Александр Молчанов: Коллеги! Во-первых, я должен сказать, что сегодня волнуюсь, как никогда. Сегодня 102-е интервью, которые я провел за эти 4 года. Но, сегодня я прям с особым волнением, потому что у меня в гостях писательница, на книгах которой я вырос, и у которой очень многому научился в смысле ремесла – Александра Маринина. Марина Анатольевна Алексеева, прошу любить жаловать! Самое время сказать "здравствуйте"!
Марина Анатольевна: Уже можно?
Александр: Да, мы уже в эфире.
Марина: Здравствуйте, Александр и те, кто сегодня пришел!
Александр: Еще одна важная штука, о которой я должен вас предупредить, что в процессе нашего интервью, возможно, будут демонстрироваться табачные изделия и возможно даже будет демонстрироваться их употребление по прямому назначению этих табачных изделий. И я думаю, что мы должны предупредить наших зрителей, что курить вредно, что Минздрав предупреждает. Я вот не курю, например. Чего и вам советую, но, с другой стороны, я никак не осуждаю тех людей, которые курят, особенно конечно же пишущих людей. Помню каково было учится заново фактически писать, после того как я бросил курить, поэтому… Окей, всё! Начинаем! Марина Анатольевна, давайте… все интервью начинаю с одного и того же вопроса, и при этом чем дальше, тем чувствую себя, все более странно задавая этот вопрос, но продолжаю его задавать. Кем вы хотели стать в детстве?
Марина: В детстве я хотела стать киноведом.
Александр: Киноведом?! Почему?
Марина: А я очень любила кино и у нас в домашней библиотеке были и книга Садуля, и книга Рене Клера «Размышление о киноискусстве», и сценарии зарубежного кино. Вот в 60-тые годы, поскольку фильмы не показывали, то хотя бы переводили иногда издавали сценарий. Это все у нас было. Не говоря уже о таких книжечках в мягких обложках. Актеры зарубежного кино, где приводилась не только биография, но и шел разбор ролей и фильмов в которых эти актеры снимались.
Александр: Интересно, а Садуля, был большой, или вот это вот маленький одним томом который?
Марина: Большой, двухтомник огромный, человека убить размером. Желтенький такой он был.
Александр: Да, да, да.
Марина: Пятидесятых годов издания. Вот это все было мною прочитано, причем я ловила себя на том, что мне интересно читать разбор, я хорошо помню разбор в одном из сборников фильма «На последнем дыхании». Покадровый, меня это так заворожило, у меня было ощущение, что посмотрела фильм. После перестройки, когда все стало доступно, появился интернет, и стало возможно посмотреть все что угодно, я не стала смотреть фильм, потому что у меня было полное ощущение, что я его видела. И вот такой анализ, вот такой разбор, он мне был очень близок, интересен, в подростковом возрасте, я искренне хотела вот именно этим заниматься.
Александр: Это очень интересно, потому что я помню, читал одно из киноведов, и он говорил, что… Не из киноведов, а из театроведов. И он говорил, что я не настолько любил театр, и не настолько любил смотреть театр, насколько любил читать про театр. То есть то, что критика она является… в театре там особенно, потому что там вообще нет способа зафиксировать вот это действие, кроме как написать о нем. Мне кажется, что она особенно начиная с Белинского, превратилась в некий совершенно отдельно литературный жанр, который вполне себе самостоятельно существует. То есть можно было читать про кино и получать там и информацию какую-то о жизни и о искусстве, и вообще обо всем, не смотря это кино. Вот это какая-то интересная такая штука.
Марина: Интересная штука еще и потому что когда читаешь анализ сделанный другим человеком, и сравниваешь его с собственными ощущениями от просмотра этого же кинофильма, ты начинаешь понимать то, что в общем, мы должны уметь понимать с детства, но нам почему-то никогда этого не объясняли. До какой степени мы все разные, и разными глазами смотрим, и разными мозгами воспринимаем, объясняем и запоминаем одно и то же. Фильм нельзя изменить. По поводу спектакля могут быть разночтения, потому что сегодня сыграно так, завтра сыграно иначе. Актерский состав такой, актерский состав другой, актер в настроении, актер не в настроении, где-то поменялась интонации, сменилось все впечатление. Ту все понятно, но кино-то все равно сделано, и как говорила Фаина Георгиевна Раневская: «Плевок в вечность». Никуда не денешься, и все равно, сколько смотрящих пар глаз, столько мнений, написания анализов. Ни одного совпадающего.
Александр: Очень интересно! А вот в какой момент у вас было ли какое-то осознание того, что вам хочется писать именно литературу? Или это пришло уже позже, уже после работы… Уже после вуза, после какого-то… то есть в каком-то уже более сознательном возрасте.
Марина: Конечно в более сознательном, потому что в юности у меня была возможность делать то, что я хотела. Меня же никто не принуждал выбирать профессию. У меня слава Богу, очень рациональный и продвинутые в этом смысле родители, которые никаким образом на меня не давили. Ребенку интересно читать про кино, пожалуйста. Подписали на журнал «Советский экран», подписали на «Искусство кино», приносили из библиотеки книги, пусть ребенок читает, что ему интересно. ребенок перестал хотеть заниматься кино, стал хотеть заниматься юриспруденцией, ради Бога, занимайся юриспруденцией. То есть если бы в юности захотела писать, то меня бы, конечно, наверное, заставили поступать в литературный институт, или на журфак, ли в крайнем случае на филфак, поскольку у меня был очень строгий этом смысле отец, который говорил: «Дилетантство недопустимо. Если хочешь что-то делать, надо делать как следует этому научившись предварительно». То есть нужно овладеть профессией сначала. И поскольку учиться на писателя, такой глупости у меня в голове никогда не было, и я продолжаю считать до сих пор, что это полная глупость, что на писателя учиться нельзя.
Александр: Мы сейчас поговорим об этом.
Марина: Да, а то я совершенно сознательно пошла получать свое вожделенное юридическое образование, и прекрасно в этом существовала до 34-х лет.
Александр: Вот скажите… Сейчас мы тоже об этом поговорим. Но, я просто посмотрел вашу биографию, и там две спецшколы, и в Ленинграде, и в Москве. И это языковые спецшколы. Это был выбор родителей или это было ваше желание изучать иностранные языки?
Марина: Изучать иностранные языки я начала в 5 лет, равно как и заниматься музыкой. И когда дело дошло до поступления в школу, мне естественно был задан вопрос: «Тебе интересно и дальше учить английский? Если да, то пойдем в английскую спецшколу. Если нет, то пойдем в обычную школу». Я сказала: «Конечно». Мне очень нравилось, я с удовольствием пошла в английскую спецшколу.
Александр: Это был только английский или еще какие-то языки? Сколько языков вы сейчас знаете?
Марина: Я знаю только русский и английский. Вообще эту школу как раз, к сожалению, мне удалось ее закончить в Ленинграде, но в этой школе после 7-го класса присоединялся второй язык. Но я доучилась там, к сожалению, до 6-го класса, после чего пришлось переехать из Ленинграда, и здесь в Москве школа была моноязычная, то есть только английская.
Александр: Ясно, хорошо! А вы сейчас продолжаете читать что-то по-английски, для себя, не для поддержания языка, а вот просто нравится?
Марина: Нет.
Александр: Нет?
Марина: Нет, язык я забросила совсем, и я им пользуюсь… Вот пока работала, пока служила, пользовалась активно, потому что было очень много литературы на английском, ее совершенно не было тогда на русском языке. И монографию я писала на английском языке, которую сдали в ООН о преступности в Москве. То есть тогда у меня язык был рабочий, не только бытовой, но и профессиональный. Потом все это стало совершенно не нужно, я вышла в отставку в 98-м году. Языком я теперь пользуюсь только в качестве туриста, когда бываю за рубежом. И то, поскольку чаще я бываю в Германии, то я предпочитаю потихонечку осваивать немецкий. Конечно, английский, он там тоже годится, но поскольку я там бываю часто и по долгу, то как-то само собой уже приходят немецкие слова и выражения.
Александр: А как вы считаете, вообще писателю, пишущему на русском языке в наше время, в 2020-м году нужно знать иностранные языки? Ну, английский как минимум.
Марина: я поняла.
Александр: Для меня это на самом деле не очевидный вопрос, и я когда…
Марина: Он очевидный именно в той формулировке, в какой вы его задали,
Александр: Да.
Марина: то есть знать особенно английский. Значит особенно английский знать не надо. А вот какой-нибудь, хотя бы один, какой-нибудь, знать надо обязательно просто для того, чтобы понимать, как думают и как чувствуют люди, говорящие не на русском языке. Даже ни как, а просто хотя бы понять, что они думают и чувствуют по-другому. Все это, наверное, очень смешно звучит, но на самом деле, от фонетики языка очень много зависит для носителей этого языка. Если много гортанных звуков, это один тип мышления. Если много открытых гласных, это другой тип мышления. Если много закрытых гласных, это еще один тип мышления, тип реагирования, тип поведения. Наверное, есть какие-то научные исследования, катерные этот феномен объясняют, но то, что он существует, это совершенно точно.
Александр: Ну, вот я, например, такую теорию слышал, что там скажем английский язык, почему так распространился. Потому что Англия правила более или менее всем миром, а сейчас она, Англия переехала в Америку, и сейчас Америка правит оттуда примерно половиной мира. И в общем-то если бы в свое время, скажем, английский флот не победил испанский, то вполне может быть, сегодня Испания бы правила бы миром, и мы все учили бы испанский язык. Но, с другой стороны, есть такое мнение и филологи некоторые считают, что как раз-таки именно, потому что английский язык был… то есть, что основой был именно язык, то есть сначала был язык, который нес в себе какое-то не знаю, агрессивное, завоевательское какое-то начало. И как бы на этом языке собственно… Сидя верхом на этом языке Англия завоевала весь мир.
Марина: Очень может и быть. Я этого не знаю, но теория любопытная, и по крайне мере не имеет смысла ее сходу отвергать. Надо в этом покопаться.
Александр: Да, да, интересно, я просто я пытаюсь понять… Я разговаривал с ребятами, которые живут в маленьких языках, латвийский, например, или финский язык. И там 20 тысяч слов, остальные заимствованные, нет, допустим, своего слова для… Ну, хотя сейчас это все тоже между языками как бы… Скажем русского слова для компьютера тоже нет. Мы тоже берем заимствованное слово и каким-то образом его утилизируем. Но маленький язык, не дает возможности некой широты… Я понимаю, что то, что я сейчас говорю, это прям сейчас вот все представители маленьких языков, сейчас прям мне скажут на это что-нибудь. Для широты, глубины, гибкости, и в этом смысле, мне кажется, что наш язык, он в принципе не плохой, то есть он довольно гибкий, он позволяет какие-то вещи сказать… Вот чуть-чуть изменил слово, да? «Чего» — это одно. А «чё» – это вообще другое. Да? то есть вот чуть-чуть изменил, и уже вообще все изменилось.
Марина: Знаете Александр. Два разных момента в вашей пламенной речи. Момент первый. О широте нашего языка. Я всегда привожу в пример цитаты гениального Дитмара Розенталя из самоучителя итальянского языка, по которому я в детстве занималась - во фразе: «Я студент филологического факультета Санкт-Петербургского университета», все слова заимствованы, кроме слова «Я». Это к широте нашего языка. Наш русский язык, наверное, на 80, а то и больше процентов построен на латыни. Так что не такой уж он и широкий на самом деле, и что касается заимствования, тут нам ни не гордиться, ни кичиться русскоговорящим людям нечем.
Александр: Ну, мне кажется то же самое с английским.
Марина: Ну, в общем да, там латиницу тоже…
Александр: Да, и с французским то же самое.
Марина: не говоря уже об испанском, итальянском, которые произошли из латыни. И второй момент. Русский язык, именно богат и могуч, потому что он допускает инверсии, чего совершенно не допускает ни английский, ни французский, ни очень многие языки латинской группы. И только благодаря инверсиям, даже можно не пользоваться новоязом, можно не говорить: что, чего, чё, шо, играть на этом. Говоря это абсолютно правильно, написанными правильно произнесенными русскими словами, чуть-чуть меняя порядок слов и расставляя запятые и получать массу разных интересных смыслов, тут действительно, мы сильно отличаемся от очень многих языков.
Александр: Это интересно, да. Например, в немецком там вообще все приколочено.
Марина: Да, гвоздями.
Александр: Каждое слово на своем месте. Но. Английский он все-таки немножечко как-то позволяет, хотя тоже там, да.А как вы считает вообще… Ну, вот общий какой-то процесс языковой, мир становится все более и более прозрачным, и он становиться более прозрачным прямо у нас на глазах. То есть скажем, мы можем вспомнить то время, я вспоминаю, с кажем свои школьные годы, когда я искал Пастернака и не мог их найти.
Я жил в деревне, и там была библиотека не очень большая, и там не было стихов Пастернака, и взять их было негде. Сегодня, не говоря уже о том, что любые тексты можно найти, любые фильмы, любую музыку, то есть мир настолько стал прозрачен. И скажем тот же язык вполне можно изучать по фильмам общаясь в соцсетях… Скажем так, вот где находится физическое тело человека, оно сейчас не так важно, как было раньше. Да? То есть мы вполне можем видеть людей, которые, скажем, телом своим сидят где-нибудь в Германии, во Франции, в Италии, а головой они вовсю в наших российский проблемах, то есть их там Путин мучает ужасно, или еще что-то. То есть люди живут абсолютно этой повесткой.
В плане языка, как вы думаете, может ли это привести к тому, что будет один язык, просто вот как в сообщающихся сосудах, также как на территории Советского Союза, большая часть это был русский язык, который постепенно как бы входил во все языки, и во многих язык республик, бывших Советских очень много русского языка, внутри языка. Он прям корни пустил в это язык. Скажем то же самое происходит на мой взгляд с английским, который довольно просто пускает корни в тот же шведский язык, в тот же норвежский язык. Может ли такое произойти как вы думаете, лет через 50, через 100 может быть, что будет какой-то один общий язык на всей планете?
Марина: Нет, через 100 точно не будет, как мне кажется. Возможно я заблуждаюсь. Если у описанного вами процесса вообще есть какая-то перспектива, в чем я, честно говоря, не очень уверена, но возможно. То это дело нескольких столетий, если не больше. Ну точно не 50, и точно не 100.
Александр: Хорошо! Ладно давайте вернемся. Был ли кто-то у кого вы учились писать. Вот именно писать. То есть я так понимаю, что если это был такой… Вот ну, не бывает так да? Ну, хотя бывает может быть, у вас так было, когда внезапно человек садится, и раз, и пишет первый текст. Или это было какое-то плавное вхождение. Сначала рассказы какие-то, сначала этюды какие-то, то есть как вот ваше превращение в писателя, как оно происходило?
Марина:В писатели я не превращалась, и не являюсь писателем сейчас. То есть никакого превращения не было. Я автор.
Александр: Это что? Это такое авторское кокетство, да? Что я не писатель, я литератор, я беллетрист или что? Вот это что?
Марина: Я автор! Я автор своих текстов.
Александр: Хорошо! А что для вас тогда писатель?
Марина: Нет, для меня вообще нет этого разделения. Я не филолог, я не литературовед, я не критик. Я не разбираюсь в литературе. Я не разбираюсь в филологии. Я профессиональный юрист. У меня мышление юриста, я умею только это. И то уже 20 лет как, этим умением не пользуюсь, то есть я в профессиональном смысле никто. Из этого я исхожу. Если я что-то делаю для своего удовольствия, и это кому-то нравится, и это помогает мне зарабатывать деньги. Замечательно! Я счастлива, я благодарна судьбе, и считаю, что мне в жизни очень повезло.
Вот на этом моя самоидентификация в социуме заканчивается. Писатель я, не писатель, беллетрист, не беллетрист, это пускай специально обученные люди рассуждают между собой. Мне это неинтересно. Автор – это юридический факт. Есть авторское право, есть право на имя право, есть право на текст, и я имею право заявить, что я автор своих текстов. Хорошие это тексты или плохие не мне судить. Выполненные ли они профессионально, литературно, или они абсолютно дилетантские, слабые. Не мне судить. Есть, повторяю, специально обученные люди, каждый должен заниматься своим делом. У кого какая профессия тот этим и должен заниматься.
Александр: Но тем не менее когда вы начинали писать, что было мотивом? Просто хотелось рассказать историю какую-то или…?
Марина: Нет. Когда я начинала писать у меня был только один мотив: не угодить в психушку.
Александр: Интересно! Таак!
Марина: Потому что я была очень нервная, очень напряженная. Я очень сильно обиделась на своих начальников, начиная от довольно близко начальника научного центра, и далее везде до министерства. Но, мне было, я повторяю, 34 года, и я ещё очень хотела служить, делать карьеру, писать докторскую, поскольку кандидатская уже давно было написано и защищена. И я понимала, что говорить в лицо начальникам всё, что я о них думаю нельзя! А куда-то это все надо было девать, потому что меня эта обида грызла и разрывала, и не давала по ночам спать. Я подумала: «Хороший есть способ, взять и все это написать. Вот выплеснуть, оформить это все в сюжет, просто написать». Написала. Вроде получился какой-то текст, который я даже не знала кому показать, чтобы вообще услышать чье-то мнение. Отнесла в журнал «Милиция». Я с этим журналом к тому времени уже несколько лет сотрудничала, я писала для них публицистические статьи, и рубрику «Школа безопасности». Просто отнесла папку со словами: «Посмотрите, пожалуйста, как вы думаете это вообще на что-нибудь, годится, или только на плоту?». И очень быстро мне оттуда позвонили и сказали: «Слушай, у тебя явно есть способности. Ты это дело не бросай, а мы это опубликую в трех осенних номерах». Я, конечно, была абсолютно счастлива, хотя достаточно неожиданный был отзыв. Дождалась очередного отпуска, и во время отпуска потихонечку взяла и написала ещё одну вещь. И как-то вот оно так вот и пошло. То есть никаких проб пера предварительных в виде рассказов у меня не было. Писать рассказы, это конечно особый талант, которым я не обладаю, и я никогда не пробовала.
Александр: Интересно, а вот то, что конфликт с начальством, это я так понимаю, что это девяностые годы, да?
Марина: Самое начало.
Александр:Что на самом деле тогда происходило в милиции? Потому что… Ну, есть очень много мифов, и у меня мой тесть, он бывший начальник уголовного розыска города Воркуты. Такой был он молодой, подающий надежды, очень крутой следователь, то есть делал карьеру, и в какой-то момент ему было 34 года, у него случился инсульт. И он стал инвалидом. Мы с ним разговаривали уже в двухтысячные годы, и он мне сказал: «Мне на самом деле повезло, потому что, если бы я остался в системе, меня скорее всего убили бы, потому что девяностые годы, Воркута». Там как раз происходили все эти очень мощные… Ну там фактически банда как бы руководила городом, какое-то время. Есть одна версия, что в девяностые годы в милиция стала ещё одной бандой в погонах, которая по большей части занималась тем, что там крышевала, грабила, рэкетом занималась и так далее, и так далее. Я видел, честно говоря, немножко другое. Может быть, мне повезло, я в это время в Вологде работал криминальным репортером, и я очень много общался с ребятами, которые на земле работали. Ну, разное бывало, но тем не менее, может быть, опять же мне повезло, я видел ребят, которые честно старались сделать свою работу, которые ловили преступников, боролись со злом, и они считали, что это какая-то такая… Вот это работа. И среди них… Опять же, наверное, может быть мне как-то везло, среди них было очень много идеалистов, то есть людей которые пришли именно вот по зову сердца. На ваш взгляд, что всё-таки тогда происходило? И вот как менялась полиция в течении в течение 90-х лет и к чему она пришла сейчас?
Марина: Я вам могу очень долго рассказывать, правда не очень понимаю какое это имеет отношение к сценарным делам и к литературе.
Александр: Нам же про это писать надо, нам же это понимать надо.
Марина: Понимать надо? Значит тогда давайте начнем с того, что если кому про это писать, то не надо путать следователи и уголовный розыск.
Александр: Ну, разумеется, да.
Марина: Вы сказали: «Он был следователем, при он был начальником уголовного розыска». Уже давайте что-нибудь одно. Так он был следователем, или он в розыске работал? Это две совершенно разные структуры. Поэтому те, кто собирается писать детективы, ребята! Я вас умоляю пройдите краткий курс, ну, хотя бы у меня, если вы не хотите у кого-то другого. Я вам объясню, чем одно отличается от другого. И если не дай Бог вы напишите жуткие слова, от которых мне сразу убить: «Следователь уголовного розыска», то считайте, что вас в литературе нет.
Значит, что происходило? Происходить все это начало на самом деле в 83-м, в 84-м году. А вовсе не в 90-х. когда умер Брежнев, через короткое время сняли министра внутренних дел Щелокова, на его место пришел… Ну, о Щелокове можно говорить хорошо, можно говорить плохо, это была сложная личность, но он по крайней мере, понимал, что такое преступность, что с ней можно делать, чего с ней делать нельзя. И как должны работать люди, защищающие граждан от преступников. Он это понимал, вот это знал очень хорошо. И старался сделать для этого все, что мог. На его место пришел человек по фамилии Федорчук. Пришел он с КГБ. В преступности он не понимал ничего, в оперативной работе он не понимал ничего, в науке он тоже не понимал ничего, и он тут же все разрушил.
Во-первых, он закрыл всю науку, оставив только криминалистику, и даже не криминалистическую технику, тактику он тоже закрыл. Он оставил технику, то есть все передовые научные достижения заглохли на корню, он закрыл научные центры, он сократил научные институты, он начал оголтелую борьбу с пьянством. Пьянство – это конечно плохо. С этим спорить не буду, но то, что работники милиции употребляют спиртное в том числе и на рабочем это тоже был ни для кого не секрет, но на борьбе с преступность, надо заметить никак не сказывалось. Но Федорчук не любил людей, которые употребляют спиртное на рабочем месте. Начались облавы, увольнение, на свободное место надо было кого-то назначать.
Ну, хорошо! Уволили всех оперов пьющих. Кто остался? Кто будет все это раскрывать? И в милицию хлынул поток так называемого комсомольского призыва, то есть партийные, комсомольские работники, не имеющие юридического образования, пришли бороться с преступностью и главное руководители, кто борется с преступностью. Если ваш тесть работал в уголовном розыске, то, наверное, вы знаете какое большое значение для любого оперативника имеет так называемый источник информации. Проще говоря, агентура. Хорошую агентуру берегут как зеницу ока. Как зеницу ока, то есть агент – это святое. Можно самому не жрать не пить, но агента ты должен оберечь, уберечь, всячески ему помочь, потому что он источник информации, который ту больше нигде, ни у кого не получишь, только у него.
Вы можете себе представить начальника отдела милиции, или даже управления нового, пришедшего из комсомольских партийных органов, который приходит и говорит: «Так, завтра соберите мне всю свою агентуру в Ленинской комнате, я хочу провести с ними беседу». Вот уровень руководства, которое пришло в 80-тые годы. Вот с этого момента начался развал кадрового ядра. Потому что пьющие профессионалы были уволены, остались не пьющие профессионалы, которых значительно меньше. Пришли вот эти вот новые, борзые наглые, партийные, комсомольские ребята, которые не хотели ни чему учиться, а хотели только выглядеть, сверкать погонами. А тут, как назло, подоспели новые экономические отношения. 87-й год - частная предпринимательская деятельность, которую потихонечку стали разрешать. 89-й год – совместные предприятия, иностранные капитал стал потихонечку протекать, и стало уже можно быть богатым.
Так вот тут-то наши комсомольские, партийные ребята… Они же связи-то не растеряли, они только недавно пришли, все еще друзья, знакомые, активно включились в бизнес. И рядовые сотрудники милиции, которые действительно оперативники, следователи они были. Глядя на иномарки, на которых рассекают эти вновь назначенные сотрудники, начали думать: «А почему я-то, не то, что на жигулях езжу, я вообще пешком хожу». Началась коррупция не в смысле взятки, а в том самом латинском, истинном смысле, разъедание ржавчины. Началась коррупции мышления. Почему он, ни разу в жизни не выстреливший, не посадивший ни одного преступника, не вернувший государству ни копейки похищенного, он может, а я всю жизнь пахавший, ночами не спавший, потерявший семью из-за этого, потерявший здоровье, я не могу.
Постепенно коррупция распространилась на тех, кто помоложе, кто еще пока ничем не пожертвовал, но красиво жить уже тоже захотел. В результате начиная с 92-го примерно года, мы получили то, что мы получили. Кроме того, в 89-м году случился первый, самый резкий скачок уровня преступности, что было связано именно с ростками новой экономической политики, когда из тени стали выходить капиталы, ранее были бывшие подпольными. Ими нельзя было пользоваться. Они были, но попробуй воспользуйся, тут же к тебе ОБХСС придет и скажет: «На какие шиши, при зарплате 120 рублей у вас дача и две машины?».
Надо было жить скромно и все это копилось и вдруг в 87-м году, в 88-м, 89-м все это стало можно. Они стали вылезать, вылезали они вместе с охраняющей, и обслуживающей ее инфраструктуры. Состоящей из чисто уголовного мира. И вот все это хлынуло в нашу экономику и на наши улицы, и очень быстро стало диктовать свои правила бандитские. Бандитская манера говорить, бандитская манера себя вести. Они стали главными. Если раньше бандитом было в обществе стыдно, и нормально, и престижно, это было только в их узкой среде, в их узкой субкультуре. Точно так же, как стыдно было быть богатым. То сейчас это стало престижным, это стало можно и вот эта вот коррупция мышления пошла дальше, дальше, дальше. И лихие 90-тые, которые принято называть лихими, вот такими и получились. А теперь предупреждаю, начинается демонстрация табачных изделий. Нервных просим не смотреть.
Александр: Но, смотрите, на самом деле мне кажется, что оно как-то постепенно уходит. Скажем вот, в литературе, в детективной литературе, когда появились ваши романы, в этом не было… Ну, это как бы, это не просто же детектив, это полицейские, это полицейский роман вообще, по хорошему, то есть это такой полицейский процедурал, в котором показывается, именно показывается работа полиции. То есть ваш следователь, ваш… Ой! Не бейте! Не бейте меня! Я прекрасно понимаю на самом деле, что следователь - он в прокуратуре, оперативник в уголовке… И вот эта полицейская работа… На мой взгляд ваши романы, они как раз… они останавливали вот этот вал какой-то вот этой бандитской романтики. Мне кажется, что какое-то время удавалось справляться с этим, но потом где-то ближе к концу 90-х, я вдруг увидел… я много читаю всегда и когда заходишь в книжный магазин, и потом вдруг видишь, что какие-то обложки… вот прям, неприятно смотреть даже, их прям вал, то есть стена книг, на которых какие-то страшные рожи. Руки в татуировках, бандитские какие-то эти самые. И заголовки: «Воры против не воров. Зона. Обожженная зона и т.д. и т.д.». То есть какое-то время была вот эта война между правоохранительными органами в литературе в детективной, и бандитами. Она в какой-то момент была проиграна. И бандитская литература, она захлестнула просто все, и потом она схлынула, и сейчас ее нет, то есть сейчас если вы зайдете опять же в книжный магазин, если вот все эти «Обиженные зоны», они все загнаны, куда-то в темный угол. Это такая маргинальная история.
И детектив, он снова стал… ну, респектабельным что ли. То есть изначально, ведь когда создавались детективные романы, не было… Само название детективные роман, это там типа 70-тые, 80-тые годы 19-го века. А первые рассказы детективные Эдгара По, это тысяча там какой-нибудь сороковой год. Они назывались логическими, то есть детективный жанр, изначально был интеллектуальными жанром. То есть вам загадывают загадку, вы ее каким-то образом разгадываете. И мне кажется, что это не плохо, что как-то эта волна схлынула, и снова можно… Я с огромным удовольствием читал «Другую правду», прям у меня ощущение, что прошел какой-то виток и снова как бы так стало можно писать, то есть как-то снова вернулся язык, то есть он как будто уходил это язык детективного романа и он снова вернулся. Я понимаю, что я может быть как-то… Где здесь вопрос? Где вопросительный знак? На что отвечать?
Марина: Ну, да покане будет вопросительный знак, я вам немножечко отвечу. Литература 90-х – это типичный я тому яркий пример. Если бы не отменили в 91-м году цензуру, я бы в 92-м не стала придумывать свою книгу. Потому что цензурировалась художественная литература детективов очень жестко, были вещи о которых писать нельзя, то есть главный герой, представитель милиции или прокуратуры не могу изменять жене, не мог употреблять спиртное сверх меры. Ладно, ему только курить разрешалось. И естественно совершенно он не раскрывал преступление с помощью агентуры.
Слово «агентура» даже произносить было нельзя вслух. Не говоря уже о том, чтобы употреблять в художественном произведении и вообще в печатях. Как только это все стало можно, а детективы я любила всегда, с самого детства, я подумала: «А что, если написать так, как теперь можно?», то есть написать так как происходит на самом деле. Что и с личной жизнью у них такой же бардак, может быть даже худший чем у обычных людей, потому что работа не позволяет выстроить нормальные личные отношения. И с водкой у них любовь, хотя бы попробовать объяснить почему чтобы не так уже косо на них смотрели за то, что они иногда злоупотребляют, и то, как раскрываются преступления и просто, что без взаимодействия с криминалом. Особенно с ее организованной частью вообще ничего не раскроешь, но если ты с ней взаимодействуешь, то за ту информацию которую ты от них получаешь, ты должен чем-то платить, бесплатного ничего не бывает. Значит ты платишь либо деньгами…
Если с мелким уголовником, ты можешь дать ему трешку, алкоголику или бомжу, и он будет счастлив, то представителю организованной преступности ты должен пять своих зарплат, которых у тебя просто нет, или оказывать услугу. В этом правда жизни, которую раньше нельзя писать, теперь стало можно. И вот этот эффект, что теперь можно писать про все, он естественно сказал и на том, что писали. Делать главным героем бандитов естественно в советское время было нельзя, они могли быть только персонажами пассивного действия, вдруг стало можно. Поэтому вал так называемой бандитской литературы. Все, эффект маятника.
Маятник качнулся, дошел до пика, вернулся. Всё, исходное положение, и мы опять пришли к классическому детективу, где должна быть тайна. Но плюс к классическому детективу, в котором было очень мало человеческих отношений и судеб, там была только загадка. Нынешний детектив требует такого романа по подходу романистического я бы сказала. То есть детективными рассказами сегодня уже никого не купишь. Рассказ, в котором есть только загадка, быстрая разгадка никому не нужен. Люди не хотят разгадывать загадки ради загадок, потому что есть интернет. Всего этого навалом. Есть логические игры, есть сайты. Хочешь поразгадывать загадки, поломать голову, открывай и занимайся. Если уж ты тратишь деньги на то, чтобы купить детективные произведения, ты хочешь от него получить не только загадку и разгадку, а что-то побольше. Какую-то историю, какие-то отношения, каких-то персонажей, судьбы драмы, то есть то, что можно преломить в собственный опыт. Логическую загадку чужую, ты в собственный опыт не переломишь никак. Ты только мозги потренируешь. И если ты угадаешь раньше, чем тебе автор это раскрыл на странице своей книги, ты будешь гордо ходить: ну, какой я умный, я уже на третей странице догадался! Ну, да, ты умный, но пользы жизненно тебе эта книга не принесла. Ты ничего не извлек, ты ничего не переосмыслил, ты не примерил это к себе, ты ничего не переоценил. То есть это в общем деньги выброшенные впустую кроме повышения самооценки, ничего они тебе не дали.
Александр: Мне кажется, что может быть, это еще эмоции, то есть это какие-то личные отношения с героями. То есть Каменская, Чистяков, Стасов, это все люди, с которыми мы дружим много лет. И нам интересно не только то, что Каменская расследует что-то, очередное какой-то дело. А допустим, то, что они там квартиру купили. И ты просто, как бы… Читатель, он становится таким другомэтих людей, этих персонажей, и вы нас к этим героям приглашаете грубо говоря, на новоселье, помогать ремонт делать какой-то в этой новой квартире. Мне кажется, что вот так вот еще может быть.
Марина: Может быть, конечно, может быть, но далеко же не все авторы пишут такие длинные серии. Протяженностью в четверть века и ведут своих героев все эти четверть века за собой заставляя их там взрослеть, стареть, и т.д. Очень многие авторы пишут каждый конкретный детектив новым героем, или у них несколько серий, или у них герои не стареют, то есть находятся все время в одном и том же статусе. Все же очень по-разному пишут. Да и я пишу ведь не только про Каменскую, я вообще пишу и даже, и не только детективы, а всякое разное, другое. То есть для меня написание книги, это не встреча с Каменской. Это может быть для читателя встреча с Каменской, для меня нет. Она у меня в голове живет, че мне с ней встречаться, я каждую минуту могу это сделать, мне для этого нет нужно книгу писать.
Александр: А бывает так, что герои каким-то образом вас удивляют, или что вы пытаетесь их заставить сделать, что они не хотят делать? Вот как Конан Дойль, он пытался же убить своего Шерлока, или пытался сделать историю любви Шерлока, на мой взгляд не очень это как-то естественно у него получилось. Скажем вы могли бы сказать – все, я больше не буду об этом писать, серия закончена.
Марина: Таких решений я не принимаю вообще, потому что есть золотое правило: «Никогда не говори никогда». Меня очень хорошо жизнь этому научила, где-то в 2000-м примерно году у меня журналист брал очередное интервью и к тому времени я писала только детективы. И он у меня спросил: «Почему бы вам… Вам не хотелось ли попробовать себя в другом жанре?». Я абсолютно искренне, искренне действительно, глубоко веря в каждое свое слово сказала: «Мне очень комфортно в этом жанре, мне в нем очень удобно, я могу в рамках детектива высказать любую идею, рассказать все, чем мне хочется поделиться с читателем, поэтому менять жанр я не вижу никакого смысла и никакой внутренней потребности не испытываю». Ровно на следующее утро, я проснулась с мыслью, с пониманием, что я хочу написать семейную сагу. С тех пор, я себе сказала: «Действительно, никогда не говори никогда», потому что мы даже в таком почтенном возрасте, в каком я пребываю сейчас, все равно очень изменчивы, мы очень быстро меняемся. Нам через полчаса после нашей с вами беседы я начну смотреть какой-нибудь фильм, что-то в этом фильме меня зацепит, сдвинет мысль, пойдет волна новых Ощущений, и завтра я проснусь с желанием написать вот про таких, таких-то героев, про которых вчера я сказала: «Все больше никогда. Серия закончена». Зачем я буду это говорить? Я буду делать то, что я хочу. Вот только то, что я хочу.
Александр:А вы могли бы сделать… И вообще вам интересно было бы встретиться с вашими героями, и вот прям поговорить с ними, задать какие-то вопросы, или может быть, они что-то у вас спросили? Объясню, я понимаю, что это может быть странно как-то звучит. В свое время… Есть такой писатель Сергей Алексеев в Вологде мы с ним общались и он сделал похожую сцену, в которой его герой приезжал в Вологду и общался… И просто буквально там почти сталкивался с автором в какой-то момент, и не произошла встреча. То есть они не столкнулись, герой пошел дальше, автор пошел дальше. И она, так прям завис. Я у него спросил: «А почему не встретился?». И он прям так сильно, серьезно задумался, говорит, что нет не надо, автору не надо встречаться со своими героями. Вот как вы думаете, что произошло бы если бы, встретились с Каменской? Вам было бы о чем поговорить?
Марина: Нет. наверное, Сергей Алексеев был прав. Я помню его книги, в школьном возрасте читала, он же, наверное, был сильно немолодой человек, когда вы с ним общались.
Александр: Ну, да, да, бородатый такой дядька, седобородый.
Марина: Нет, мне совершенно не о чем с ней разговаривать, потому что она плод моего воображения, не надо мне петь вот этих песен про то, что это живой человек. Я ее придумала. Все, что в ней есть придумано мной. Поэтому если захочу чтобы она совершила для какого-то очередного романа новый какой-то поступок я буду сидеть два часа и вспоминать все, что я про нее написала, чтобы понимать при такой структуре личности, при таком жизненном опыте, она может вообще принять такое решение и так поступить или нет? Она вся зависима от того, что я про нее уже написала. Я не могу вдруг сделать ее… Ну, ладно там брюнеткой она может прокраситься, но женщиной, испытывающей интерес к мужскому вниманию, потому что в ней этого интереса нет, и никогда не было. И на пороге шестидесятилетия, этот интерес не может взяться ниоткуда, и, если мне по книге, нужно, чтобы он возник, я должна придумать и описать ситуацию, объясняющую откуда и почему этот интерес возник, а не просто так. Она вся мое творение. О чем мне с ней разговаривать? Я про нее все знаю.
Александр: Ну, то есть это такие рациональные очень отношения.
Марина:Очень рациональные, даже до неприличия циничные.
Александр: Вот, опять же по поводу романа «Другая правда», я там увидел просто… Ну, вот там заход сам, он связан с некой ситуацией, когда не знаю… Если я… Вы меня уже заругали за слово «следователь», если я скажу, слово «коуч» или слово «ментор», уйду я живой с этого эфира сегодня или нет? Вот Каменская выступает в роли некого ментора, или коуча, то есть выступает в роли некого учителя.
Марина: Преподавателя.
Александр: Преподавателя, хорошо, давайте так сформулируем. И я почитал ваш вконтакт, и у меня есть некое ощущение того, что вы прям сейчас хотите преподавать. И как-то это вот у вас идет, прям видно, что вы уже преподаете где-то сейчас?
Марина: Нет, нет, с преподаванием я закончила. Преподавала я раньше. Я просто умею это делать.
Александр: Это ошибочное предположение или вы…?
Марина: Это ошибочное предположение в части того, что я хочу. Я не хочу. Я хочу сидеть на своем диване и работать на своем компьютере и смотреть фильмы, читать книги и больше я ничего не хочу. А как-то идти, это надо одеваться цивильно. Вот я живу в спортивном костюме 24 часа в сутки и прекрасно себя чувствую. Это надо одеваться в цивильную одежду, надевать обувь какую-то такую. Так я кроссовки ношу, и мне очень хорошо. Выглядеть. Это надо краситься вообще-то, чтобы как-то выглядеть. Куда-то ехать, потом стоять за кафедрой и рассказывать.
Если вот во время нашего с вами стрима, вам показалось, что я общительный и открытый человек, то здесь ровно половина правды, я действительно открытый, но я очень необщительный, я вообще не люблю разговаривать, я люблю молчать. Разговаривать для меня это испытание, это труд, он забирает у меня все силы, мне Легче писать. переписываться я могу сутками и часами. Разговаривать по телефону дольше двух минут я не могу вообще. Поэтому сама мысль о преподавании, она не кажется мне привлекательно, но я действительно умею это делать. И когда делаю, то делаю довольно неплохо.
Александр: Но, есть же разные формы преподавания. Я сейчас говорю не о форме там скажем онлайн какого-нибудь курса. Хотя мне кажется, что любая онлайн школа сейчас с огромной радостью вам предложила бы сделать такой курс.
Марина: Все равно говорить надо.
Александр: Все равно говорить надо? Ну, может быть книгу напишите тогда? Вот Стивен Кинг же написал. Мне кажется, что очень неплохо у него получилось. Мне кажется, что сегодня просто книги о писательском мастерстве пишут люди, которые имеют для этого, скажем так, гораздо меньше оснований, чем вы.
Марина: Ну, может быть не меньше, может быть и больше. Я не чувствую себя вправе кого-то учить писательскому мастерству. Опять же, потому что я не писатель, я автор.
Александр: Авторскому мастерству.
Марина:…Могу чем-то поделиться. Я поделюсь. Приходите, ребята, нет вопросов. Написать книгу, то есть… Что такое написать книгу по мастерству? Это означает заявить: «Я знаю как надо! А вы глупые, ничего не знаете. Вот сейчас я вам напишу, вы прочитаете, и начнете все это уметь». Это совершенно не моя позиция, я так не могу.
Александр: Интересно! Хорошо! А вот если бы… Начинающий писатель, человек, который… Все, я понял, не писатель, автор, начинающий автор, человек, который хочет писать. И он спрашивает у вас совета.
Марина: О чем?
Александр:С чего начать? Вот я хочу писать, я понимаю, что я хочу писать, не знаю блин с чего начать. Вот можете дать какое-то направление, какое-то один совет?
Марина: Могу.
Александр: Какой-то совет, один, два, три, пять, десять.
Марина: Один могу. Если хочешь писать, то сядь и подумай, зачем? Что ты хочешь сказать? Зачем тебе писать? Как только получаешь ответ на вопрос зачем, только честный, в «Другой правде» мы об этом много говорили. Честный Ответ мало, кто себе дает. Тогда можно начинать думать дальше. Значит если первый честный ответ будет: я хочу прославиться. Тогда совет будет одним. Если честным ответом будет я хочу разобраться в себе и у меня не хватает усидчивости сесть и об этом подумать, я подумал, что может быть если начну писать, то мысль пойдёт строже логичнее и мне все-таки удастся разобраться, тогда второй совет будет в другом направлении. Но первый совет, это ответ на вопрос: «Зачем?»
Александр: Но мне кажется хорошая тема, если «пишу, потому что иначе сойду с ума. Как в вашем случае было».
Марина: Ну, в моем случае да, потому что я понимала, чтобы не допустить нервного срыва, а нервный срыв гарантирует мне увольнение. Я должна что-то предпринять. Это была психотерапия.
Александр: То есть писательство как некий способ спасения, пусть спасения.
Марина: Конечно! А для очень многих на самом деле существует по три так называемых направления, первое, это я хочу прославиться, второе, я мессия, у меня гениальные мысли, я должен ими поделиться, чтобы все их знали, и разделяли. И третье, я хочу помочь самому себе. Всё! Других вариантов-то нет.
Александр: Да, да. Но, мне кажется, первые два варианта, они обречены заранее, потому что, если человек хочет прославиться, иди открой канал на Ютубе, или иди работай, читай новости на телевидении, поскольку писательство не самый очевидный способ для того, чтобы прославится.
Марина: Да, он очень трудозатратный.
Александр: Да, да, да.
Марина: Иметь чугунную пятую точку, умение концентрироваться, хорошую память или невероятную трудоспособность. Тут уже одно из двух, потому что память, она, когда Хорошая, она значительно облегчает работу. Если она не очень хороша, надо без конца делать записи, какие-то пометки, все тут же бесконечное количество записных книжек блокнотов. Сюда про это, сюда про это, сюда про это. Потом все это собирать в кучу, сопоставлять. Это очень все на само деле непросто написать.
Александр: А у вас память очень хорошая, да? Это прям видно. Прям чувствуется.
Марина: Да?
Александр: Да.
Марина: В молодости была действительно очень хорошая, теперь, конечно, с годами, она стала подводить, но я изо всех сил стараюсь. Я решаю математические задачи, я играю в интернете в какие-то игры на концентрацию внимания. Я играю на пианино, чтобы была координация правой и левой руки, и заучиваю наизусть. Я стараюсь поддерживать и именно поэтому я работаю без блокнотов вот этих, и черновиков, то есть я все стараюсь держать в голове. Именно из-за этого у меня в книгах прокачивают косяки и ляпы. Я прошу знакомых тоже до сдачи рукописи в издательство тоже прочитать внимательно. Я могу перепутать отчество, могу перепутать год рождения, я могу неправильно указать адрес в одном месте, другой в другой. Я очень стараюсь, я ничего не записываю, но косяки бывают.
Александр: Ну, этим даже Шекспир не брезговал. У него вот в Макбете, там в первом акте у Макбета есть дети, а в последнем не было никогда.
Марина: Ну, и ладно!
Александр: Да, да, да. Ну, ладно! Давайте я прям совсем глупый вопрос задам?
Марина: Давайте.
Александр: Типа как будто бы предыдущие не были глупыми. Много лет меня мучает эта история, я ее пересказываю со ссылкой, на какое-то ваше интервью старое. Правда ли что у вас есть какое-то назначенное время, в течение которого вы пишете, и если вы заканчиваете роман за полчаса до окончания этого времени, то вы открывает новый файл, и начинает писать следующий роман?
Марина: Где вы могли это прочитать? Ну, это если только если журналист там такую глупость написал.
Александр: Девяностые! Девяностые! Глянцевые журналы!
Марина: Нет, это полная глупость. Другое дело, что действительно в девяностые, когда я была помоложе и куража было побольше, и мозги были посвежее. Несколько раз бывали ситуации, когда у меня был выходной день, я знала, что… Я еще тогда служила, что вот с утра до вечера, у меня есть время спокойно работать за компьютером, я садилась, писала текст, и вдруг понимала, что: Ой! Книга-то кончилась. Всё! Я же все, что хотела сказала». А еще весь день выходной впереди. А потом начнутся будни. Я эту книгу заканчивала, шла пить кофе, потом приходила. Тогда еще было очень много идей, еще бы такое написать, такое написать. Садилась, начинала новую. Такое да, два, три раза бывало.
Александр:Аа, так это было?
Марина: Но это не так, что рабочее время кончилось, и полчаса, а потому что впереди еще целый день и еще очень много мыслей и очень много сил.
Александр: А сейчас у вас есть какая норма текста, которую вы в день пишете или не считает?
Марина: Нет, нормы у меня нет потому что день на день не приходится. Бывают дни, когда идет хорошо, бывают дни, когда не идет совсем, и это не идет совсем может длиться неделю, две недели, месяц, два месяца, потом вдруг я начинаю понимать как нужно… что должно происходить дальше, какая должна быть атмосфера, какие эмоции, какие чувства, я начинаю писать дальше. Другое дело, что если уж я села писать, то у меня есть такое понятие: минимальная пайка. Это четверть листа. Если я написала меньше, то я… нет, я сегодня не удалая, видно голова сегодня не работает. меньше минимальной пайки я сделала. Я просто это фиксирую. Есть у меня основания себя похвалить или нет. если сделала и даже сделала больше, то у меня есть основания себя похвалить только с этой точки зрения. Но выжимать из себя, если текст не идет, или нет понимания, или в голове ступор, я никогда не буду.
Александр: А запои бывали? Страниц, не знаю, 10, 20, 30 как у Бальзака?
Марина: бывали, бывали. Не часто, но, наверное, раз пять было такое, когда за один день я вообще ухитрилась два авторских листа написать.
Александр: Ничего себе! Под 80 страниц.
Марина: Ну, почему? Авторский лист, это в Word`е 13 страниц. Это 80 тысяч знаков,
Александр: 80 тысяч знаков, да. 40 тысяч знаков лист.
Марина: Но, это был день большого стресса, это я очень хорошо помню, я начала это писать в семь утра, мне нельзя было не есть, не писать, не курить, я ждала операцию. Операцию назначили на пять вечера. И вот с 7-ми утра до 5-ти вечера я боялась страшно, операция была тяжелая. И ничего нельзя, вообще ничего нельзя, кроме как сидеть в палате, и тупо писать. Что я и делала. Второй такой был момент, это я хорошо помню, когда я заканчивала роман «Тот, кто знает». Для меня по объему первый такой, большой. До этого я никогда такие большие объемы не писала. И я так устала, и вот чисто эмоционально от него, не физически, эмоционально. Мне так хотелось уже его дописать, что я сказала: «я не отойду от компьютера пока его не допишу. Я не могу завтра утром проснуться опять с пониманием, что я еще не дописала». И я сидела до упора, пока действительно не закончила, и не написала последний эпизод. Там тоже каких-то листа полтора получилось, но это были такие эксклюзивные подвиги, вызванные стрессом.
Александр: А у вас есть какие-то романы ваши, которые более любимы чем другие?
Марина: Ну, они же все мои дети, но больше всего, конечно, я люблю те, которые семейные саги, которые вообще не детективы. Я очень люблю «Фантом памяти», я люблю «Тот, кто знает», я люблю «Взгляд из вечности», я очень люблю «Обратную силу», в которую вложено, конечно, много знаний, и чувства, пота и слез.
Александр: Ну, хорошо! Давайте тогда вопросы от читателей я почитаю, а то они час сидели ждали своей очереди. Ребята ваше время пришло! Таак! Сейчас, сейчас. Уважаемая Марина Анатольевна,журнал«Культ личности» №1, 98-й год, назвал вас в числе 25-ти наиболее влиятельных людей страны. Отметив при этом, что огромные тиражи детективов Александры Марининой раскупаются мгновенно, что фактически делают ее властительницей миллионов умов. Как вы считаете, в 2019-м году, кто в нашей стране был таким влиятельным человеком? Я имею в виду из писателей сценаристов, и вообще людей творческих профессий, у кого по вашему мнению есть предпосылки стать таким человеком в наступающем 20-м году?».
Марина: Вопрос сложный. У меня такое ощущение, что влиять на умы, на сегодняшние умы не может вообще никто. Если бы меня спросили «что влияет?» То я бы сказала телевидение, которое очень успешно промывает мозги, и делает все для отупления аудитории, но«кто» - не назову, потому что, мне кажется, в 90-е годы мышление основной массы наших людей, еще было подвержено влиянию кого-то одного. Еще были люди… Мы еще все были ногами в Совке. И понятие «кумир», «глашатай», оно для нас что-то значило.Интернет все это убил напрочь и слава Богу, я счастлива вообще, что есть интернет, и я счастлива, что нет авторитетов. Их не должно быть. Как только появляется авторитет, следующий шаг уже культ. Кумирство, это все неправильно, это все плохо. Не надо нам авторитетов. Пусть каждый будет жить своим умом.
Александр: Ну, да, как в свое время мистер Кольт всех уравнял, так сейчас мистер Цукерберг всех уравнял.
Марина:Да, и спасибо ему за это большое.
Александр: Да. Настя Каменская, она счастливый человек?
Марина: Да, она счастливый человеке, потому что она имеет быть возможность быть сама собой. не притворяться, не прикидываться, не подлаживаться под близких, или под начальников, она в той благословенной ситуации, когда круг ее жизни крайне узок, но он в основном состоит из людей принимающих ее такой какая она есть. То есть ей не нужно ничего из себя изображать, она может просто жить.
Александр:Светла спрашивает: «В чем секрет успешной детективной истории?».
Марина: Не знаю, надо спрашивать у читателей, почему им больше нравиться то, и меньше нравится это.
Александр: Так вот не знаю, задавать вопрос, не задавать этот? Балбес Сука спрашивает: … ладно рискну. … «Вам нравятся ваши волосы, никогда не хотелось выпрямить?».
Марина: Странно.
Александр: По-моему офигенные волосы.
Марина: Волосы у меня такие от природы. Они у меня всю жизнь были такими. Был период довольно длинный, когда мне это категорически не нравилось, я их не выпрямляла, я их просто после мытья гладко зачесывала назад, и засушивала в тугом конском хвосте, а после заплетала остатки волос в косу, когда они высыхали и носила вот такую строгую учительскую прическу. Искусственно я их никогда не выпрямляла, никогда не делала никакую химию, никогда их не красила. Вот что от природы есть, то есть. Зато волосы живые, волосы здоровые, и портить их какой бы то ни было химией не будут категорически.
Александр:А я помню кстати эти ваши фотки с зачесанными… Учительская вот эта вот в очках, с зачёсанными волосами на обложке книг были, на этих вот покетах маленьких.
Марина: Да, да, да. Ну, на толстых тоже такая была фотография, и во всех интервью она такой.. Ну, я такой ходила, я такой жила.
Александр: Ин Фон спрашивает: «Марина Анатольевна, здравствуйте! В интервью или в комментарии в вашей группе в контакте, вы недавно писали о критике. Не помню дословно, не могу сформулировать так точно, как вы, что критика законченного произведения бесполезна, автор уже не может ничего исправить. Как вы думаете критика помогает, или больше мешает, особенно начинающим авторам? Не советы корректировки редакторов в процессе написания, а именно критика опубликованного рассказа или книги?
Марина: Критика… Не открою никакого секрета, должна быть конструктивной.
Александр: Как ее отличить конструктивную от неконструктивной?
Марина: Ну, она или конструктивная или вкусовая, других-то просто не бывает.
Александр: Бывает человек, в интернете если пишет, например, тебе: «Я же хочу тебе помочь! Я же искренне, тебе автор пытаюсь помочь!». И пишет такое, что просто идешь и вешаешься.
Марина: Я сейчас говорю не о форме подачи этой критики, которая часто бывает хамская, разнузданная, и абсолютно оскорбительная. Я говорю о сути. Дело в том, что я всю свою служебную деятельность проводила на научном педагогическом поприще. То есть занималась получением критики в рамках государственного бюджетного учреждения.
Что это означает? Это означает, что все, что ты пишешь, не может выйти из-под твоего пера, без обсуждения как минимум на кафедре. Как максимуму на учебном совете. Поэтому то, что твою работу коллективно обсуждают и высказывают мнение о том, что сделать, чтобы она стала лучше, для меня абсолютная норма, вот это так называемая конструктивная критика. Когда я пишу, допустим, статью, или монографию. Ее обсуждают, и говорят, что вот эта логическая связка у вас не убедительна.
Хорошо бы вот еще добрать статистику вот поэтому, поэтому вопросах, чтобы подтвердить ваш вывод. Тогда это будет смотреться. Или классификация не очень точна, потому что смотрите, вот здесь получились размытые рамки, хорошо бы вам уточнить формулировку вот этой категории.Это критика, да. Она полезна, она нужна, и за нее всегда большое спасибо.
Художественное произведение, которое уже вышло, которое уже опубликовано, его уже читают люди. И его начинают критиковать, не рассказывая о том, что тебе может пригодится в будущем, чтобы сделать свое будущее произведения лучше. А рассказывая о том, какая ты дура, что ты написала. Никак это не подкрепляя и не объясняя. Но ты совершенно не понимаешь, что делать с такой критикой. Я очень хорошо помню про одну из своих книг я вообще про меня много гадостей всегда писали. Я просто перестала их читать последние лет пять. Но наткнулась… Меня упрекают в том, что картонный персонаж. Хорошо сказал я себе. Пример приведи, чтобы я понимала, что тебя не устраивает, я в будущем это учту. Где пример? Где объяснение? Вот это уже не критика, это хамство.
Александр: Критика, направленная не на ошибки в тексте, какие-то или недостатки текста, а критика, направленная на автора. То есть ты автор плохой...
Марина: Ты дурак.
Александр: …а не что-то в твоем тексте плохо.
Марина: В большинстве случаев, особенно вот на «Другую правду» очень много. Что скучно и занудно. Милый, ну, тебе это скучно, но есть огромное число людей, которым это не скучно, это… то есть это не книга плохая, это просто не та тема, которая тебе интересна, это нормально. Зачем автора-то за это критиковать?
Александр: Ну, да.
Марина: Он не обязан тебя развлекать с утра до вечера, автор живет своей жизнью. Сегодня ему интересно это, он это написал, и это попало в сферу интересов вот такого сегмента читателей. Завтра ему интересно другое, и это попадет в сферу интересов другого сегмента людей. Это абсолютная норма. Это не повод для критики.
Александр: Сейчас. Марина Анатольевна, очень круто вас услышать, спасибо за такую возможность! Скажите, как к вам приходят сюжеты? Так, ну тут спрашивают сколько в день вы обычно пишите, про это мы уже поговорили. Что делаете, когда приходит идея? Как вы ее фиксируете?
Марина: Никак. Я её запоминаю. Запоминаю и потом потихонечку ее обдумываю, очень много приходит идей, которые через два обдумывания приходится отбросить, потому что понимаю, что она хилая, она не интересная, она пресная, или мне вообще не интересно сейчас с ней… то есть идея сама по себе, наверное, интересная, но я не в том эмоциональном, интеллектуальном состоянии, чтобы мне интересно было с ней разбираться с этой идеей. Я запоминаю, я ничего не записываю, тренирую голову, стараюсь держать ее в тонусе.
Александр: Кучук спрашивает: «Добрый день! Скажите, пожалуйста, ходите ли вы в театр? Если да, какие последние постановки вы смотрели, понравились ли вам они? Как вообще относитесь к этому виду искусства? Что-то или кто-то в театре вас вдохновлял или вдохновляет?
Марина: Театр я очень люблю, но по воле обстоятельств, где-то последние полтора года ни разу не ходила, так сложилось. Последнее, что я смотрела, это были «Три сестры», постановки Константина Богомолова в МХТ.
Александр: И как вам?
Марина: А вы знаете, я вообще люблю все, что делает Богомолов, не с эстетической точки зрения, потому что эстет я очень сомнительный, как пуля их сами знаете чего. Богомолов умеет смотреть на вещи совершенно неожиданно. И когда ты начинаешь вникать в суть его позиции, в суть его взгляда, то можешь 100 раз не согласиться с ним, но пока ты не соглашаешься, ты в голове вырабатываешь аргументы. Почему? И среди этих аргументов всегда есть какая-то новая формулировка, новое понимание, новое осознание. Он заставляет думать. Даже если спектакль категорически не нравится, даже если вот всё нутро твое противится вот такому трактованию, такой трактовке текста, такому взгляду на сюжет, и на персонажей, все равно протест, это очень хорошо. Да, да, я согласен! Все, пошел дальше. Только протест, только слово «нет», только возражение порождает новую мысль, новый толчок. Поэтому вот Богомолова я очень люблю за то, что он заставляет меня думать, он расширяет сознание без всякого алкоголя, без всякого кокаина, без ничего. Достаточно сходить на спектакль. Чтобы у тебя мозги перевернулись.
Александр: А Серебренников вам как?
Марина: Вот, вы знаете, я видела только один спектакль, «Сладкоголосая птица юности» в театре «Современник». Много лет назад. Мне не понравилось категорически. Ну, может быть, дело в том, чтобы в подходе самого Кирилла Серебренникова, а просто в конкретном спектакле. Вполне возможно, что, если я посмотрю другие его постановки, у меня ощущения будут совсем иные.
Александр: Я, честно говоря, еще пьесу эту очень не люблю. Мне кажется, что пьеса, еще сильно так себе, при всем уважении… Очень люблю Теннесси Уильямса, но…
Марина: Ну, «Трамвайжелание», он конечно, по…
Александр: Ну, да, мягко говоря да. Щас-щас-щас-щас! Марина Анатольевна, скажите, в каких персонажей и художественной литературы в или кино вы эмоционально вовлеклись в последнее время? Имеется в виду, видимо, как зритель. Или такого не случается, и вас интересует исключительно история и сюжет?
Марина: Нет, меня интересует не только история и сюжет, но в персонажи я действительно не вовлекаюсь, я слишком рациональна для этого. И потом я на протяжении 25-ти лет… 25 лет, это больше, чем некоторые из тех, кто нас сейчас слышит на свете прожил. Придумываю людей с их характерами, с их судьбами, с их биографиями, с их личными драмами. Поэтому любой персонаж, который попадается на моем пути в книге или на экране ли, я всегда воспринимаю как… Ну это же придумали, это же не живой человек, про него же все придумали. Я не вовлекаюсь. Единственный раз, когда я испытала чувство жалости, и гнева на автора, это был эпизод романа Хеннинга Манкелля, когда мой любимый комиссар ВОландер, или ВолАдер, не знаю, как правильно ставить ударение. Понял, что он погружается в пучину безумия. У него Альцгеймер, он с большим трудом дотягивает последнее дело, понимая, что у него провалы в памяти, и больше он работать не может. То есть я поняла, что я больше не прочитаю про Воландера никогда. А Манкелля я очень люблю, причём люблю его не за сюжеты, а именно за личность Воландера. Мне всегда интересно его… вот его отношения с бывшей женой, его отношения с женщиной-полицейской из Латвии, они то складываются, то не складываются. Его отношения с дочерью тоже не всегда простые, его отношения с коллегами. Я любила Воландера, поэтому мне было жаль, что он заболел, но это был единственный раз,когда я испытала такое негодование на автора: как меня обманули, я столько любила, а меня бросили.
Александр: Юля спрашивает: «То, что по хронологии вы сначала юрист, а потом автор, помогло ли вам это с первым издательскими договорами? помогло ли избежать первоначальных ошибок в отношениях дебютного автора и издательства?
Марина: Никак абсолютно не помогло, потому что я юрист так называемого криминального цикла, уголовное право, уголовный процесс, криминология, криминалистика. Издательские договоры, авторские договоры, это договоры из сферы Цивильного права, Гражданского права. Гражданское право я получила в университете, 150 лет тому назад, больше я с ним дела не имела, это абсолютно другая сфера права. Очень сложная, намного сложнее, кстати сказать, чем криминальный цикл. Я в нем ничего не понимаю, а тем более, если я хоть что-то могла еще понимать в 80-е годы, поскольку это было Советское Гражданское право, которое я выучила. Хорошо выучила. То в 90-е годы, это было уже совершенно другое Гражданское право, другие законы, я ими не интересовалась, я в них не вникала. И, честно говоря, издательские договоры читала не сильно внимательна, потому что была так счастлива, что ко мне обращаются как к большой девочке, меня собираются издавать в твёрдом переплёте. Это было такое счастье, что какой уж там договор, господи? Что написала, то и написали.
Александр: Давайте так, я сейчас вам расскажу, просто чтобы вас не спрашивать про это. Я вам расскажу, как я первый роман свой публиковал в «Эксмо». И вы просто вот подмигните, у вас также было или нет. я приехал… я жил в Вологде, написал роман, отправил в Москву, в два издательства, и мне приходит письмо из «Эксмо»: «Приезжайте подписывать договор». Это улица Народного ополчения, там сидит такой человек Григорий Ефимович Стернин, его звали, как сейчас помню, усатый такой дядечка.
Марина: Он до сих пор работает.
Александр: Он до сих пор работает, да. Значит, и он открывает ящик стола, достаёт оттуда пачку денег, кладет на стол, кладет рядом договор, в котором написано то, что я передаю все права какие только можно издательству «Эксмо». Причем пачечка денег это была… Ну, в рублях это выглядело солидно, в долларах это было… Ну, не знаю, 150 долларов, например, то есть такая примерно сумма. Я просто передал все права Издательству раз и навсегда за эту пачечку денег. У вас также было?
Марина: Это какой год?
Александр: Это был, сейчас скажу, 99-тый год.
Марина: Аа! Ну, поскольку у меня ситуация была раньше, у меня тут первый договор был в 95-м году, то издательство само совершило ошибку, которую естественно я и не увидела, и не заметила, они-то у меня купили права только на два года. Да. А в договоре было написано два года, ну я решила, два года, я же не знала, как вообще бывает.
Александр: Два года, это примерно вечность, казалось нам.
Марина: Да, то есть вот… А все остальное было то же самое, только была другая сумма, но того же порядка, абсолютно, то есть это были не миллионы. И точно также вот в издательстве - договор, денежки наличными. Все было просто быстро и не больно.
Александр: Да. О прекрасные 90-тые! Такого, конечно, уже больше никогда не будет. Так! Ну, давайте последнее. Марина Анатольевна, Стасис спрашивает. Кто из авторов детективов на ваш взгляд не лепит горбатого в описании деятельности работников правоохранительных органов? Кто из авторов в своих произведениях демонстрирует понимание механизмов работы оперативных работников или следователей?
Марина: Питерские авторы, Есаулов и Кивинов. Они хотя бы знают о чем пишут, все остальное следователь уголовного розыска, одно слово.
Александр: Да, да, да. А Кивинов… Господи! А Константинов вам как?
Марина: Константинов, ну в общем вот питерские ребята, они все… Я очень люблю фильмы по их сценариям, то есть фильмы по сценариям Есаулова, у меня вообще это вот №1 в списке. Как только появляется, тут я скачиваю из интернета, тут же я смотрю, с неослабевающим удовольствием и наслаждением все эти годы.
В Москве почему-то не жалуют, но понимаете, вот эти питерские авторы, они сами из практических работников. Они сами понюхали, а в Москве авторов, которые понюхали порох нет. Раньше, абсолютно грамотно, безупречно, естественно, писал Данил Корецкий, но на то он доктор юридических наук, на минуточку. Данил Аркадьевич вообще юрист с молодых ногтей, поэтому он глупости писать не может, но про современную московскую, питерскую полицию, он естественно не пишет, поскольку он живет в другом городе, и вообще не знаю, пишет ли он сейчас.
Давно что-то мне его новые книги не попадались. А из современных московских авторов… Ну, себя называть неприлично, а так больше и не знаю никого, но другое, что, наверное, это не показатель, потому что я вообще больше люблю зарубежный детектив.
Александр: А из зарубежных, вот кто больше понравился, из последнего прочитанного. Вот мы про Диккера говорили перед началом.
Марина: Ну, Диккер это не…
Александр: Ну, это да, такое…
Марина: Диккер – это романистика такая.
Александр: Да, такое…
Марина: Я очень люблю скандинавов. Мне очень нравится Стефан Анхем, мне нравится Камилла Лэкберг. Ну, вообще их очень много, сейчас я боюсь наврать с фамилиями, поскольку английские фамилии как-то привыкла лучше запоминать, а скандинавские они для меня еще сложно запомнить. Свейструп, очень мне понравился.
Александр: Свейструп, да.
Марина: «Каштановый человечек».
Александр: Каштановый человечек, да.
Марина: Совершенно как ни странно не скандинавская, она по-скандинавски жесткая, но в отличии от всех других авторов, в ней нет ни грамма эмоций, вообще никаких. Не межличностных, не из меж служебных, не чисто профессиональных там какое ужасное преступление, как это вот отзывается в душе. Ни одной эмоции на всю книгу, и тем не менее она читается взахлеб.
Александр: Да, но она стала бестселлером у нас.
Марина: Ну, и не мудрено, она этого заслуживает. Я очень рада.
Александр: Да. Так, вот Марина пишет в чате: «Большое спасибо за интереснейшее интервью Александру и Александре! Очень интересно и полезно! Всего доброго вам!
Марина: Спасибо Александр! Всего доброго!
Александр: Тем самым, выражу общее мнение. Большое вам спасибо, мне кажется, что мы достаточно интересно пообщались, надеюсь вам тоже было не скучно.
Марина: Мне было отлично. Спасибо вам Александр!
Александр: Все, спасибо! Всего хорошего!
Марина: Всего доброго!
Аудиоверсия интервью:
https://soundcloud.com/shichenga/85-strim-s-aleksandroy-marininoy
Интервью в видеоформате: