Советскую литературу я не жалую, считая, что служение ложным целям порождает книги кривых смыслов. Но слов из песни не выкинешь. Итак, «Разгром». Роман не увлекает с первых страниц, и если чем и отличается, то размытой неопределённостью полустёртых лиц своих неинтересных героев. «Он все делал необдуманно: жизнь казалась ему простой, немудрящей, как кругленький муромский огурец с сучанских баштанов. Может быть, потому, забрав с собой жену, ушёл он в восемнадцатом году защищать Советы». Если вдуматься в написанное, это приговор Советской власти, за которую, получается, могли сражаться только люди с огуречными мозгами.
При этом слово «необдуманность» может быть названо лейтмотивом всего романа. Большинство героев Фадеева думать не умеют вовсе и многие по восприятию напоминают животных. Единственный, о ком можно порассуждать – это Левинсон. Этот герой вроде бы способен выразить мысль словами и даже – верить. В чём же его вера? «Левинсон глубоко верил в то, что движет этими людьми не только чувство самосохранения, но и другой, не менее важный инстинкт, скрытый от поверхностного глаза, не осознанный даже большинством из них, по которому всё, что приходится им переносить, даже смерть, оправдано своей конечной целью и без которого никто из них не пошёл бы добровольно умирать в улахинской тайге...»
Тут мне показалось, что мы подбираемся к сути. Но вот беда: символ этой веры так нигде не сформулирован. Я проштудировала весь роман в поисках её, но – увы… «Но он знал также, что этот глубокий инстинкт живёт в людях под спудом бесконечно маленьких, каждодневных, насущных потребностей и забот о своей — такой же маленькой, но живой — личности, потому что каждый человек хочет есть и спать, потому что каждый человек слаб. Обременённые повседневной мелочной суетой, чувствуя свою слабость, люди как бы передоверили самую важную свою заботу более сильным, вроде Левинсона, обязав их думать о ней больше, чем о том, что им тоже нужно есть и спать, поручив им напоминать об этом остальным…» Слова бегут, переходят в слова и заканчиваются словами. И так без конца.
И тут – одно из двух. То ли автор забыл прописать цель героя, то ли постулат попросту нельзя сформулировать. Тем не менее, в правоте неопределённой пока словесно «конечной цели», герой убеждён. «Кажется, остаётся единственное… я уже думал об этом… — Левинсон запнулся и смолк, сурово стиснув челюсти». Это – разговор о необходимости убить раненного члена отряда Фролова. Все та же странная неназванная «конечная цель» медленно делает героя выродком и убийцей. Он приказывает отравить раненого. Странно, что и все, кто попадают в орбиту его влияния – становятся такими же палачами. При этом «Левинсон волновался, потому что все, о чём он думал, было самое глубокое и важное, о чём он только мог думать, потому что в преодолении этой скудости и бедности заключался основной смысл его собственной жизни, потому что не было бы никакого Левинсона, а был бы кто-то другой, если бы не жила в нем огромная, не сравнимая ни с каким другим желанием жажда нового, прекрасного, сильного и доброго человека…»
Да. Неказистый убийца и безжалостный грабитель жаждет нового, прекрасного, сильного и доброго человека, сея вокруг смерть и грабёж, и мечтая о нескудной жизни? Фадеев не видит тут противоречия. Почему нет?
Фадеев, скажем откровенно, написал плохую, примитивную и неинтересную книгу, однако, истинную, ибо невольно, даже ставя перед собой совсем другие цели, передал нам злую бесчеловечность мечтаний изверга и кривизну его путей.
Ну а теперь займёмся личностью самого Фадеева и поищем сходство автора с его героем. Однако тут мне будет мало «Разгрома» и я воспользуюсь не только первым произведением Фадеева, но и последним. Запиской о самоубийстве. Текст дам в некотором сокращении, ибо он так же путан и многословен, как левинсоновские монологи.
«Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено. <> Нас после смерти Ленина низвели до положения мальчишек, уничтожали, идеологически пугали и называли это – «партийностью». И теперь литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных. Единицы тех, кто сохранил в душе священный огонь, находятся в положении париев и – по возрасту своему – скоро умрут. И нет уже никакого стимула в душе, чтобы творить!
Созданный для большого творчества во имя коммунизма, с шестнадцати лет связанный с партией, с рабочими и крестьянами, наделённый Богом талантом незаурядным, я был полон самых высоких мыслей и чувств, какие только может породить жизнь народа, соединённая с прекрасными идеалами коммунизма. Но меня превратили в лошадь ломового извоза, всю жизнь я плелся под кладью бездарных, неоправданных, могущих быть выполненными любым человеком, неисчислимых бюрократических дел. И даже сейчас, когда подводишь итог жизни своей, невыносимо вспоминать все то количество окриков, внушений, поучений и просто идеологических порок, которые обрушились на меня, – кем наш чудесный народ вправе был бы гордиться в силу подлинности и скромности внутренней глубоко коммунистического таланта моего.
Литература – этот высший плод нового строя – унижена, затравлена, загублена. Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать ещё худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот был хоть образован, а эти – невежды. Жизнь моя как писателя теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушиваются подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни. Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение уже 3-х лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять.
Прошу похоронить меня рядом с матерью моей. А. Фадеев. 13/V. 56."
Итак, посмотрим. «Искусство, которому я отдал жизнь», «созданный для большого творчества во имя коммунизма», «наделённый Богом талантом незаурядным» и «на меня, – кем наш чудесный народ вправе был бы гордиться в силу подлинности и скромности внутренней глубоко коммунистического таланта моего…»
Это и вправду не ложь. Если, даже умирая, человек любуется собой и говорит себе комплименты, то ничто не задевает его так сильно, как невнимание к его персоне. Он, стоя одной ногой в гробу, четырежды хвалит сам себя. Значит, считает себя обделённым вниманием. Особенно смешно при этом упоминание о его скромности – и странно, что он этого не чувствует.
Добавлю, что Фадеев субъективен и предвзят в личных оценках, мнение он составляет не из наблюдений и фактов, а из эмоций и ощущений. Он описывает ситуацию в литературе, не упоминая ни одного имени, не называя врагов. А ведь он умирает, ему должно быть всё равно, ну так назови их по именам. Но – нет. Что это? Страх? Но ведь он – старый солдат, в годы Гражданской был дважды ранен, повидал всякое, участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа.
И, заметьте, Фадеев говорит вовсе не о литературе – о себе. «Меня превратили в лошадь ломового извоза, всю жизнь я плелся под кладью бездарных, неисчислимых бюрократических дел…» Его восприятие ситуации проходит только через него самого. Ему нет дела до всей остальной литературы, беда в том, что ему недодано почестей. Если бы именно к нему прислушивались и именно его выделяли – жалоб не было бы. Не было бы и самоубийства.
Равно он субъективен и в оценке своего таланта. «Талант незаурядный»? Мне искренне жаль, но согласиться не могу. Заурядный, очень заурядный. Прочтя «Разгром», я не запомнила ни одного эпизода, ни одной метафоры, ни одного героя, кроме Левинсона, и то потому, что автор, злоупотребляя толстовским приёмом, сорок раз твердит мне о левинсоновских глазах.
Но, повторяю: автор неотделим от своих книг, даже афоризм имеет автора, и, прежде чем следовать неким постулатам, неглупо спросить себя: «А что сталось с человеком, сказавшим это?» Иначе, следуя мыслям самоубийцы, – легко стать самоубийцей, читая содомита – легко заразиться мерзостью, перелистывая же книги подлеца – весьма просто стать подлецом. К примеру, та дурная сцена, где Левинсон отравляет раненого, и логичное обоснование этого: ведь они идут творить мировую революцию и не могут позволить себе погибнуть из-за этого полутрупа, неизбежно внедряет в душу дурной помысел о том, что есть вещи поважнее человеческой жизни...
И автор сказанного – самоубийца.
Вот и пойми, что откуда берётся: дурная идейка довела его до логического исхода или его дурной исход сам был предрешён наличием в его голове подобных идеек?