Крит. Больница Пагни. Отделение офтальмологии.. С палатой – традиционно жизнью – сново повезло неведанно – дверь палаты зеркально отражается в двери приемного покоя, которую никогда и никто не закрывает. Одинадцать вечера. Больные, с залепленным в одиночество глазом, пиная неприличными словами систему, по которой телевизоры палатные работают самое большее два часа, - медленно и нехотя разбредаются по своим кельям. Курящие, либо – более везучие родственниками любящими, все вместе переливаются шелестящим потоком на галлерейный балкон. Одинокие и верящие во вред сигарет укладываются в нечто неудобное на колесиках, и уже приступают к попытке уснуть. К двенадцати тридцати времени критского-ночного и курящие, и противники сего действа, одинокие плейбои и престарелые многоженцы, успокоившись долей своей, принимаются посапывать в полусне, иль медведями в берлогах глубокого забытья.
Сопения и храп прерывают неожиданно и громко: почему-то одновременно, словно, весь Крит, сидя у телевизоров, почувствовал боли в глазах, вскочил, и побежал толпой в дежурную больницу, - прибывают один за другим жалующиеся на орган зрения. Через полчаса обследования истинно болезных уже не усыпить – отделение рыдает смехом в голос, хором.
Первым на обследование вошел телосложения крепкого критского явный селянин с количеством полей, работавший на них годами. Усадив его на стульчик, нежно пытающийся просить помиловать, не сломав тяжестью, молодая женщина-врач просит землевладельца почитать с таблички. Мужичище гордо-громко зачитывает: «пять, восемь, три...» ... врач останавливает его нежным: «мистер, я же просила читать БУКВЫ, на этой таблице нет цифр». Мужчина недоуменно смотрит на нее и уже совсем недовольно громкоголосит: «зачем вы мне такие трудные задачи ставите». С трудом разобравшись с образованным пациентом, никак после чтения трудностей не желавшим смотреть направо-налево-вверх и вниз, выдворив его за открытую дверь с каплями и мазями в огромном кулаке, женщина – врач с улыбкой приглашает следующего, не досмотревшего футбол по причине появления непонятных болей...пациенты палатные уже слушают из всех аудиовозможностей, боясь пропустить и полслова циркового представления.
Любитель футбола очень не доволен своим состоянием, глаз болит сильно. С трудом отцепив руку мужчины от лица, врач ахает на все отделение и восклицает: «что случилось?», на что мужчина гордо и громко, заявляет: «глаз болел, лечил народным методом». Врач, уже чувствуя неприятности, продолжает со вздохом: «каким из них?». Пациент уже совершенно гордый своими познаниями в медицине нетрадиционной: «картошку прикладывал» (знающим греческий – прикладывал он, разумеется, - «пататачи»). Молодая женщина кричит от возмущения: «если вы порежете руку и будете втирать землю в рану, вам поможет?». Ответа не следует и обитатели палат вздыхают облегченно, мол, понял мужик ошибку, когда неожиданно раздается: «что плохого в картошке, глаз и до этого болел». Снабдив любителя народной медицины каплями и мазями, попросив не пытаться засунуть в глаз картофель, яблоки, огурцы и любые прочие корнеплоды и продукты успешного аграрного комплекса острова, женщина -врач вызывает следующего несчастного.
На сцену приемного покоя дочь вводит совсем старушку – маму. Зачем, почти в два часа ночи, бедную привезли в отделение офтальмологии понять сложно – болей у старушки явно нет, стуча палочкой, интригуя, заставляет она замереть все отделение в ожидании. Оказывается, просто все – не спалось бедной бабушке, смотрела телевизор, и показалось ей, что не видит он картинки в нем достойно-чисто. Разбудила она дочь и ныла до тех пор, пока та не встала, и не отвезла в больницу. Выслушав рассказ дочери – бабушка говорить почему-то отказывалась, только сидела и дулась, женщина- врач попросила почитать ее буквы с таблицы. Пожилая женщина долго собиралась, всматривалась вдаль, и, наконец начала: «шесть, восемь, семь»... женщина - врач голосом человека, доведенного жизнью до грани самоубийства, возвизжала, уже сливаясь с ожившими законными обитателями палат: «мадам, там нет цифр, я же сказала – там – буквы». Старушка была критянкой истинной и сдаваться не собиралась, не разбирая криков врача, хохота вокруг, уже выползавших в коридоры из палат, - все продолжала, словно, пытаясь заставить противные буквы превратиться в цифры: «два, четыре, семь». Осмотрев старушкины глаза всеми приборами, выписав ей капли от усталости глаз и попросив не смотреть телевизор по двенадцать часов в сутки, и, попрощавшись, молодая женщина – врач осторожно выглянула в коридор. Он был пуст нуждающимися в помощи неотложной – и только любопытные постояльцы, все еще похахатывая, не желали расходиться – ожидая нового веселья.Один из пожилых глаукомных, не выдержав, все же спросил: «доктор, а что, и вправду картошка помогает?». Остальные, немо уставившись на задавшего столь гениальный вопрос, медленно перевели взгляды на врача в ожидание ответа. Вздохнув, женщина улыбнулась: «да ерунда – картошка, хуже, когда вы все по трепу знакомых в глаза уксус и лемон заливаете». В шоке от подобного были не многие: то есть не просто слышали, но еще и верили, что уксус и лемон способны помочь при проблемах глазных..
Ночь катилась кубырем смеха в утро, врач пыталась разогнать по отдыху больных, когда дверь с кодовым звонком опять им запищала, возвещая о прибытии следующего ночного гостя. Нехотя заняв постельные места, больные напрягли слух. С трудом брел по коридору дяденька, обросший орангутангом, что-то бормоча и бурча на критском диалекте. Дойдя до двери приемного покоя, он сразу же начал жалобы громко, словно, если они будут слышны всем, боль оставит его быстрее. Боли у дяденьки были - в желудке и отдавали сильно - в глаз. С трудом сдерживая смех, врач усадила больного, проверила глаз, в который отдавал страданием желудок, и начала попытку объяснить пациенту, что посетить ему нужно совершенно другое отделение, на что больной, полный недовольством работой врачей и шумом по ночам в отделении – смех уже не сдерживал никто, - все продолжал заведенной куклой, что у него болит желудок, но отдает то – в глаз!!! Проводив посетителя под руку до двери отделения, дабы он его покинул наверняка, указав дорогу в отделение, где ему способны помочь и с желудком, и, соотвественно, обнулить глазоотдачу, врач вернулась в приемный покой. Время от времени шипя оттуда на все еще веселящихся болезных, чтобы спали. Получасом позже заснувшее отделение разбудил трещащий телефон...все слышали, что медсестра переспросила три раза имя звонившего в отделение офтальмологии, и начали подумывать – от усталости у нее, когда раздался оглушительный смех женщины - врача, выскочившей в коридор и ответ медсестры в трубку: «Мистер Монофтальмос...» (для не освоивших греческое наречие – фамилия звонившего была Одноглазый). Следующие пять минут медсестра объясняла Мистеру Одноглазому, что он должен подойти в отделение офтальмологии и проверить глаза, для этого ему нужно направление, и, каждый раз слыша обращение «Мистер Монофтальмос» в сочетании с отделением офтальмологии, это самое отделение полным больным и медицинским составом рисковало покинуть планету Земля, умерев в собственном смехе.
Крит уже в нетерпении начинал новый день, когда привезли к финалу представления под названием «Дежурная ночь» маленькую девочку лет четырех. Зачем разбудили ребенка и каким образом ребенок мог получить травму глаза во сне – понять сложно, но, когда женщина- врач вышла в коридор, приглашая девочку с мамой войти, малышка возмущенно пискнула: «где врач?». Женщина, взяв девочку за руку и опустившись перед ней, нежно – как принято с детьми, дабы не пугать их, произнесла: «не бойся, я – врач». Возмушению ребенка звуковых пределов не было...отделение офтальмологии – спящую его часть – разбудил кромкий крик ребенка, боровшегося за справедливость: «какой ты врач? Врачи – мужчины!».
Больше дежурной ночью, падающей в критское утро, спать никто и не пробовал. Сосед по палате в который раз настаивал на том, чтобы мы закрыли балкон, пытаясь объяснить неопытным-глупым некритинянам, что забежит крыса с балкона третьего этажа, а крысы на острове очень дикие и начнет грызть наши уши. После просьбы закрыть балкон в пятый раз, устав от дикокритских крыс и страха соседа, что они отгрызут нам всем уши, балкон я все же закрыла, а из приемного покоя опять доносилось: «шесть, восемь, три».