«И день удался бы на все 100%.
Если бы не Станислава Капитоновна. Со свойственной сословию обстоятельностью, она высчитала и опубликовала. Всем, кому сумела. Кто выслушал, а не послал. Сколько теперь придётся сжечь соляры грейдеру. Чтобы докатить до, занесённой снегами, деревухи Солоново. И почистить то, что «Гераклу — слабо!» Выпад против древнегреческого героя зачёлся народом. И со смехом пересказывался от избы к избе. Про ГСМ перетёрли и вынесли вердикт — «начальство зажмёт, тудыть мать! Опять останемся без связи…» Кто какую связь имел — не ясно. В виду — тоже. У, ютящегося в крайней к северу, развалюхе — Прохора, конюха местного. Додумали получить лошадку при санях. И в погожий вторник попилили в сельпо. Разведать и прочее.
Вернулись мужики грустные. Буран замёл весь район, в магаз завозу не было. И не ожидается. Лошадь упарилась, повозка дышала на ладан. Конюх материл на все лады.
Ей, выпавшее было нипочём. Пришлось, правд, вылезать из окон, на террасу. Дверь на волю не подалась. Ни плечу, ни бедру, ни ногам. Но после, вооружившись лопатой, она отгребла лишнее от входной. И даже потерзала тропку до калитки. В целом, в её подворье катаплексии не произошло. Всё функционировало, двигалось, шевелилось. Вселенная пришла в календарное соответствие. А наличие/отсутствие любого вида «горючки», на её жизнь, не влияло.
Вместо нытья по поводу запредельных высот сугробных. Она оделась потеплее. Мороз пощипывал изрядно. И двинула на беговых в лес.
Такого благолепия и чинного хорального декорума она не видала давно. Вековые ели обросли пышными белыми искристыми уборами. Можжевельники и голяки лиственных кустарников скрылись — «по макушки»! Не тронутая, ни единым следом или росчерком, снежная поверхность навевала мысли о вечном. И чистом. Не хотелось ни ворошить это первозданство, ни разрушать мифы. О незыблемости установленного миропорядка. И она шла, легко касаясь лыжными палками пороши. Обалдевала от красоты, тишала нравом…
И день. Так и закончился бы умиротворением. И покаянным зазором, в груди.
Если бы Стася. Не припёрлась, после ужина. И не растворила собой всё нажитое. С момента прибытия в Солоново.
Откупившись от долгого зряшного разговора. Куском тирольского и тысячей на солярку. Она присела потеряно на краешек стула. Уставилась в сумерки, за окном. Ещё чуть. И заплакала бы… Накатило бездушное и тяготное. И так жаль было. Враз остывшего настроения.
Не раздеваясь, повалилась на кровать. И рыдала-таки. Пол ночи. О себе. О прошлом. О несбывшемся…»