Рука машинально потянулась к винтовке.
– Эй, многоуважаемый, – окликнул я горца, упрямо ломившегося к воротам, – вы это куда? А ну-ка, стойте, где стоите, или от вашей добродушной физиономии останутся только воспоминания. Стойте, говорю! Капитан закончит дела и сразу к вам подойдёт. Не лезьте.
Горец, двух метровый дяденька со спутанной бородой и в запачканной кровью рубахе, отступил при виде винтовки на шаг, что-то прохрипел себе под нос, тряхнул лохматой головой и, словно опомнившись, кинулся опять на ворота. Изогнутый его меч, висевший на поясе, ударился о прутья и звякнул. Мой палец улегся на спусковой крючок.
– Успокойтесь!
– Впусти! – зарычал здоровяк, тряся решетку. – Моей жене лекарь нужен, ты, скотина проклятая. Выродки на нас напали, дочку с женой ранили. Впусти же! Клянусь, если ты сейчас не откроешь нам двери и не приведешь сюда лекаря, я выбью из тебя всю твою поганую душонку. Ты меня понял?
Он засопел и опять тряхнул дверь. Металлическим створкам едва удалось удержаться на петлях, с потолка посыпалась кирпичная кроша.
Тогда я, стоя под узкой аркой ворот, передернул затвор, вскинул винтовку и направил ствол в его сторону.
– А ну без угроз мне тут, ладно? – прохрипел я в ответ. – Ведь и продырявить могу если что.
Потом обернулся к молоденькому новобранцу, который был у меня в напарниках и стоял сейчас за спиной, и сделал ему знак рукой.
Малец оказался смышленым. Удостоил меня кивком, схватил ружье и без лишних слов рванул к капитанскому домику. Я снова повернулся к горцу и посмотрел через его могучее плечо.
Старая двухосная тележка, накрытая тентом, пристроилась на обочине рядом с пограничным столбом. Из-под навеса раздавались женские стоны, изредка слышались сдавленные крики и приглушенные обрывки фраз. Стоявшие рядом с повозкой двое крепких ребят – сыновья горца, по-видимому – переминались с ноги на ногу, время от времени заглядывали под навес, хмурились и жевали губами тлеющие сигаретки. Красные огоньки их папирос мелькали в вечерней полутьме.
Я перевел взгляд на горца и мысленно усмехнулся.
Вот зараза! Не раньше и не позже – именно тогда, когда мне сдавать дежурство. И чего, спрашивается, они не приехали на пару часов позже. Тогда бы я спокойно сдал смену и пошёл бы, наконец, отдыхать. Перед глазами у меня тут же всплыла кровать, и я попытался думать о чем-нибудь другом.
– Слушайте, – начал я, стараясь не выдать своего недовольства. – Чего вы от меня-то хотите, многоуважаемый? Я тут не главный, ничего сделать не могу. Вот придет капитан, с ним тогда и разбирайтесь – кто, что и почему. А пока идите-ка обратно к жене. Вы тут не одни такие, всем помощь нужна. У нас в лагере лекарей знаете ли – раз-два и обчелся, на всех больных и убогих не хватает, а еще вы тут со своими проблемами лезете...Ну все, давайте – идите!
Я повел стволом винтовки, как бы давая понять, что разговор наш окончен, и, не снимая пальца с крючка, продемонстрировал полную решимость воспользоваться оружием, если ему вдруг вздумается противиться приказу. Горец наконец отступил.
– Сволочи! – прошипел он сквозь зубы, сплюнул, и, развернувшись, поплелся обратно к повозке.
Я проводил его взглядом, дабы убедиться, что он не выкинет по дороге ни какой глупости.
Горец, подойдя к сыновьям, что-то вполголоса им сказал, махнул рукой, один из молодчиков рванул было с места, но тут же остановился. Потом все трое они подошли к повозке, самый рослый из сыновей встал на подножку, откинул полог, помог отцу и брату забраться внутрь, в последний раз затянулся и, выбросив окурок в пожухлую траву за дорогой, скрылся под навесом. Тяжелая ткань тента беспокойно заколыхалась и вскоре замерла.
Я, удовлетворенный, сдвинул предохранитель, положил винтовку на плечо и, стараясь не обращать внимание на тревожное чувство, зарождавшееся где-то под ложечкой, направился к дежурке, где старик Прохор готовил ужин для следующей смены.
Свет от зажженной лампы, льющийся из маленького, закопченного окошка, ложился мутным, жёлтым пятном на мерзлую, изъезженную повозками и лошадьми землю. На улице стояла поздняя осень. Холода только начинались, но снег ещё не выпал. Хотелось напиться и завалиться спать, а лучше удавиться.
* * *
– Чего там стряслось? – поинтересовался Прохор, когда я показался в дверях. – Опять черти лезут?
– Если бы, – сказал я, ставя винтовку в угол избы и садясь на скамейку рядом с окном. – Люди с гор приехали. Жена с дочкой у одного ранена. Опять твари постарались. До утра похоже не дотянут.
Прохор печально покачал головой. Я снял шапку и взъерошил волосы. Не мешало бы наверно помыться. Третью неделю без бани, кости уже от грязи ломит. А все из-за этих мер предосторожностей. Нет времени ни пожрать нормально, ни помыться.
Я сонно потянулся.
Значительную часть избы занимал большой дубовый стол. На нем расположились кувшин с родниковой водой, нарезанная буханка хлеба и миска с какой-то похлёбкой, подозрительно смахивающей на суп из крапивы. Я склонился над кастрюлей и понюхал. Пахнуло травой и летним зноем. Живот вопрошающе заурчал.
Прохор стоял ко мне спиной и возился на полках.
В последнее время старик заметно исхудал. Ходил смурной, почти не разговаривал, еле конечностями шевелил – то и гляди, помрет, старикашка.
За те десять лет, что я провёл в лагере, Прохор всегда казался мне веселым и неунывающим стариком. Вряд ли можно было встретить в этих местах человека более жизнерадостного, чем он (а ведь я слыл в лагере отвязным весельчаком). А тут вдруг в нем такая резкая перемена. Хотя, кажись, я знал в чем тут крылась причина.
Придерживая подбородком стопку тарелок, Прохор поставил посуду на стол, подошёл к шкафу, достал из него самую большую кружку, хорошенько ополоснул, налил кипяток из чайника и протянул мне.
– Что не говори, – подытожил он печально, – а не повезло этим беднягам.
– Нам всем тут не повезло, если ты не заметил, – ответил я, принимая кружку озябшими руками.
Прохор пожал плечами.
– Может оно и так, да только у тебя, Вереск, хоть семьи нет. Тебе трудно понять. А у него жена при смерти. Какого думаешь ему глядеть на нее в таким состоянии, а? – Он выдержал некоторую паузу. – Вот, то-то же – ничего ты не понимаешь.
Я отпил из кружки и поморщился. Чай был горячий и крепкий – Прохор опять не пожалел заварки, навалил, пожалуй, ложек семь в чайник, не меньше. Впрочем, за это его и любили в лагере – старик никогда не жадничал.
Я поставил чай на стол, взял хлеб, разломил пополам, обмакнул кусок в похлёбку и отправил в рот. Похлёбка вышла отменной. Я чуток повеселел.
– Учить что ли меня вздумал, старый? – подмигнул я, бодро жуя мякиш.
Прохор усмехнулся и постучал пальцем по виску:
– А что толку? Если ум в башке не уродился, то одними нравоучениями его туда не загнать. Время только зря тратить.
– Ну да, и то верно, – согласился я.
Прохор, вздыхая, сел напротив меня. Сморщенные руки его оказались на столешницу и принялись теребить концы тряпки.
Мнется старик, сразу видно. Я уже понял, что сейчас последует и, откинувшись на спинку скамьи, стал ждать.
– Три дня значит, да? – начал наконец Прохор, искоса посматривая на меня. – Что дальше думаешь делать?
Я пожал плечами и отпил из кружки. Снова взял хлеб, обмакнул и прожевал.
– Пока еще не решил, – признался честно. – Может быть в бродяги подамся. Похожу, поброжу, мир этот посмотрю, да себя покажу. Чем плохо?
– Ну-ну, – покачал головой старик. – Скажи ещё в благодетели подашься, после всего что вы тут, умники, учинили.
– А чего мы тут учинили? – добродушно поинтересовался я.
– Да не в том суть. Я тебя о другом совсем спрашиваю. Чем дальше заниматься собираешься?
– Да не знаю я, Прохор. Десять лет все таки прошло, жить нормально уже разучился. Не легко будет подобрать что-нибудь стоящее такому, как я. Слушай, а тебе-то собственно какая разница, чем я займусь после службы.
Старик почесал заросший седой щетиной подбородок и ответил:
– Ничего, просто. Вспомнилось мне, как мы с тобой недавно разговаривали. Не забыл?
Когда тебя повторяют по десять раз на дню одно и тоже, при чем делают это в такой манере, что потом только об этом ходишь и думаешь, забыть как-то становится трудно. Первое время я мог это терпеть, но дальше – мне начало надоедать.
Закрыв глаза, я покачал головой.
– Не забыл, не забыл. Ты мне с этим проходу не даёшь. Хотя, помниться, мы с тобой уже не раз обсуждали, что эта тема исчерпана. Я уже устал от этого, может пора завязать?
Прохор взглянул на меня вдруг исподлобья, скомкал тряпку, стукнул по столу ладонью и резко поднялся.
– Чтож я, по-твоему, – повысил он голос, – мальчишка какой-то, чтобы со мной так обходиться, а?
Видать мои слова задели старика за живое. Редко кому доводилось вгонять Прохора в таком состоянии, а уж если довелось, то недели три точно не жди с ним примирения – ходи и чувствуй вину, жалкое ты создание, что обидел бедного и безобидного старика. В этом был весь наш Прохор.
Мне такая перспектива в ближайшие дни не улыбалась, и я поспешил все таки оправдаться.
– Эй, Прохор, я ведь не это имел в виду, успокойся. Мне и вправду не известно, чем я дальше займусь. Ты меня тоже пойми. Столько лет подневольной жизни, а тут вдруг тебя отпускают на волю – лети куда, хочешь, птичка несчастная. Выбор-то велик, а от того куда можно податься, голова кругом идет.
– Она бы не пошла кругом, – серьёзно заговорил Прохор, – если бы ты меня послушал. Неужели так трудно согласиться? Что же ты за упрямец за такой? Я ведь тебе не смертный приговор заставляю подписывать, а отправиться со мной в мой родной город. Неужели это так сложно?
– Нет, но...
– Видишь, – перебил меня старик. – Говоришь, что нет, а сам тем временем все равно отрицаешь. Странные вы земляне. Говорите одно, а подразумеваете совсем другое. И как вас вообще в другие миры пускают?
– Ладно-ладно, успокойся. Понял я твою мысль, понял – мы земляне ненормальные, а вы все здесь хорошие. Ну и ладно, хрен с ним, но я только не могу понять при чем тут вообще твой, этот...
– Караман.
– ...твой Караман. Он ведь не в этом мире, да я даже не знаю где этот «фрукт» находится. Ведь кроме тебя о нем и слыхать никто не слыхивал – я спрашивал. А ты меня туда тянешь. Что если и там, так же как и здесь, плохо, а может и еще хуже?
– Караман чист, – без намека на сомнения ответил Прохор. – Зараза здешняя туда ещё не добралась. Я чувствую.
– Как это?
– А так вот, – огрызнулся Прохор. – Чувствую и все тут. Тебе и этого должно хватить.
Я задумчиво почесал затылок.
Собственно у меня особых претензий к прохорову Караману не было – если тот, конечно, реально существовал, а не был плодом его старческого воображения.
Прохор не сомневается, что там чисто, тогда может и реально рвануть туда. До увольнения три дня, и все равно придется выбирать куда дальше податься. Неприятно будет оказаться вышвырнутым за борт привычной военной жизни, не имея перед собой дальнейшей цели. Что мне, собственно, мешает провернуть это?
– Эй, Прохор, – заговорил я после некоторой паузы. – А как далеко он от сюда?
Прохор с сомнением посмотрел на меня, а потом глазах его загорелась надежда. Он снова сел за стол.
– Далековато, но пройдём через пару-тройку переходом, и уже там. Ты и опомниться не успеешь. Ну так что – ты согласен?
Прохор пристально посмотрел на меня. Я вздохнул и, перегнувшись через стол, хлопнул его по плечу.
– Ладно, старик – была не была. Если тебе так охота, так и быть, я с тобой. Но только учти, если мне там...
Но договорить я не успел – в этот момент в дежурке появился новенький, которого я посылал к капитану. Запыхавшийся, он влетел в избушку, хлопнул дверью и встал на пороге.
– Вереск, – задыхаясь от бега, выдохнул он, – там это, капитан вас к себе зовёт. Срочно.
– Что такое? Что-то насчёт горцев?
– Что?...Нет, у него к вам какое-то, это, особое распоряжение. Сказал, чтобы вы немедленно к нему пришли. На соседний лагерь твари напали.
Я чуть не выронил кружку. Прохор же охнул и уставился на меня – вся его недавняя радость мигом сошла с лица, надежда в глазах потухла. Он весь побледнел.
Вот те на – нападение! Второе за месяц. Только этого нам не хватало.
Не раздумывая ни минуты, я натянул шапку, прихватил с собой винтовку и, сказав Прохору, что разговор наш ещё не окончен, вышел следом за новеньким.
Похоже поездка в Караман на какое-то время откладывалась. Возможно это и к лучшему. Не знаю. По крайней мере, здешние места мне еще порядком надоедят.