К вечеру ужас прошел. И не только прошел – Машка вдруг, неожиданно для себя, сразу и насмерть влюбилась в этот ледяной мир. Правда, с холодом в номере они начали бескомпромиссную борьбу – выпросили небольшой, старенький обогреватель-ветерок, затянули окна толстым полиэтиленом, полиэтилен тут же надулся от сквозняка, бьющего во все щели, и звенел, как барабан. Через пару часов температура в комнате уже была терпимой, во всяком случае, можно было ходить не в пальто и сапогах, а в свитере и джинсах. Та куча, которая лежала на свободной кровати оказалась Машкиной новой одеждой, которую ей притащил помощник председателя. Здоровенный, мохнатый внутри тулуп, валенки и пуховый платок превратили Машку в матрешку, так ей казалось, почему-то. Когда она смотрела на свое отражение в мутноватом коридорном зеркале – розовощекое с морозца, глазастое и веселое - то сразу вспоминала про этих деревянных куколок. Яркие, глуповатые, ну просто одно лицо. А еще – она вдруг неожиданно помолодела, насколько можно такое сказать о женщине ее возраста. Вернее – в ее облике появилось что-то такое- юное, озорное, бесшабашное и безалаберное. Она носилась по номеру, наводя порядок, с такой скоростью, что казалось, что от ее движений создаются легки завихрения прохладного воздуха. Высоко поднятые пушистые волосы, заколотые на затылке, горящие щеки и подбородок, который она периодически прятала в воротник толстого свитера – если бы ее увидели муж и дочь – точно не узнали бы. А она и не помнила про них. Как-то они совсем вылетели у нее из головы, растворились – там в серой промозглости мутного московского воздуха, остались в той жизни, которая, как будто превратилась в старое забытое кино. Скучное и правильное до ломоты в скулах.
- Маша, вы сейчас похожи на какую-то птицу – яркую, экзотичную, необыкновенную.
Зам сидел на кровати в углу комнаты и наблюдал, как Машка убирается. Сегодня было воскресенье, и председатель пригласил их на пикник – ради знакомства. А потом, пикник должен был перерасти в вечер встречи (так, посмеиваясь, назвала предстоящую пьянку Ольга). Для вечера встречи надо было успеть приготовить стол – поэтому женщины пошли в местное сельпо за хлебом и картошкой, остальное у них было с собой – московские гостинцы. Семен Исаакович ждал Петра с Игорем – они должны были притащить молоток и гвозди и сколотить полуразвалившийся гостиничный стол. Машка, наконец доползла с тряпкой до угла – до кровати на которой притулился Зам и, пятясь задом, вдруг споткнулась о его ногу, стала заваливаться набок.
Семен Исаакович подхватил ее за талию и одним, быстрым и сильным движением приподнял, посадив на кровать рядом с собой. Машка ни в жизни бы не подумала, что у него такие сильные руки. Он медленно развернул ее лицом к себе, притянул, близко-близко посмотрел в глаза. Карие, странно-разные глаза (один – острый, темный, с маленьким, как простреленным зрачком, второй – со слегка опущенным веком, от чего казался нежным и грустным) тянули из Машки душу, да так, что она даже зажмурилась, на всякий случай. Щеки вспыхнули еще сильнее, наверное, она стала просто бордовой. Еще немного и ворс на пушистом воротнике свитера, точно, обуглится.
- Семен Исаакович, прошу вас, отпустите. Это неудобно, сейчас наши придут.
Зам совершенно не смутился, вообще не обратил внимания на Машкин детский лепет, лишь чуть приотпустил руки, так, чтобы можно было отодвинуть Машку и рассматривать ее, как придавленную муху под стеклом.
- Маша, вы настолько красивы, что я не могу не смотреть на вас. Вы даже не понимаете сами – насколько вы красивы. У вас огромные и потусторонние глаза – они фантастически нездешни. Инопланетны. Я с ума схожу, когда в них смотрю.
У Машки жутко кружилась голова, комната шла кругом, в ушах шумело, наверное, еще минута в таком виде, и она точно потеряет сознание. Собрав последние силы –вывернулась из его рук, вскочила и отпрыгнула, как испуганный щенок. И, не зная, что делать, быстро начала тереть стенку сухой тряпкой, чувствуя себя полной дурой.
Зам встал, подошел к Машке, вытянул у нее из рук тряпку, бросил ее в ведро и развернул лицом к себе, прижав спиной к стене. Но, в этот момент, по коридору раздался топот, распахнулась дверь и в нее ввалился Петр, сдирая с себя здоровенный тулуп, делающий его похожим на ободранного медведя.
- Принес молоток и гвозди. Игорек там ногу от стола тащит, где -то подточил. Щас соберем, как новый будет.
Петр посмотрел на огненно-красную Машку оценивающе и вдруг, ляпнул ее по заднице квадратной пятерней.
- Давай, милка моя розоватенькая, не стой кобылой. Помогай.
От этого хамства Машка неожиданно пришла в себя, и, развернувшись, с размаху шарахнула Петра по загривку.
- Отвали, дурак. Руки не распускай.
Как-то сразу стало легче. Семен Исаакович занялся столом, Тамара с Ольгой втащили сумки, Игорь, застряв с ногой от стола в дверях, весело что-то орал.
… У порога гостиницы их ждала кавалькада снегоходов. Эти красивые машины здесь были практически в каждом дворе, во всяком случае – везде, насколько хватало взгляда они рассекали плотное снежное марево, как огромные красные и синие рыбы, попавшие в молочный океан. К каждому снегоходу были прицеплены сани. В санях лежали здоровенные подушки, сшитые из ковровой ткани и шкуры – мохнатые, теплые даже на вид. Председатель – высокий, черный, моложавый и очень кудрявый и его помощник – тоже высокий, правда худой до скелетообразного состояния, но при этом жутко сутулый, красовались в седлах своих коней, как ковбои на мустангах. Третий снегоход оседлал незнакомый мужичок – крепенький, небольшой с круглыми, пронзительными, черными глазами и ровной челкой темных волос из-под белоснежной меховой шапки.
Их ученая толпа сгрудилась у крыльца и выглядела жалко в своих тулупах не по размеру и высоких, неуклюжих валенках. У Машки все время съезжал пуховый платок, она поминутно его подтягивала и именно это простое движение приводило в порядок ее мысли. Морозный воздух быстро остудил горящие щеки, она успокоилась и совсем пришла в себя, тем более, что Зам больше не обращал на нее никакого внимания. Вроде все это, что произошло в номере – так, привиделось. Сдуру.
А снежная даль сверкала бисерным, ослепительным сиянием, да так, что резало глаза до слез. Такой красоты - Машка не видела никогда – белому покрывалу нет конца и края – и только вдалеке – где-то у самого острого ледяного края мира были видны еле заметные тени каких-то деревьев – то ли елей, то ли сосен. И ниточка реки, как тоненькая венка - только подчеркивала это таинственное белое безмолвие.
Из ступора Машку вывел Игорь – он взял ее под руку и показал на вторые сани. Они сели в них вдвоем, Игорь заботливо укутал Машку шкурой и разместился напротив. Кавалькада рванула с места, взвихрив снежную пыль и они помчались куда-то, и Машка вдруг подумала, что ей все равно куда…
Снегоходы остановились в таком месте, что от удивления у всех открылись рты и не закрывались, наверное, минут пять. Бывает оазис в пустыне? Конечно! А в снежной?
Как оказалось – тоже бывает. Именно в таком оазисе, - сосновом бору среди равнины они оказались сейчас. Сосен было совсем немного – деревьев шесть - семь, не более, они перемежались с редкими елками и все вместе создавали ощущение сказки, возникшей вдруг, рядом – как сон. Небольшая полянка ровно посередине была утоптана, явно заранее, а в центре был выложен очаг. У этого очага копошились совсем маленькие люди – пара, мужчина и женщина, у них были круглые лица и узкие глаза. Крошечный снегоход стоял поблизости, он был завален какими-то сумками. Председатель дал маленьким людям знак – и они засуетились еще быстрее, запахло жареной рыбой и пряностями.
Все дальнейшее, уже потом, Машке вспоминалось, как сон. Нежные куски рыбы, с которых тек розовый сок, промачивая куски теплого, явно домашнего хлеба, обжигающий вкус коньяка, который на морозе отдавал шоколадом и орехами. И аромат снега! Здесь, в этом сосновом оазисе среди запахов еды и хвои – аромат снега был острым, пронизывающим, будоражащим.
И потом, когда Семен Исаакович, кормил совсем захмелевшую и одурманенную Машку кусочками растопленного в очаге шоколада, этот запах снега врывался в ее сознание и пьянил сильнее коньяка.
Список прозы со ссылками на главы здесь