У секретаря Ани был тяжелейшего характера начальник. И настолько был он тяжелый, этот начальник, что ни один заместитель не выдерживал с господином Тырякиным А.Д. совместной работы более трех месяцев. И это в лучшем случае. Бывали кадры, которые сбегали от Антона Дмитриевича уже через неделю, не забрав своей кружки и даже, а случалось и такое, трудовой книжки.
Выглядел Антон Дмитриевич Тырякин очень фактурно. Высокий, рыжий, с огромным животом и окладистой бородой. Глаза Тырякина А. Д. были выразительны, как у женщины: огромные, глубокие, слегка навыкате, в обрамлении рыжих пушистых ресниц.
Когда начальник злился, то его ноздри симметрично раздувались. Глаза наполнялись бешенством, начинали сверкать. Будто в этих глазах просыпался сбрендивший конь. Конь начинал с остервенением бить копытом, выбивать белые искры, храпеть. Аня как-то читала, что кони иногда бьют ногой из-за нестерпимых кишечных колик. Вероятно, и Антон Дмитриевич переживал какие-то похожие состояния. Из ноздри Антона Дмитриевича в сторону оппонента агрессивно нацеливались рыжие волоски. Взгляд директора тяжелел, глаза наливались кровью, взгляд стекленел.
Иногда Ане казалось, что начальник уж совсем не контролирует себя и сейчас вот начнет вытворять что-то из рамок вон.
Например, скинет костюм и забегает по офису в теплом китайском неглиже. Аня читала однажды о таком - был в одной конторе нормальный такой начальник, приличный мужик, а что-то нашло на него однажды, и давай он бегать, неглиже своим офисных дам распугивать.
Или вдруг начнет, допустим, Антон Дмитриевич исходить пеной? И что тогда? Аня поправляла свои очки и осторожно присматривалась - не собирается ли в уголках рта директора пена. Пены пока не было.
А еще Антон Дмитриевич был параноиком. В состоянии паранойи Тырякин находился практически всегда. По крайней мере, на работе уж точно.
Подозрительный, враждебно настроенный, лютый в гневе. Он прислушивался к телефонным разговорам сотрудников, топтался, топорща большое ухо, под дверями курилки, читал переписки. Итогом этих изысканий бывали бессвязные, выдаваемые будто в бреду, противоречивые распоряжения, кадровые перестановки, увольнения.
Почти каждое слово, сказанное Антоном Дмитриевичем подчиненному, было пронизано ядом и презрением. Антон Дмитриевич, как правило, вообще людей презирал. Коллег-мужчин за подчиненное ему положение. Коллег-женщин не воспринимал как рабочие единицы вообще.
Тырякин был уверен - все и всегда хотят его обмануть и обобрать. Он был подозрителен и хамоват с продавцами в магазинах, с официантами в ресторанах, с деловыми партнерами, теми, кто менее удачлив и более заинтересован в сотрудничестве с Тырякиным.
Вызывая сотрудника к себе в кабинет, Антон Дмитриевич любил демонстративно продолжать заниматься своими делами: решал по телефону личные вопросы, что-то писал в своем ежедневнике, делая вид, что в кабинете он абсолютно один. В этом блаженном одиночестве он мог забыться и начать исследовать содержимое своего носа.
Сотрудник сидел и напряженно ждал. Некоторые, особо смелые, отваживались изредка покашливать, напоминая о своем убогом присутствии, оскверняющем эту обитель зла.
Тырякин заканчивал разговоры и вперивался взглядом в несчастного работника. “Слушаю”, - говорил Тырякин и буравил неприязненным взглядом визитера. Визитер открывал рот в недоумении. Антон Дмитриевич начинал внешне закипать: раздувал ноздри, выкатывал глаза. Несчастный ягненок напоминал, что он вовсе не сам напросился к Антону Дмитриевичу, а был приглашен. Да как бы он, ничтожный человек, посмел, отрывать столь большое начальство на свои незначительные нужды? Нет и нет, как можно, уважаемый Антон Дмитриевич.
Тырякин удовлетворенно хмыкал. И начиналось увлекательное шоу.
Более всего Тырякин любил, когда человек жалко теряется, придавленный парадоксальными обвинениями. Иногда он и вовсе начинал требовать у работника ответа за те дела, которыми этот субъект трудового права не заведовал.
Обвиняемый защищался, слабым голосом пояснял, что это и вовсе не его работа, а грузчика или вон бухгалтера. В эти моменты Антон Дмитриевич подпрыгивал в своем кресле, бешено сверкал глазами и орал на жертву. Обвинял того в саботаже, лености, халтурном отношении к общему делу. “Зарплату ты получать любишь, - орал Тырякин и целился ноздрей, - а зад приподнять и работу сделать не любишь!”. И обильно брызгал праведной слюной. Несчастный сотрудник сначала пытался вставить слово, потом пристыженно утихал и по-кошачьи прищуривался. Будто был он, этот сотрудник, и не был вовсе Сидором Сидоровичем, уважаемым человеком и отцом двоих детей, а был он безродным котенком, принесенным с самой распоследней помойки.
Котенок оказался вопиюще заглистован и крайне не воспитан - нагадил в хозяйскую шапку. А теперь жалко щурится, прячет голову в лишайные плечики и прижимает розовые прозрачные ушки.
Иногда Антон Дмитриевич любил отчитать трудоустроенного у него на фирме гражданина за якобы невыполненное им задание. Задание всегда было сверхважным и сверхценным. Невыполнение этого задания грозило разорением пригревшей бездельников конторы Тырякина. Невыполненные задания Тырякин придумывал виртуозно. Слюнявя палец, поглядывая на провинившегося кадра, Антон Дмитриевич раздраженно листал свой ежедневник. Находил законспектированное им поручение и требовал объяснений. Подчиненный терялся, напрягал память, суетливо перебирал в памяти свои промахи. Никаких поручений он не помнил, хоть режь его, склеротика этакого.
Текучка в конторе Тырякина была почти такой же вопиющей, как и поведение кошачьего заморыша, попутавшего лоток с зимним треухом хозяина.
Аня, одна из немногих, трудилась в конторе целых шесть лет. Она была старейшим работником фирмы. Когда-то она закончила медучилище, но работать по специальности не пошла.
Когда коллеги, впервые испытавшие на себе фокусы Тырякина, спрашивали Аню, каким же чудом та до сих пор не обезумела, не покрылась струпьями и не сбежала из этого дома скорби, то Аня всегда отвечала очень просто. Аня поясняла, что Тырякина она уважает.
Коллеги на Аню косились и считали ее несчастной лизоблюдкой. Аня была согласна на лизоблюдку. Возмущенным коллегам Анюта не поясняла главного.
Тырякина она уважает, как хороший врач должен уважать своего пациента. Если Антон Дмитриевич входил в раж, начинал нести откровенную ересь и ершиться рыжими носяными волосками, Аня испытывала к нему жалость и печаль. Она посматривала на болезного Антона Дмитриевича: мучается живая душа, кричит и заходится в нем окаянная болезнь. Если Тырякин уж совсем терял человеческое свое обличие, например, начинал тонко визжать, стучать кулаком по столу, швырять документы в сотрудников, задыхаться от ярости, Аня мысленно выписывала ему трехлитровый клистир с крепким настоем ромашки.
Аня могла легко представить господина Тырякина малышом. Вот он, толстенький Антоша Тырякин, сидит на желтом алюминиевом горшке. Основательно сидит, с выражением важности на детской мордочке. Толстые его ножки в текстильных тапочках смешно поджаты. Рыжие волосенки топорщатся. Рыжие бровки хмурятся. Антоша теряет липкий бублик из цепких толстых лапок своих - кричит, гневается.
Как же можно всерьез на него злиться? Дитя не ведает, что творит.
А потом Аня вышла замуж и бегом унеслась в декрет.
Про Тырякина и те шесть лет вспоминает с ужасом.
Кстати, бизнес Антона Дмитриевича понемногу загибается. А однажды какой-то молодой и дерзкий сотрудник (на испытательном сроке) и вовсе Тырякину в нос стукнул. Смачно так. Ему потом коллектив благодарность вынес - пиццей угостил. Правда, испытательного срока этот дерзкий юноша не прошел.