Нет, не там, где «душили-душили, душили-душили». И не там, где Шариков отплясывает на кафедре с балалайкой и поёт придушенным, мохнатым голосом похабную частушку. И не там, где целится из нагана в растерянных профессора Преображенского и доктора Борменталя.
Самое жуткие кадры — когда он среди ночи стоит перед зеркалом со свечой, угрюмо вглядываясь в своё отражение. Смотрит глаза в глаза.
В эту почти мистическую минуту животное превращается в человека. Бегала себе ничейная собака, тибрила колбасу, удирала от пинков и побоев. И вот вытащили из понятного и привычного прошлого, из битой шкуры. Только сейчас происходит самоидентификация. Пёс осознаёт себя человеком разумным, человеком, который звучит гордо.
Не тогда, когда отвалился хвост. Не тогда, когда научился гавкать «Абырвалг», лихо опрокидывать водку, огрызаться на Преображенского, приставать к Зине. До этого он был страшен, жалок и смешон. Отныне — только страшен.
Что и доказали последующие исторические события.