Охота для коми – это не просто добыча мяса и шкурок, это образ жизни. Я не удивился, когда мы с капитаном, придя после почти полдня ходьбы к охотничьей избушке, которую ставил ещё дед Нестерова, остановились, и капитан, строго на меня глянув, перекрестился и поклонился избушке. Коми – православные с ХІV века, крещены святым Стефаном Пермским, проповедником веры и просветителем народа, создателем азбуки для коми, другом и соратником Сергия Радонежского. Но это почтение к избушке не язычество. Изба для коми – хранительница, а иногда и спасительница, и не грех ей поклониться.
Мы внутрь осторожно влезли – по-другому не скажешь: дверь ради сбережения тепла была такая низкая, что нужно было протискиваться. Окно в половинки бревна, сейчас в окне стекло, принесённое с великим бережением за двадцать километров, в холода окно закрывалось («заволакивалось») резной дощечкой, ходившей в пазах, она была покрыта невероятно причудливыми узорами, капитан ответил на мой недоуменный взгляд: «А знаешь, какая ночь зимой длинная? С путика, где ловушки стоят, вернулся, поесть приготовил, чая попил, собак накормил, шкурки снял, на правилку натянул – а дальше что делать? Книг в тайгу не носят – лучше ещё хлеба взять да дроби. Вот и придумывают заделки: кто посуду, тарелки, кружки из капа режет, кто ложки, а кто вот такие узоры...»
У двери – печь из дикого камня, и капитан с явной гордостью сказал: «Топилась по-чёрному, я трубу поставил лет десять назад!» Он огладил бока печки, постучал по трубе, проверяя, не прогорела ли жесть, и пока я крошил в котелок картошку, лук, ощипывал и потрошил добытую по дороге к избушке пару рябчиков, капитан рассказывал, как непросто даётся такая избушка хозяину.
Потом снова оглаживал печку и довольно повторял: «Рюрик сам её перебрал, я у него только на подхвате был, зато зимой теперь – сказка!» Его чувства понятны: всё – и трубу, и камни с ручья, даже глину для печи – носили сюда на себе, на плечах.
В дальнем углу избушки, над столиком – маленькая, с пол-ладошки, зажатая между брёвнами иконка, медная, потемневшая до неузнаваемости, и капитан, опять перекрестившись, поклонился и сказал тихо: «Дед мой, когда избу охотничью ставил, иконку тоже дедову в пазы между брёвнами врезал, потом изба осела, теперь образок и не вынешь. Сколько иконке лет, кто знает? Наша, родовая! Хотел осветлить жене отдать, да, видно, изба не пускает, не хочет, а силой брать – грех».
Жена у капитана русская, учитель биологии и химии в школе при леспромхозе. Девочки-дочки говорят и по-русски – обычно в школе и дома, и на коми – в гостях у бабушки, к которой бегают чуть не ежедневно, а когда что-то напроказят, то и ночуют у неё, знают, что бабушка всегда от беды спасёт. Кто они – русские, коми? Вот смеялись в разгар перестройки над тем, что «при развитом социализме возникла новая историческая общность – советский народ»! А спроси в таких смешенных семьях у детей, какой они национальной принадлежности – не ответят!
Эти избушки таёжные – память о тяжком вековечном труде охотника. Сейчас капитан приходит сюда просто переночевать на охоте. А его дед и отец уходили сюда с осени и до Рождества, пока глубокий снег не прекращал охоту, но самые упорные, пока силы позволяли, охотились до весны, уже без собаки, которая просто вязла, тонула в снегу, только с ловушками, а их если хотя бы через день не проверять, не обихаживать – считай, пропала добыча.
Утром поднимался охотник, наскоро разогревал приготовленную с вечера еду, выпивал пару кружек чаю, обязательно оставив на столе недопитыми пару глотков, чтобы показать: всё будет хорошо, вот вернусь и тогда допью, а вернусь я непременно!
Потом вставал на лыжи и начинал обход путика, проверял ловушки, забирал добычу, настораживал капканы, ловушки, добавлял, раскидывал на снегу приманку-накроху (это и перья, и мелкая рыбёшка, и потроха дичи, и задача всего этого – пахнуть как можно сильнее, приманивая куницу), к вечеру, описав огромную дугу километров пятнадцать, охотник возвращался в избушку, готовил нехитрую еду себе и собаке, отдыхал, обрабатывал шкурки, а утром шёл по новой дуге, а потом, на другой день, иногда и по третьей, и опять всё сначала. Эта добыча давала мясо – рябчик, тетерев, глухарь, порой лось, но главное – шкурки. Белка, реже куница, совсем редко соболь. Но этим деревня жила. Кто знает, может быть, именно эта постоянная, упорная, бесконечная работа из века в век и создала коми характер: упорный, не знающий слова «не получилось», не отступающий от начатого, верный слову, надёжный друг. Иногда добавляют: упрямый, прямолинейный, не способный изменяться… Что же, у В.И. Даля в «Толковом словаре живого великорусского языка», который он собирал всю жизнь, записано присловье: «Упрям, как рыжий зырянин!»
И такие же все северные мужики … А плохо ли это? Как много вокруг людей, готовых стать такими, какими их хотят видеть! А северный мужик упрямо (упорно!) делает только то, что считает правильным. Потому и избушки охотничьи стоят десятилетиями – надёжно поставлены!