то прокашлялся, кто-то сказал: «Да-а-а». Валентина мужественно держала удар, она стала заполнять паузу какими-то словами, больше эмоциями даже. Но высокое собрание молчало. Это тягостное молчание не предвещало ничего хорошего. Казалось, ещё немного – и нам откажут. Наконец один что-то шепнул соседу и после паузы здоровый дядька, пудов на шесть, вдруг громко произнёс: «Эх, меня бы кто усыновил!». И весь горисполком, все пятнадцать строгих мужиков в пиджаках и галстуках чуть не лопнули от смеха. Битва за удочерение Светочки была выиграна бескровно, на дворе стоял конец тысяча девятьсот девяностого года, власть потихоньку приобретала человеческий облик, и чувства людские ей оказались не чуждыми. Нам дали «добро», оставалось дождаться оформления документов, ещё немного и Светочка не отправится в положенный срок из больницы в детдом, а окажется в уютном домике Пьера и Катрин на улице капитана Паоли. Ни рубля никому не заплатили, кроме положенной госпошлины! Свидетельство об усыновлении нам выдали за номером 00001.
Вечером отмечали это событие на квартире, где устроились Пьер и Катрин. Собралось человек двенадцать - те, кто помогал, те, кто сочувствовал, и кого просто позвали. Был и хозяин квартиры, тот самый сын подруги Надежды Александровны, которому мама приказала освободить квартиру ради такого случая. Послушный мальчик, оказывается, работал таможенником на недавно открывшейся псковской таможне, им сразу давали жильё. Вина почти не было на столе – неразумно тратить на некрепкий напиток дефицитные талоны, все горбачёвские карточки пошли на водку. Закуски хватало, её в основном принесли сами приглашённые – салаты домашнего приготовления, огурцы дачного засола, квашеная капуста, купленная по знакомству колбаса и селёдка. Скромно, без претензий, но зато демократично.
После второй рюмки языки развязались, все хотели говорить с нашими французами Ведь Франсуаза, предусмотрительно завязавшая беседу на французском с Надеждой и Катрин, уже таковой не считалась – своя, Пятровна, как говорила соседка по улице. Поэтому весь интерес подвыпившей компании сконцентрировался на Пьере. Но изъясняться разговорчивые участники мероприятия могли только по-русски, школьный английский оказался всеми, в том числе Пьером, надёжно забыт, поэтому обращались к нему по большей части через меня. Мой уровень французского на тот момент никак не позволял углубляться в свойственные всем застольным беседам философские вопросы бытия. Хотя надо честно сказать, что люди и не старались особо вдаваться в дебри, а ограничивались простыми вопросами о Франции и о наших гостях. При этом каждый предварял своё выступление вспомнившимся кому-то «экскьюз ми». Это «экскьюз ми» повторилось раз двадцать, но жизнь мне не облегчало, Франсуаза лишь изредка приходила на помощь, я выдыхался, и трудности перевода только множились. И я уже изнемогал, совершая подвиги некорректного, очень приблизительного перевода, когда Пьер, ранее ничего не употреблявший кроме вина или лёгкого аперитива, встал и сказал, что приглашает всех, абсолютно всех присутствующих, в свой парижский дом. Катрин с ужасом в глазах посмотрела на меня, надеясь на чудесное спасение в лице плохого переводчика. Но я не сообразил, как изменить слова Пьера – уж слишком торжественно было произнесено заявление. Присутствующие выслушали перевод, дружно зааплодировали и… стали потихоньку расходиться, видимо, сознавая, что к дальней дороге надо подготовиться, ну, как минимум, отоспаться. Я был спасён, но мой не очень затуманенный алкоголем мозг осознавал всю тяжесть происшедшего. Однако мои страхи оказались напрасными, на следующее утро о приглашении никто, включая самого приглашавшего, даже не вспомнил. «Пронесло», - успокоился я.
Пьер уехал через день, я его опять сопровождал, на этот раз купил билеты в плацкартный вагон, и всё прошло самым наилучшим образом. Пьер уже не убегал, я не переживал, проводница не подходила к одинокому мужику в ночном коридоре с вопросами, на которые он ответить не мог. Катрин осталась ожидать завершения всех формальностей. Дней семь спустя маленькая Светочка прилетела во Францию и окончательно стала Люси, или Лили для своих.
Она росла трудным ребёнком, видимо, сказывалась тяжёлая наследственность. Её биологическая мать, наверное, была ещё тот подарок, родила в каком-то подвале неизвестно от кого и, наверное, не в последний раз. Пьер хотел, чтобы девочка была нарядной и послушной куколкой, олицетворением женственности, но Лили росла прямой противоположностью мечтам отца. Она была бунтовщицей, не хотела никого слушаться, в школе училась плохо, когда ей говорили, что надо поступать так, а не этак, ответ был один:
- А я не хочу.
Тогда Лили объясняли, что так нельзя, так не принято, она в ответ:
- Ну и что?
Её убеждали:
- Это закон.
Она:
– Я изменю закон!
Сначала Пьеру нравилась строптивость дочери. «Зато у неё есть характер», - говорил он. Но очень скоро папа устал. Родители воевали с Лили до её совершеннолетия. Можно представить, как бы сложилась судьба девочки с таким нравом в псковском детдоме!
Через два года после описываемых событий Пьер и Катрин усыновили ещё одного ребёнка во Пскове, мальчика. Он был полной противоположностью Лили, послушный, тихий, но хитрый. Себе на уме. «Хохляцкая кровь», - говорила Надежда Александровна, знавшая кое-что о его генетических родителях. Антонэн (так назвали мальчика) рос спокойным ребёнком, но к наукам тяги тоже не проявлял. Окончив школу он стал, как мне кажется, лоботрясом и проживает папины деньги в разных странах. Правда, папа считает, что у сына настоящая коммерческая жилка и он найдёт себя, но, может, не во Франции. Дай-то Бог! Лили же, не оправдав надежд отца, часто конфликтовала с ним. Для Пьера она во все времена была проблемой, отношения между ними складывались непростые, и поэтому девочка не могла претендовать на такую лёгкую жизнь, как у брата.
Тем не менее, с годами пришла к ней определённая практичность – нельзя воевать со всеми, рассудительность, и, как это ни удивительно, она выросла спокойной, здравомыслящей девушкой, лишь несколько экстравагантной. Очень любит животных, особенно редких во Франции бродячих собак.
Вот с учёбой не задалось, получила только специальность рабочего по чистке рыбы. По мере надобности подрабатывает этой самой чисткой. В двадцать пять лет Лили родила двойню от мужчины, старше её лет на тридцать пять. Довольна и счастлива, хотя отца мальчиков и след простыл. Папа Лили тоже счастлив. В очередной раз получил он две ляльки, а на пенсии чем же ещё заниматься? Думаю, он больше не рассчитывает сделать из них двух пай-мальчиков, как из Лили в своё время хотел сотворить что-то подобное в женском варианте. Наверное, просто радуется внукам и счастью дочери. Благодаря двум смешным карапузам, занимающим так много места в жизни взрослых, они снова нежно любят друга друга, папа и дочь, дочь и папа, и это хорошо! А уж как этому рада мама! Да здравствует семья! Будь счастлива, Люси!
Из сборника "Французские рассказы"
https://www.jkclubtext.com/knigi
ЗЫ. По просьбам читателей автор добавил ПОСТСКРИПТУМ. Его можно прочитать здесь.