I hope that I say nothing imprecise in mathematics, but also nothing that is mathematically proffered.
Alain Badiou.
Как же можно было так вразумиться? Если бы Лейбниц обладал аппаратом теории множеств, ему надо было бы написать не "Монадологию", но "Математику трансцендентного"? С чем возможно не повезло Бадью в этом тексте. Что составлен переводчиками на его возможное поминанье. Отнюдь не с тем, что могут быть незначительные ошибки, не говоря уже про опечатки в тексте математического формализма. Незначительные, потому что средства их исправления предоставлены системой, что выложена. Здесь, и код, и редактор кода. Но это достоинство любого учебника по логике и элементарной математике. Интеллектуальное самоубийство? Жертва разума ради жизни? Философ решил показать, что для него теория множеств, это таким же образом не китайская грамота? Но основное возражение, конечно, может быть совсем не в этом, любознательность и уважение к заслуге, - в этом тексте несомненно есть величие, попробуйте его, если не переписать от руки, то прочитать, это сложно, учитывая, что по некоторым данным статистики присутствие абстрактных знаков в тексте, снижает количество читателей, едва ли не в двое, - это скорее достижения, но вот за всем этим возможным славословием краткости таланту и точности, свойственной направлению к Карнапу, чем их больше, тем вероятнее можно встретить простое указание на припадок бреда технической деятельности и фетишизм абстрактных знаков. Что может спасти интеллектуального "утопленника", разве что, только то, что он не идеалист, и потому ему может быть совершенно все равно, какие необратимые шаги были сделаны в этом направлении, пара Кант- Гуссерль, может быть вне игры таким же образом, как и их возможные инвективы. Открытие позитивизма: может быть, и есть наиболее общее позитивное знание, в том числе, и о бытии. Курьез только в том, что если перебрать с этим позитивом, то это физика, просто физика, логика и этика, как не странно, и не надо трех слов, пусть бы они и были в текстах ранних стоиков. Если курьез продолжить, то текст можно аккуратно разделить, как минимум, на два текста, один будет, более или менее, достойным учебником по теории множеств и исчислениям элементарной математики, с относительно развернутым встроенным возможным физическим смыслом формул. Второй, видимо, таким же образом мифологически и поэтически философский, если не натурфилософский, как и у автора текста "Время и бытие". Впрочем, эпитет "мифопоэтический", что бывает и одиозен, можно заменить на афористический, и тогда афористические описания бытия, могут претендовать на онтологию и ее статус, что возможна как феноменология, основной стиль которой, как раз описание. Афористическое описание бытия, и такая же его история, это онтология в этом смысле.
Но и тогда, один текст может совершенно не нуждаться во втором, оба могут быть совершенно независимы, так что будет ли содержание одного в другом может быть совершенно не важно. И речь не о дух книгах, что объединены в одном издании под названием Математика трансцендентного, это, как раз, можно сделать правильно, но о тех, что получились бы, если бы эти две отфильтровать по принципу: математика -одно, трансцендентное- другое. Отчасти так, как это имеет место в гегелевой "Энциклопедии философских наук", в Науке логике(малой), математика-материализм, трансцендентное- идеализм. В этом, кроме прочего, и особенность математически логического формализма. Ничтожность его содержания невозможно превзойти никакими афоризмами, вида: бытие как событие, (или тем более, фаллос как эрекция, на последний почти сподобился в свое время такой респектабельный журнал как "Логос"). Смех смехом, но почему определение бытия, что претендует на субстанциональность индивида ли или множества, которые тот единит, все время кружит около такого ясного различия единства мощи и множественности возможности, многообразия кода и единства вздымания, само возрастающего владычества сущего в целом, что видимо и трансценденция, просто и без затей, и возможности, многообразие которой и есть предмет феноменологии, только как которая и возможна онтология? Можно часто встретит контраст в определении бытия как деятельности и множества, производства и массы. Время — это горизонт смысла бытия вообще и еще именно потому, видимо, что е = м(с в квадрате). Энергия или действительность — это масса, умноженная на скорость в квадрате. Измерение же скорости не обходиться без времени. Время, таким образом, — это горизонт смысла бытия, если это последнее взять, как действительность, а не возможность. Но разве формула Эйнштейна — это определение бытия? Это определение количественной меры движения, которым так же является и время, в одном из самых известных в философии его определений Аристотеля, и потому еще возможно равенство. Тогда как индивид с его действительностью остается видимо в стороне, если не в точечной массе, в идее.
Почему, для того чтобы справиться с этой двусмысленностью в определении бытия, что в силу невозможности охватить все роды сущего и логических сложностей, в силу которых, бытие не может быть родом родов, и таким образом остается, если не омонимией, то аналогией, Кант назвал бытие полаганием и не более того? Все чтобы ни было -одно, и воля к власти, множественное многообразие и производство желания, что и есть реальность, в том числе, и его удовлетворения, и реализации.
Что ждало Бадью? Признание тривиальности одного из текстов, на которые могло распасться изложение новейшей онтологии, в виду школьных учебников, и статус жалкого разносчика экзистенциализма трансцендентального, в другом. Просто потому, что философия с некоторых пор необратимо начинается, как раз, там , где спрашивают о том, почему можно писать "Этику" дедуктивными цепями, а почему нельзя. Почему формальная логика или математическая теперь, не трансцендентальная? Достоинство аналитики понятий КЧР, или онтологии в известной интерпретации, состоит, как раз, в том, что это анализ, что возводит гетерогенные способности, гетерогенность которых еще нужно показать, к возможному единому источнику. И именно таким образом демонстрирует, как границы познания, так и его неограниченность в этом основании, что наука никогда не сможет преступить, ибо оно неограниченно продуктивно. Почему герменевтика экзистенциально трансцендентальной аналитики — это не алгебра логики, но скорее алгебра экзистенциальной онтологии подобно тому, как диалектика- это алгебра революции?
Рикер, вообще говоря, человек верующий, все же, чествовал психоанализ, видимо, таким же образом, как терапевтическую дисциплину, не забывая при этом про Гегеля. Ни того, ни другого. Это прямой вызов, и искание уникальности: ни диалектики, ни психоанализа, не нужно для единства: онтологии, логики и теории познания? Исключительно аппарат теории множеств и формализмов логических исчислений, предикатов и высказываний. И при этом вспоминая про Делеза, автор сетует на то, что тот не чествовал Диалектику. (Впрочем, в сравнении с этой двоицей Делезом и Гваттари, кто только не проигрывал.) Но что делать, это Франция! Точнее, французское просвещение! Что осталось у философии, да все! Это вообще не вопрос. Счастливые времена досократиков, только, теперь, видимо, и по ту сторону от китайской степны. Курьез в том, что этика, в таком случае, вероятнее всего, может быть только этикой Лао Дзы, то есть чудовищным протоколом с чудовищной же невозможностью ничего предпринять и ничего изменить, не деяния, перед лицом чудовищного же произвола властей и опять же кого угодно просто потому, что это этика долженствования, и как таковая философская теория, прежде всего, что никогда не станет сущей моралью, ярмаркой тщеславия. Но если что-то решил, то это выпало, событие. Строить небоскребы- это покоиться. Быть встроенным в конвейер -ничего не делать. Не потому ли переводчик вспомнил императив Канта, а Ницше прозывал того китайцем, видимо, в том числе, и за этику образа мысли, исключительно. Просто потому, что если это не в этом смысле, то этика Канта, может быть, едва ли не еще более чудовищна, не теряя известной синонимии смысла. Все возможно в мире физической причинности, и нет вины в этом мире просто потому, что вопрос о моральной значимости, это вопрос ноуменального мира, - карт-бланш на все что угодно здесь, - на любую возможность перейти всякую данную границу. Что образом жизни Канта, как раз, не подтверждалось, он топтал и топтал всего одну дорожку- философского профессора. Совместить мистицизм Экхарта и физико-математическое естествознание, после Лейбница можно было видимо только заводя ум за разум в трех критиках, а ведь во второй еще и гротеск проглядывает, и в самом что ни на есть позитивном смысле самолюбия, что из солипсизмов, выше самомнения. Можно ли всерьез быть французским просветителем 18 или даже 19 века со всей его наивностью разума, в 20-м? Действительно ли перед нами прямое отображение Зиновьева А.А., из которого частью вышел-таки Шопенгауэр, в отличие от дяди Вани, из которого тот не вышел, и что развернул перед ними новую систему и картину представления бытия и Вселенной в логике научного познания 20 века? Не слишком ли много алгебры множеств и на чужой счет?
Может быть, так и стоит посмотреть на текст, в особенности в виду странной претензии, все еще сохранить философскую двусмысленность трансцендентного,- просто потому, что если это просто название чисел, математических множеств, то опять же, что здесь философского, это, как и всякое такое имя, просто что-то номинальное, пустое множество,- и при этом использовать исключительно матезис, формальные онтологии в качестве, и предмета, и метода. И потом, если множественность, просто безразличная нейтральная поверхность известной точности точки("точечности"), множественности, да еще и безжизненная, то какое же это бытие? Неорганическое видимо? И что, перед нами некрофил? Разве не предоставил Гегель в виде "Феноменологии духа" средство покинуть его систему, что ведь сказал Кожев - философия смерти?! Просто потому, что подобно вещи в себе Канта "Феноменология духа", это то, без чего невозможно войти в систему, но с ней в системе невозможно остаться! И вот эту лестницу в небо, что скорее ведет в глубочайшую пещеру вечного покоя, такова превратность образного символизма германского духа, отбрасывают. Что же такое, как же ж так, не слишком ли мы увлеклись верой в науку логики?
Сложность, однако, может быть и в другом, несмотря на такие титанические усилия, что вполне заслуживают признания, -нашелся хоть один философ, после Витгенштейна и Карнапа, что без ложной скромности, не побоялся границы, как собственной тени, и, хотя бы выписал ее, хотя бы между двумя формами общественного сознания: философией и наукой (логики),определив быть может то место в котором Карнап и Хайдеггер могли бы дружески побеседовать, - так и не создана, ни ситуационная, логика (логика динамики желания сингулярного и массового), коей бредил уже Поппер, и, о повсеместной, что же что и подспудной работе над которой так экспрессивно иногда, высказывался М. Фуко, ни общая теория интеллекта. И потому место, это, скорее, утопично. Общая теория алгоритмов, так же безразлична к трансцендентальной феноменологии Гуссерля, как и эта теория трансцендентального идеализма к общей теории позитивных(эффективных), конечных алгоритмов и автоматов. Но искусственных интеллектов, уже как минимум два, кремниевый и квантовый, что показательно просто потому, что там, где два, там может быть и миллион. Мы создаем интеллекты повинуясь исключительно глубоким интуициям!? И при этом, все еще на глазок прикидываем меру афористичности, меру статуса дар-яд, возможных багов в редакторе кода, в студиях программирования.
Что еще можно ответить на констатацию простого и не простого обстоятельства, что общая теория интеллекта до сих пор отсутствует, кроме такого мудрого: "… и не надо"?
"СТЛА".
Караваев В.Г.