Миниатюра из серии "О Гаррии Бонфатьевиче, великом и ужасном…"
Посвящаю моему старинному приятелю, замечательному человеку и трамвайному кондуктору Гаррию Бонифатьевичу Хреноложкину, постоянному ищущему, но так и не находящему себя в качестве Личности и от этого глубоко до сих пор страдающему.
Во вторник Гаррий Бонифатьевич проснулся аж в двадцать минут девятого. Он чего так удрыхся-то? Тому были две причины. Во-первых, в этот день у него был законный выходной, так что торопиться было некуда.
А во-вторых, накануне, сиречь в понедельник, он получил аванс и по этой причине попил водочки. Он в получку и аванс всегда её пьёт, потому что водочка очень хорошо помогает ему от сердца и остеохондроза (у него распространённый: грудной и поясничный). Нет, он её пьёт и в другие дни, более безрадостные, и безрадостные совершенно, но в эти дни он её пьёт в «Васильке» (так называется пивная, расположенная на полпути между работой и домом, в городском микрорайоне Голутвин, где часто ходят электропоезда). Где всегда берёт двести пятьдесят «анисовой» или «пшенишной», кружку пива и разогретый в здешней микроволновке здешней буфетчицей Тамарой беляш. А в дни получки и аванса он в пивную не заходит. Идёт сразу в гастроном, где покупает поллитру, полуторалитровый хандон пива (ему без разницы какой марки) и чего-нить закусить. Например, пельмени.
Так вот он проснулся в восемь двадцать и несколько секунд (может, пятнадцать. Или двадцать) лежал, бесцельно глядя в потолок. После чего скосил глаза на стол в совершенно смешной надежде, что там, в бутылке или пивном хандоне чего-нибудь осталось. Надежда, как всегда оказалась эфемерной, хотя умирает последней. После чего последовал протяжный досадный вздох разочарования (сколько их, разочарований, уже было в его безрадостной жизни! А сколько ещё предстоит).
После чего Гаррий Бонифатьевич приподнялся на локте, затем сел. Сунул ноги в тапочки и пошёл на кухню. Там он долго, с пристаныванием пил прямо из-под крана, но занятие это тоже заведомо смешное: вода не водка и даже не пиво. С неё только распирание живота и появление желания помочиться. Что он и сделал, пройдя в туалет, после чего вернулся в комнату и опять сел на диван, размышляя о своих дальнейших действиях. Хотя чего о них размышлять?
Надо было одеваться и идти в лавку. Сиречь в круглосуточный, благо идти было недалеко, на проспект Инвалидов. Так местные алкоголики называли проспект Красноармейцев — и были, конечно, неправы, потому что таким переименованием оскорбляли доблесть и честь защитников Отечества.
Хотя их об этом никто не просил (имею в виду алкашей, а не красноармейцев).
Гаррий Бонифатьевич надел портки, рубашку, фланелевую толстовку, сунул ноги в растоптанные галоши, сунул в карман куртки скомканный полиэтиленовый пакет и вышел на лестничную площадку. На площадке стоя сосед, Никифор Ляжкин, и курил папироску.
— Когда вы только все накуритесь, — сказал Гаррий Бонифатьевич скорее по привычке, чем досадливо. Никифор повернулся к нему. Его лицо выражало задумчивость.
— Уехать бы куда-нибудь, — сказал Никифор.
— Куда? — не понял Гаррий Бонифатьевич.
Никифор пожал плечами.
— Какая разница… На Шпицберген.
— Почему на Шпицберген? — опять не понял Гаррий Бонифатьевич.
Никифор опять пожал плечами.
— Так… Там медведи. Белые. И никто не орёт.
—Так уж и никто. — хмыкнул Гаррий Бонифатьевич.
— Никто, — упрямо повторил Ляжкин. — Слышал? Просюков помер.
— Нет, не слышал, — признался Гаррий Бонифатьевич. — Это кто?
Ляжкин снова посмотрел на него. Задумчивость взгляда сменилась удивлением и даже презрением.
— Да… — сказал он, — Всем всё по… — и Ляжкин произнёс грубое, совершенно нецензурное слово. Из его квартиры выглянула женщина в бигудях и фривольно распахнутом халате. Это была его сожительница Маруся, хотя Ляжкин всем говорил, что она — его законная супруга.
— Ты жрать будешь? — спросила она Никифора, кивнув Гаррию Бонифатьевичу как соседу — и не более того.
— Да, — повторил тот. — Всем и всё.
После чего опустил голову и прошёл в квартиру…
Гаррий Бонифатьевич пришёл в гастроном, затарился освежающим (хотел взять сразу две, но пересилил себя и взял одну. Завтра надо было идти на работу. Поэтому увлекаться не стоило), положил в магазинную сетку пачку пельменей «Богатырские» (вчерашнюю пачку он ещё вчера всю пожрал), две луковицы, банку хрена (вчерашнюю он тоже вчера пожрал) и завернул в молочный отдел.
— Кефир есть? — спросил он продавщицу, молодую мордатую девку с губами, раскрашенными помадой настолько вызывающе красного цвета, что казалось будто девка только что нахлебалась свежей крови.
— Нету, — ответила девка, заранее испытывая к Гаррию Бонифатьевичу неприязнь, а, возможно, и даже враждебность.
— А почему? — спросил он.
— По кочану, — сказала девка. — Иди отсюдова, пьянь. Нальют с утра зенки-то.
— Спасибо большое, — ответил Гаррий Бонифатьевич. Он снова ощутил себя человеком, ищущим себя.
Дома он и выгрузил принесённое на кухонный стол, после чего налил воду в кастрюлю, поставил её на огонь, бросил туда пару щепоток соли. Потому очистил луковицу, отрезал кусок черняшки, обмакнул лук в солонку… И уже после всех этих процедур открыл бутылку и налил себе в стакан граммов сто. Гаррий Бонифатьевич умел терпеть и этим втайне гордился.
Алексей КУРГАНОВ