Я уязвлён.
Во мне развилось самомнение, что я всё могу понять у больших именитых художников.
А вот прочёл такое:
«…полная томной негой и «декадентской» пряности рубежа веков меланхолическая живописная фантазия К. А. Сомова «Конфиденции»».
Открыл…
И чувствую, что Стернин, просто зная, что Сомов будет писать позже, описал дух этой картины так, как он описал. — Я уязвлён, что никакая конкретика картины не связывается в моей душе в ницшеанство, к которому — я знаю — принадлежит Сомов.
Ну разве что сосновый парк является преддверием французских парков XVIII века, в которые Сомов убежал от категорически не устраивавшей его действительности — не конца XIX века, а вообще Этого мира.
Это, да, пахнет декадентством, потому что, что ж это за место такое — вне Этого мира. Но я — против. Потому что есть радость умения выразить то иномирие непредставимое.
Есть общий приём модерна, это умение обеспечивающее: живое рисовать как бы мёртвым, а мёртвое — как бы живым.
Столкновение их — даёт катарсис, который очень удобно осознать как ницшеанское метафизическое иномирие.
Если мёртвой относительно живых людей счесть неодушевлённую природу (беседку, парковые дорожки, деревья, тень от них), а живыми — людей, то сразу станет понятна бросающаяся в глаза странность этой картины: всё на ней тем более живое какое-то, чем дальше от двух женщин в самом низу. А к тем внимание — минимальное. Аж обрезаны их фигуры. Аж еле прописаны они. Древесная кора подробнее нарисована, чем складки их платьев. А какая живенькая тень от ствола этого самого близкого к нам дерева! Она живее самого дерева. А тень — на дорожке — от левой ветки этого дерева, вообще брызжет жизнью. Смотришь и так и чудится, что сейчас она задрожит. Хвоя, которая эту тень отбрасывает, ещё невнятна, что это — хвоя (по сосновому стволу её хвоей понимаешь). Но над нею (такова композиция) находящаяся беседка прорисована до последней мелочи. Каждая доска крыши — отдельно прописана.
(Хорошо признаться в бессилии первых минут разглядывания: искренность набирает силу и не даёт врать что-то только потому, что в душе ЧТО-ТО требует себя выразить {глаза-то сразу увидели противоречие: беседка — резкая, хоть вдали, а фигуры смазаны, хоть вблизи; а до сознания то, что увидели глаза, не доходило; и — будоражит ЧТО-ТО}.)
Я не знаю, когда теоретики впервые словами описали этот трюк модерна — оборачивать живое мёртвым, а мёртвое — живым. Хочется думать, что художники до этого доходили не от сознания. Просто одно и то же отвращение к скуке обычной жизни с железной необходимостью заставляет всех крайне-прекрайне разочарованных находить, в общем, одни и те же выразительные средства.
18 февраля 2020 г.