Помню, когда приезжала я к кому-то в деревню, все мне казалось неродным, чужим.
Запахи лежалой одежды, которая свозилась за ненадобностью всеми родственниками и копилась годами, неприятно холодные одеяла, обтесанная мебель. Казалось, что комнаты в доме были расположены непривычно, как будто снова переставили мебель, во дворе - вечный неуют, как если бы ты ходил в колючем свитере, и каша на завтрак невкусная, холодная, с комочками. Всё не там и не так.
Но с какой радостью я возвращалась в дом своей бабушки, где каждый уголок был родным, любимым.
И вроде вещи так же свозились родственниками и лежали годами в шкафах, и одеяла были такие же холодные, и мебель с самого сотворения мира, но всё очень своё, настолько привычное, что хотелось остаться там навсегда.
Даже запах в доме был такой, что я бы возила его с собой повсюду. Запах глаженых занавесок, спрятанных до приезда внуков печеньев в розочке в коридорном шкафу, неровных побеленных стен и потолков, старых альбомов с фотографиями в открыточных коробках.
Там знакомо во дворе верещали голодные свиньи, у курей были свои, куриные вши, а в домике у ворот спал собака: то рыжий, то черный, то мелкий, то вертлявый и не умеющий лаять на чужих. Хвостатые кошки-доходяги тоже сменяли одна другую, приходили, уходили, рожали в шкафу с бельем, гадили на диван, томно ждали, когда дед вернётся с рыбалки, чесали блох на пороге дома или умывались у ворот, зазывая гостей.
Как раз в доме для этих самых гостей на шкафах лежали туго набитые гусиным пером квадратные подушки, на которых картинно висели вязаные крючком накидки, и если бы их взялся запечатлеть скульптор Санмартино, он непременно продумал бы каждую складочку.
Но начинался дом с коридора.
Там была потайная кладовка с тарелками разных размеров, которые доставали по особым поводам, или не доставали, потому что некоторые из них так и не дождались своего звёздного часа, покрываясь седой вуалью из пыли и паутины. Ещё в кладовке на стене висели старые модные ридикюли, которые были как большие кошельки, и даже механизм замочка был один в один - мы с сестрой их использовали как гардероб для барахла розовых мягких пупсиков.
Зимой в коридоре была кухня, бабушка там варила борщ, жарила на чугунной сковородке толстенные пружинистые коржи, золотые пирожки с картошкой или пекла по ночам пряники в маленькой духовке и варила белую сахарную глазурь - пряников надо было испечь целый таз, чтобы потом раздать по всем родственникам - не дай бог кому не хватит. Я помогала, училась варить борщ, знала, где лежат мятные капли, записывала рецепты и тихо мечтала поступить в кулинарное училище и печь торты. Найдя в серванте среди книг справочник ПТУ Украинской ССР, я твердо решила, что надо выбрать профессию - выбор пал на повара-кондитера, и я старательно помечала в справочнике училища на море - в Одессе, в Ялте, чтобы мне было вкусно, тепло и красиво.
Там же, в серванте, за стеклом, на полочках среди рюмок было одно сокровище - хрустальная ваза, где лежали однокопеечные монеты - их копили на свадьбу, чтобы по обычаю осыпать "молодых" - бабушка ждала, когда выйдет замуж младшая дочь, моя тетя, но она стала поваром, уехала на север и там нашла свою судьбу, а монеты лежали, темнели и склеивались друг с другом все равно что молодые, а я зачем-то ритуально пересчитывала их каждое лето, хотя монет больше не становилось - СССР распался.
Вообще, бабушкин дом почему-то был для меня бОльшим домом, чем дом, где мы жили с родителями.
Однажды, приехав от бабушки, я сидела на кухне и начала рыдать. Это случилось вдруг, невпопад, на очень дурацкой песне Газманова "Путана", которая играла на кассетном магнитофоне, и, понятно, что дело было совсем не в песне, никакую путану мне жалко не было, ночнаябабочкануктожевиноват, просто щемило сердце, было тоскливо осенью в городе, и отчаянно хотелось лета.
Мне было 12 лет.