Она была здесь, на опушке, говорю я.
Она была здесь, говорю я.
Она была черная, говорю я.
Черная, черная, совсем черная!
Мне не верят.
А я видела, вот так и хочется хлопать в ладоши, топать ногами, прыгать на месте, кричать – видела! Видела! Видела! И она была черная! Черная! Совсем черная!
Черная.
Как пепел на печке.
Как кованая решетка.
.
Мне не верят.
А вот старая рассказывает про то, как где-то там, далеко-далеко за дальними-дальними краями они живут, и все сплошь черные, ну еще серые бывают. Редко-редко белые, там, на белых смотреть идут, как на какую-то диковинку, фотографируют, друг другу передают.
Ей вот верят.
Собираются, приходят, слушают, охают, ахают, да вы что, да надо же, да черные, вот прямо черные, ишь ты, как оно бывает. Прям черные-черные? Прям черные-черные, как пепел на печке. Как кованая решетка. Как вода в реке.
.
А мне не верят.
А она была черная.
Там.
На опушке.
.
- Черная! Черная!
Дети бегут врассыпную, дети прячутся, вопят –
- Черная! Черная.
.
Дети плачут.
Старшие им сказки рассказывают про белые снежные замки.
И меня ругают, ишь, чего устроила, детей перепугала.
Как будто это я виновата, что первая черную увидела, как будто это из-за меня все получилось, что черная пришла.
А я и не виновата совсем, она же сама, я её только увидела, я вообще как лучше хотела, предупредить всех…
А я же и крайняя оказалась.
.
-А эти-то черную в дом пустили.
- Тьфу, ты, черт…
И соседи перешушукиваются, перешептываются, вот позор-позорище, черную в дом пустили.
- Это случилось-то?
- В Москве.
И снова все, ой, ой, позор-позорище, чёрную в дом пустили, да и где – в Москве!
.
…Это раньше было.
В каком-то году, в каком, и не помню уже.
А теперь…
Надо что-то делать, говорят, кто совсем постарше.
Надо что-то делать, говорят, кто не совсем постарше.
Кто помоложе, те ничего не говорят, их не позвали.
Ну, еще бы.
Они же все черные.
Черные-черные, ну еще серые немножко.
Да что делать, гнать их с нашей земли, гнать, ишь, понабежали, отродясь это наша земля была, наша, а не чья-то там…
…собираемся все вместе, все, все, сколько нас осталось, белых, да много нас осталось, самым старшим десятки тысяч лет, да какие десятки тысяч, миллионы…
.
…замираю.
Выжидаю.
Она пройдет здесь, она появится здесь – потому что уже догорает последний день ноября, а она появится, когда этот день умрет.
Выжидаю.
Уже думаю, как завьюжу её метелью, замету снегом…
…над черным лесом поднимается огрызок луны.
Мне страшно.
Где-то бьет колокол на старой башне, вспугивает летучих мышей.
Она приходит, - когда я уже устаю ждать, окутывает лес – черная, теплая, дождливая, туманная, моросящая, окутывает лес…
Подкрадываюсь.
Она поворачивается ко мне.
Кивает.
- Вечер добрый.
Вот так.
Безо всякого акцента.
Безо всякого намека на то, что она откуда-то оттуда.
- Э-э-э… добрый.
- А вы какого года?
Вздрагиваю.
- Э-э-э…
- …или так невежливо спрашивать?
- Ну… почему… Пятого. А вы… нынешняя, да?
Она кивает:
- Нынешняя.
Хочу спросить, почему так.
Не спрашиваю.
Что-то подсказывает мне, что она и сама не знает, почему так.
.
- …вечер добрый, уважаемый но… декабрь.
Еле одергиваю себя, еле удерживаюсь, чтобы не назвать его ноябрем – потому что для меня он ноябрь, мокрый, дождливый, черный, пахнущий прелыми листьями и сыростью.
Вхожу в дом.
Теперь это их дом, дом черных и серых – насколько хватает глаз в пространстве и во времени.
Меня называют по имени и даже по дате, помнят, что я – пятого года, черт, стыдно сказать, что не помню никого из них по именам.
Хочу спросить, зачем меня позвали.
Не спрашиваю.
Выжидаю.
По традиции отмечаем новый год, вот это у нас у всех общее, Новый Год, ёлка, Старый Новый Год, оливье… Теперь вот так и отличаем наших от ненаших, у кого – Новый Год, В лесу родилась ёлочка, у кого – Кристмас, и Кто родился в январе, встань, встань, встань…
Хозяева (теперь они здесь хозяева, от Петербурга до Камчатки) смущенно откашливаются, понимаю, сейчас скажут, зачем, собственно позвали.
- Мы… вообще-то… в общем… вот…
Мне показывают белую. Никаких сомнений – белую. Первую белую за сколько-то там десятков, если не сотен лет, а после неё снова сплошь серые и черные. Испуганно расступаются перед белой, будто боятся её.
- Вы… мы… вот… вы же… вы же лучше знаете, как это… как с ней…
Киваю:
- Лучше.
Одергиваю себя, что ничегошеньки я не знаю, что нам самим еще учиться и учиться понимать себя…