Интеллектуальное одиночество Штирлица
Александр СЕДОВ (с)
До Штирлица на советском экране засветилось немало наших разведчиков, но ни в одном из них не проявилось так остро интеллектуальное одиночество, как в герое Вячеслава Тихонова. Режиссёр Татьяна Лиознова добавила в сериал эпизод, который в повести Юлиана Семёнова отсутствовал: склонясь над столом, Штирлиц молча раскладывает из спичек фигуры зверюшек. Невидимая работа мысли обрела на экране зримый образ.
Его интеллектуальное одиночество подчёркнуто эстетизировано. Воротнички – безупречны, а манеры – безукоризненны. Штирлиц не крадётся по подворотням, не лазит по подвалам. Большей частью его активность связана с бумажной работой в офисе, посиделками в кафе, прогулками по музеям, где он назначает встречи агентам. Мы регулярно видим его то на светских раутах с представителями партийной верхушки, то на футболе с «коллегами» по гестапо. Даже бродя по лесу в предместьях Берлина, где он отдыхает душой от интриг и предаётся тоске по родине, он предельно аккуратен и предупредителен с фрау Заурих, одинокой старухой, которую наш разведчик берёт с собой в качестве шпионского прикрытия. У порывов души тоже должно быть алиби на случай провала.
Штирлиц ежесекундно пребывает во враждебном окружении. Его натренированная душа залегает на самое дно и там замирает, стараясь ни в чём не выдать себя. Так бывает, когда Штирлиц идёт по коридору Рейхсканцелярии. Так – на просмотре глупой комедии в кинотеатре. На свидании в археологическом музее. И за чашкой кофе в «Элефанте». Так происходит в разговорах с «коллегами». И даже в собственном Мерседесе, когда Штирлиц наклеивает себе усы. Он транслирует нам с экрана эталон мужественного поведения – фигуру публичного одиночества.
Штирлиц-Исаев словно подхватывает прерванный монолог князя Андрея Болконского из экранизации «Войны и мира», правда, молча, не уступая герою Толстого величиной характера.
Однако он не философ, и биться над тайнами мироздания ему, в общем, некогда. В разработке у него находятся дела вполне конкретных исторических лиц, от которых судьба мироздания в некотором смысле зависит. Сам же он существует внутри однажды доказанной теоремы – на чьей стороне он сражается и ради чего живёт, и с этой точки зрения он остаётся безупречным практиком.
Безупречным настолько, что иногда, на взгляд кинокритиков, предстаёт вершителем истории:
«Каждый шаг даётся Штирлицу напряжённым трудом: его подвиг – это подвиг мысли. Он разведчик-стратег, разведчик-учёный, – отмечала Б. Иванова в газете «Красная звезда», печатном органе министерства обороны СССР. – …Его сражения были не там, где в грохоте и сполохах пламени, во всеоружии мощной техники двадцатого века сталкивались армии. Где, соскочив с танка, в отчаянном рукопашном бою сходятся один на один солдаты. Его сражения были тихими. Но тихая война Максима Исаева отдавалась громовым актом. Битвы проигрывались, не начавшись, – их тщательно продуманные тайны обезвреживались и обесценивались. Генералы терялись в недоумении. А дипломаты, в чьих портфелях покоится подчас будущее тысяч людей, вдруг начинали путаться в привычной игре: отлично задуманный пасьянс, где на карту ставились человеческие жизни, почему-то не складывался.
Между тем советский разведчик, полковник Исаев, уверенно ступал по затаившемуся в ночных бомбёжках Берлину. Спокойно входил в самые высокие кабинеты и самые страшные застенки… Он жил в уютном особняке, в тихом пригороде столицы – штандартенфюрер СС Штирлиц, один из подручных, едва ли не правая рука главы фашисткой контрразведки всесильного Вальтера Шеленберга. Таким был Штирлиц для всех…» (Б. Иванова. Уроки мужества; – в газете «Красная звезда», 26 августа, 1973)
Предвидя такой перехлёст зрительского восприятия, Татьяна Лиознова заранее предусмотрела способ уравновесить «мифогенность» героя, включив в шпионскую драму куски кинохроники. Каждое из семнадцати мгновений (а это конкретные дни весны 1945 года) иллюстрируется фронтовыми сводками. Но получилось так, что кинодокумент, вмонтированный в паузы между похождениями разведчика, лишь укрепил весомость Штирлица как фигуры «исторической». Не раз ворчали недовольные историки, что сериал создаёт ложное впечатление у зрителя, будто войну выиграл один Штирлиц, лицо, между прочим, вымышленное.
Кинокритики не соглашались:
«Не будь этой хроники – интеллектуальный поединок советского разведчика и интеллектуальной машины фашизма – идеологической, дипломатической, сыскной, военной – был бы сведён лишь к игре чистыми абстракциями, – подчёркивал Б. Кисунько. – Не будь кадров кинолетописи Великой Отечественной войны – Максим Исаев в лучшем случае остался бы только удачно воплощённым художественным образом и не стал бы фактом общественного сознания» (Б. Кисунько. Без пальбы и погонь. – в журн. «Телевидение и радиовещание», №12, 1973 г.).
«Конечно, это – курьёз, но, тем не менее, надо отметить, что обилие хроникальных вставок в соединении с точной датировкой событий сбило с толку какую-то (надо полагать, незначительную) часть зрителей, – разводил руками критик в журнале «Искусство кино», – они восприняли фильм как зеркально точное отображение событий, имевших место в действительности. И были разочарованы, когда обнаружили, нет – не противоречия, а просто несовпадения…» (Николай Савицкий. Формула успеха.. – в журн. «Искусство кино», №2, 1974 г.).
Говорят, среди доверчивых зрителей оказался сам Леонид Ильич Брежнев, изъявивший желание наградить Штирлица званием Героя Советского Союза (в итоге звезду Героя Социалистического Труда получил актёр Вячеслав Тихонов).
Сила талантливого фильма оказалась такова, что со временем «Семнадцать мгновений» превратились едва ли не в главный сериал про Великую Отечественную войну. Его неизменно ставят на 9 мая сразу несколько телеканалов, он популярнее киноэпоса Юрия Озерова «Освобождение» – фильма по-своему гениального.
Почему так произошло? Почему кабинетная драма одержала победу над масштабным кинополотном, где ревут танки и сходятся в атаках полки? Только ли дело в мере таланта? Мне кажется, всё дело в том, что в сериале «Семнадцать мгновений весны» катастрофа ХХ века осмысливается не надмирным разумом, не окидывается взглядом с бреющего полёта над полями сражений. А исследуется сознанием близким зрителю, конкретным героем, знающим как столь ужасное событие удержать в голове, то есть, по сути, сыщиком – эдаким Шерлоком Холмсом, который рассматривает Вторую мировую войну как запутанное дело, преступление, у которого есть авторы, исполнители, свидетели и жертвы. Голос за кадром предвосхищает судебный процесс в Нюрнберге – суд истории. Также и Шерлок Холмс предвосхищает судебный финал для главного своего врага – профессора Мориарти. И, вот совпадение, Мориарти и Гитлер уходят от гласного судебного возмездия, но на скамью подсудимых попадают члены их шаек. В заключительной серии для Штирлица это знание ещё впереди, а пока: «…он возвращается в Берлин работать».
мои переводы и статьи, близкие по теме: Штирлиц под колпаком у западного зрителя / Наш "Холмс" как икона / О Пал Палыче Знаменском (идеальный милиционер с человеческим лицом) / Жеглов - моя фамилия / Михайло Ломоносов на экране / Что значит "родное кино"? / и т.д.