Рассказав о комнате своей семьи в коммунальной квартире на улице Чаплыгина и самой квартире, Александр ВАСИЛЬЕВ перешел к соседям. Среди них два профессора - один загадочный, а другой настоящий - и Стеша, жена Кузьмы - классического московского дворника.
Следующую за нами комнату занимал профессор Сакетти с женой. Он уже был древний старик. Понятно, что мне тогда и первоклассники казались не очень молодыми, но этот выглядел как старик-звездочет из сказки. Ходил постоянно в нелепой черной шелковой шапочке, разговаривал очень мало, тихо и недобро. Меня он не замечал, только однажды, лет в мои 7-8, вдруг, встретив в коридоре, очень сильно и больно схватил за руку, затащил к себе в комнату, что-то сунул в карман и молча вытолкнул обратно.
Я даже испугаться не успел. А в кармане потом обнаружил старинное увеличительное стекло в бронзовой окантовке, с костяной ручкой и в кожаном футляре. Ценность для мальчишки, кто понимает, в то время неимоверная. Мы и при помощи найденных на помойке осколков линз от очков умудрялись на солнце выжигать на заборах разные неприличные слова, а тут такой мощнейший прибор, мне все ребята тогда завидовали. Это стекло было из всех раритетов детства последней вещью, которую я потерял во время очередного переезда с квартиры на квартиру. Но все-таки, конечно, потерял.
Когда профессор умер, пришли странно одетые люди, как я сейчас могу предположить, представители католической общины, и вынесли из его комнаты несколько больших, тяжелых очень красивых сундуков. Потом бабушка с удивлением рассказала, что человек, которого все называли исключительно профессором, оказывается, при советской власти вообще никаких научных званий не имел, а до революции успел дорасти только до приват-доцента. И еще говорила, что на похороны к нему из самого Рима приезжал настоящий кардинал. Этого я, однако, подтвердить не могу, сам никакого кардинала не видел.
За комнатой Сакетти жили Прудниковы. Они у всех вызывали жгучую зависть, поскольку владели аж двумя комнатами. Правда, на шестерых. Но завидовать это не мешало.
Старший Прудников тоже был профессором. Но уже настоящим. Преподавал математику в МГУ. Вот он меня замечал постоянно. Стоило мне заняться самым невинным из моих развлечений - катанием на старом дребезжащем трехколесном велосипеде по чудесному только для того и предназначенному коридору - как сразу же выскакивал этот гад, почему-то всегда с зонтиком, и принимался гоняться за мной, стараясь загнутой ручкой этого зонтика поймать велосипед за заднюю ось.
Почему он просто не останавливал меня? Может, ему тоже эта игра нравилась. Мне она нравилась точно, тем более, что поймать меня Прудникову практически никогда не удавалось. А если он всё-таки добивался своего, я соскакивал с велосипеда и, оставив трофей в руках неприятеля, несся в нашу комнату, изображая обиженные рыдания невинно пострадавшего крохи. Освобождать моего трехколесного друга шла обычно моя прабабка, после чего обиженным крохой начинал выглядеть уже сам Прудников. Но надо отдать должное его принципиальности. Когда у него самого подрос внук, и мы с ним стали гонять наперегонки уже на двух омерзительно скрипящих велосипедах, профессор точно так же бегал за нами обоими.
В последней комнате, перед самым входом, жила Стеша, жена Кузьмы. Сам Кузьма умер еще перед войной, но вдовой Стешу никто не называл. Только женой. Не знаю почему. Возможно, чтобы не терять последнюю связь времен, которую олицетворял сам этот покойный Кузьма. Дело в том, что все жильцы квартиры переехали сюда уже после революции. А Кузьма был в этом доме дворником еще при царском режиме.
Жил он тогда в отдельной дворницкой с входом из подворотни. Эту комнатку мне Стеша показывала, в ней хранились всякие метлы, лопаты и прочий профессиональный инструмент, и окон там не было. В остальном вполне себе приличная комната, не сильно меньше нашей.
После переворота, когда началось уплотнение, Кузьма перебрался в квартиру, но дворницкая так и оставалась за ним, как рабочее место. Кузьма, судя по рассказам, был тот самый настоящий московский дворник, который не только махал метлой или лопатой, но выполнял еще множество социальных функций делавших старый московский приличный доходный дом таковым. Запирал парадный вход на ночь, открывал припозднившимся жильцам, поздравлял «хозяев» со всеми большими праздниками, за что непременно получал в ответ рюмку водки и серебряный рубль - рядом с ней на подносе, и так далее.
Стеша была его не первой женой, по ее рассказам, он ее «взял молодой из деревни» после кончины очередной супруги. Успели даже родить сына, но слишком рано, на войну он попасть успел, а вот вернуться с нее не получилось.
Никакой официальной должности Стеша в доме не занимала, а когда я ее узнал, так вообще была глубокой старухой. Но старухой при этом она была очень деловой, крепкой, такая аккуратненькая, ладная, жилистая бабулька с острым взглядом и без малейшего намека на дряхлость. И если в доме возникали хозяйственные проблемы, найти какой вентиль или выяснить, где что лежит и как до чего добраться, говорили: «лучше бы посоветоваться с женой Кузьмы», а потом уже обращались в домоуправление.
В нашей квартире Стеша, кроме того, еще играла особую роль. Она могла «помочь с уборкой или с продуктами». Именно так. Речь не шла о том, что надо «нанять» Стешу или «послать» на рынок. Формулировалось это так: «Стеша, если Вы случайно свободны, не могли бы помочь в одном деле?..» Обычно Стеша «совершенно случайно» оказывалась свободна. Помощь эта, естественно, оплачивалась, но мягко и вскользь, как будто это была не плата хозяина работнику, а вид соседского обмена.
Умерла Стеша в середине 1960-х, как раз тогда, когда очередников из дома начали потихоньку переселять в «хрущебы» и сам дом начал уже стремительно превращаться в нечто совершенно иное. Впрочем, не берусь судить, возможно, первичной в этом превращении и была смерть Стеши.
Наверное, на этом стоило бы закончить часть повествования, относящуюся к жильцам нашей квартиры. Но хочется вспомнить какую-нибудь одну яркую сцену, которая в моей памяти ассоциировалась бы с духом человеческого сосуществования в этой квартире. Вот она.
Утром в коридоре у двери единственного туалета стоят трое. Профессор Сакетти, профессор Прудников и мой дед, член Союза художников. Они подошли практически одновременно, но туалет занят кем-то из дам, и мужчины ведут между собой неторопливую беседу обо всем, кроме, разумеется, политики. У каждого в одной руке собственный деревянный стульчак, а во второй - газета, не всегда свежая и даже не всегда целиком. Наконец, туалет освобождается, и только что степенно обсуждавшие высокое господа мгновенно начинают толкаться за право пройти первому - каждый, как выясняется, очень спешит.
А я в это время безмятежно гоняю по коридору на велосипеде, пользуясь тем, что Прудников с зонтиком в туалет не ходит.
Предыдущие части и другие статьи Александра Васильева.