Я увидел на Пекинке белый Волгабас и побежал в сторону остановки, чтобы не упустить его. Я бежал как курица с отрубленной головой, а в рюкзаке у меня звенела тарелка с вилкой. В контейнере пригоревшая индейка подпрыгивала вместе с гречкой.
Мне всё равно, кто и что про меня думает, мне важно только моё мнение о себе. И это хорошо иллюстрирует звон тарелок в рюкзаке. Он заставляет меня оглядываться на прохожих, посматривать, не услышал ли кто, не заметил ли, вдруг они подумают, что я нищеброд какой-то, который носит еду с собой на работу, который не состоянии отобедать в Ситимиксе или в Грильмании, или, чем чёрт не шутит, в столовой на парковке, где вода с крыши капает за шиворот, на входе можно расквасить нос, а блюдо дня - функциональная диспепсия жедудочно-кишечного тракта.
Моя коллега ходит на работу как поезд, всегда в одно и то же время. Поэтому если оказаться на остановке без 20 минут 10 утра, очень большая вероятность, что я увижу ее еще с остановки.
Раньше я любил встречать ее автобусе, но потом наши отношения испортились. Я хотел сказать, наши отношения со сном, временем, дисциплиной, нервами. Благодаря этим скиллам я стал появляться на остановке в начале одиннадцатого, когда коллега уже заливала кофе кипятком из кулера и думала, чем заполнить нашу восьмистраничную общественно-политическую газету. Она уже была в Старой аптеке, в своём кабинете, а я еще только стоял на остановке и обещал себе, что завтра-то...вот завтра-то... но завтра я повторял то же самое.
Короче, сегодня я увидел коллегу сквозь стекло автобуса сидящую у окна. На коленях у нее лежал розовый пакет. Я спросил, что это, она ответила, что это вроде певица. Я уже боялся показать, что интереса к заставке в ее телефоне у меня нет, мне интересен лишь пакет. Она подумала, что я спросил про заставку. В пакете была еда.
Как я уже признался, я рад был ее видеть, она как игривый самоед, доставляет радость только своим видом и манерами. Она сказала, что у нее есть новость. У журналиста редко есть какая-то важная новость. Особенно у того, которого тошнит от политики, звонков депутатам, ходьбы по заседаловам, одних и тех же тем маленького города. В общем, новость была наверняка хорошая. Пару таблеток глицина у меня на случай войны — были с собой.
Да, с ней случилось лучшее, что может ждать журналиста, писавшего про региональную политику. Она увольняется и переходит на работу в издание, где пишут про ногти, моделей, фотографов, путешествия и философствующих глупышек.
Уйти в мир, где нет ничего того, что было раньше. Как ни грустно осознавать, но ведь в этом мире нет и меня...
Устроиться в Ключ-Медиа.
Я сразу понял, что нужно порадоваться за коллегу, с которой бок о бок работал два года, у которой стрелял кофе, а ее подкармливал бананами и печеньем с кофе. Я решил как-то выразить свою радость, что наконец-то коллега займет то место, где ей комфортно. Словно часы на вокзальном спуске.
Сперва я дал понять, что расстроен. Что это событие - головная боль для всех, кто не уходит работать в мир ногтей, путешествий и моделей, для тех, кто остается в Старой аптеке и кому нужно срочно затыкать зияющую вакансию, но не фармацевта, а главного редактора газеты "Томикс".
Мне представилось, как обрадуется шеф, узнав, что доверенный сотрудник, обладающий навыком изготовления газеты...выращенный месяцами, можно сказать, в инкубаторе... Уходит в мир без Сипягина и Шохина, без Алтухова и Пузанова, без Банщика и Бабушки. "Без двух последних она точно пропадёт", - подумал я, и скупая мужская слеза
так и осталась навечно в моём веке, не способная выбраться.
И ведь никогда ничто не предвещало такого исхода, такого неожиданного стечения обстоятельств.
Ну да, она говорила, что ее фрустрирует политика, что она каждый день пропитывается негативом, исходящим от подобной журналистики, не хотела лишний раз больше работать и всегда спешила домой, за час-полтора до того, как на крыльце показывался я, лишенный сил и понимающий, что день убит, а идти можно только в одном направлении, как правило, из нескольких букв.
В общем, я радовался за нее как мог. И в компании тоже все обрадовались, кроме тех..., кто не обрадовался, а таких было большинство. Если не сказать, что все, по большому счёту, были расстроены.
После real bad news я весь день я прокачивал продуктивность, рефлексируя на тему ухода коллеги. Я часто заходил к ней в кабинет, прижимался к горячей батарее и внешне был достаточно весел, шутил. Моё воображение рисовало радужные образы на тему происходящего. Например, я предложил коллеге по сайту Александру Степанову сбегать в Бристоль, купить водку и хлеб, водку налить в граненый стакан, а сверху положить кусочек чёрного хлеба, как символ того, что все мы с воодушевлением встретили новость.
За окном валил снег крупными хлопьями, темнело, я еле-еле родил из себя один текст про Карабаново, без акушера и в ванной.
Мы со Степановым вышли из редакции уже в темень, Саня стал радоваться снегу, можно сказать, первому. Я умолял его не орать. Прохожие улыбались то ли от ужаса, то ли от умиления. Впереди меня ждали несколько разговоров и этот странный текст.