Прозвенел школьный звонок. Третьеклассники выстроились по рядам между партами в ожидании учителя. Дверь открылась. Но вместо привычной Марии Александровны вошла какая-то другая, незнакомая женщина.
Она поздоровалась с классом и, махнув рукой, что означало разрешение всем занять свои места, сообщила о том, что их учительница заболела, и что временно занятия будет вести она.
В ответ послышался было недовольный гул, но Валентина Степановна, как назвала себя новая учительница, холодно скомандовала: «Открыли тетради!» И урок начался.
Луша сидела на задней парте. Всё время, пока она списывала задание с доски, отвечала на вопросы, выполняла упражнение, в голове крутились мысли о сегодняшней неожиданной замене.
Она сравнивала Марию Александровну с Валентиной Степановной, и всё как-то не в пользу последней. Вытянутая вязаная кофта, ноги в растоптанных ботах, кое-как причёсанные белёсые волосы со следами давнишней «химической» завивки, а также странный деревянный голос и постоянно резкое «тыканье» указательным пальцем то в сторону учеников, то в наглядные пособия вызывали чувство неприязни.
А Марию Александровну любили. Она была улыбчива и мягко говорила нараспев. Вся её подтянутая фигура на неизменно высоких каблучках производила впечатление безукоризненной аккуратной строгости.
Учительница красиво подкрашивала губы тёмно-вишнёвой помадой, и голову её венчала корона из длинных, волнистых, тёмных, с медовым оттенком, волос, заколотых толстыми пластмассовыми шпильками. Иногда, к концу занятий, на шею сползал колечком небольшой выбившийся локон.
А когда она, диктуя, медленно проходила по рядам и наклонялась, проверяя, к тетрадям, непременно опускала свою узкую ладонь на чьё-то плечо или голову. И от руки, и от широкой блузы, под которой неизменно сияла белизной накрахмаленная кофточка, исходил тонкий, чуть заметный аромат духов.
Мария Александровна никогда не называла учеников по фамилии. В переменку дети висели гроздьями вокруг её учительского стола, без конца засыпая вопросами, и как бы ни была занята, она успевала давать на них ответы.
Даже сердясь, бывало, и, выговаривая за невыполненное задание, за кляксы, за озорство, никогда не кричала, а только укоризненно поднимала одну бровь.
Пока Луша обо всём этом думала, урок закончился. Валентина Степановна заторопилась с классным журналом подмышкой в учительскую, а ребята, толкаясь и шумя, вывалились в коридор.
Напротив кабинета, у окна стояла Светлана. Она была дочкой Марии Александровны и училась в пятом классе. Со всеми третьеклашками Света была знакома, частенько между уроками забегая к маме.
Тёмными глазами и лицом с высокими монгольскими скулами, а также дивно пышными каштановыми волосами, волнистыми настолько, что в косу, которая она перебрасывала на плечо, можно было не вплетать ленту, девочка очень была похожа на мать.
Но странно прямые, будто приподнятые плечи, в которые, казалось, была вжата голова вместе с шеей, несоразмерно длинные руки, неестественная осанка и выступающий сквозь свободное школьное платье горб на спине очень портили весь её облик.
Луша и другие дети знали, что это были последствия болезни, которая называлась полиомиелит и, попривыкнув, перестали обращать на уродство внимание. Света была серьёзной и приветливой, хорошо училась и часто что-то интересное рассказывала ребятам. Её уважали.
Сегодня она была печальна и бледна. Казалось, кого-то ждала. И правда, когда в дверях показалась Соня, она окликнула её. Та обернулась, и хотела было подойти, но в этот момент подскочила её двоюродная сестра, Таня, которая училась в параллельном классе, крича, что они опаздывают, и, ухватив за рукав, потащила Соню за собой.
Света растерянно проводила их глазами. А Луше отчего-то стало её жалко, и захотелось расспросить о Марии Александровне, и как-то ободрить. Но вместо этого она подошла и вдруг предложила: «Идём к нам, поиграем вместе!» А Света неожиданно согласилась.
Урок был последним. Одевшись в гардеробе, девочки через несколько минут уже, размахивая портфелями, торопились друг за другом по узкой зимней тропинке к Лушиному дому.
Потом они грели озябшие ладошки у хранившей тепло голландской печи, кипятили на электроплитке чай и запивали им бутерброды с маслом, густо посыпанным сахаром.
Девочки успели поиграть в дочки-матери, выучить уроки, рассмотреть балетные картинки, которые Луша «копила», пока с работы пришёл папа. Он поздоровался и больше ничего не сказал, только растопил в кухне плиту и накормил их разогретыми щами.
Потом вернулась с работы мама. Света засобиралась домой, и Луша этому не удивилась. Но мама, услышав сообщение дочки о заболевшей учительнице, Свету остановила и попросила рассказать, что случилось.
Оказалось, что ночью у Марии Александровны началось кровотечение, и «скорая» увезла её в больницу.
-А с кем же ты теперь?- спросила мама.
-Ни с кем, сама,- потупившись, ответила Света.
-А Лидия Ивановна знает? Она ведь твоей маме подруга.
Все знали, что Мария Александровна дружила с Сониной мамой.
-Я сказала ей утром, когда в школу шла, но она торопилась на работу.
-Ясно. Ты, детка, у нас пока останешься. Домой идти не надо. Вещи, какие нужные, завтра сходим, возьмём, а сегодня поздно уже. Вот с Лушей вместе будете. А там и мама твоя поправится. Всё будет хорошо! – Она обняла Свету, и та доверчиво прижалась к плечу.
Дети отправились в Лушину комнату. Мама через какое-то время заглянула в дверь. На ней снова была надеты шаль и пальто.
-Светочка, не могла бы ты дать мне ваш ключ. Мне нужно кое-что прибрать.
- Вот, тётя Тоня! Это от комнаты.- Светлана достала из портфеля ключ и протянула его на ладони. – Только вы сильнее стучите, - Анна Мефодьевна плохо слышит.
-Это какая Мефодьевна? Большевичка заслуженная, что ли? Она соседка ваша по квартире? Да, уж! Ладно, разберусь.- Мама усмехнулась и, взяв ключ, закрыла за собой комнатную дверь. Через мгновение за ней заскрипела, за хлопнувшись, и входная.
Отсутствовала мама недолго. Она вернулась с большим узлом. Вытащив из него детскую пижаму и домашние тапочки, всё остальное унесла в ванную.
Там долго плескалась вода, и было слышно, как мамины руки что-то тёрли о стиральную доску. Когда перед сном девочки пошли умываться, в углу обнаружился большой таз, полный замоченных простыней и полотенец.
«Это что, столько крови было?- Мелькнуло в голове у Луши, представлявшей кровотечение примерно, как капля на пальце, порезанном ножом, или длинная красная дорожка из разбитого в потасовке носа. – Марию Александровну увезли, а Света одна осталась, ночью! Ей же, наверно, так страшно было?!»
-Девочки, пора в постель!- Раздался в это время мамин голос.
На разобранной Лушиной кровати появилась вторая подушка и одеяло, а с края были приставлены стулья, накрытые чем-то мягким.
-А то ещё свалитесь ночью-то, - пояснила мама и велела раздеваться.
Луша мигом влезла в свою пижаму и бухнулась в кровать. Света отчего-то мешкала.
-Дочка, отвернись, пусть Света переоденется, - вдруг услышала Луша мамин голос. Она очень удивилась тому, что девочка может стесняться девочку, но просьбу выполнила.
Когда кровать заскрипела, и панцирная сетка матраца немного шевельнулась, решила, что уже можно повернуться. Света укладывала на подушке свою косу.
В этот момент в углу дивана ей бросилось в глаза нечто странное, похожее на обрубок человеческого тела, только полое внутри и с дырочками для шнуровки.
-Это что? – Не удержалась от вопроса Луша.
-Это корсет. Света должна его носить, чтобы у неё спинка была ровной, - объяснила мама.
И Луша вспомнила, что мама тоже носила корсет с тех пор, как у неё удалили почку. Только матерчатый и назывался бандаж.
-Ты не стесняйся. Я же понимаю, - улыбнулась она Свете, и та улыбнулась в ответ.
-Да не такое это простое дело. Корсет жёсткий и очень трёт. Я сейчас попробую сшить мягкую подкладочку, - объяснила мама поиски фланелевого лоскута. Она уже водрузила на нос старые круглые очки, в которых штопала, читала свой любимый журнал «Здоровье» или вязала носки из грубой овечьей шерсти, присланной папиной роднёй.
Что такое «трёт» Луша поняла, когда утром увидела до крови стёртые тощие Светины бока. А та больше не надевала корсет без «подкладочки», - видимо, ей с ней было легче.
С того дня девочки в течение целого месяца не расставались. После уроков они шли сначала в заводскую столовую, где кастеляншей работала Лушина мама. «Поедите, и у меня душа будет спокойной до вечера»,- говорила она, глядя, как уминают девчонки блинчики за обе щёки.
Затем они учили уроки, гуляли во дворе, притаскивали из сарая дрова, чтобы помочь папе, играли с котом-царапучкой, плакали над библиотечной «Хижиной дяди Тома» и мечтали о балете, угадывая названия спектаклей по снимкам на газетных вырезках.
По субботам мама мыла их в ванне, а по воскресеньям собирала «передачу» в больницу. Домашние котлетки, клюквенный морс, пирожки добросовестно укутывались в полотенца и газеты раньше, чем попадали в сумку. Чтобы не застыли на морозе.
Выдав поклажу, и мелочь на автобус, мама выпроваживала детей с визитом к Марии Александровне. Те же с первого раза договорившись, что деньги лучше потратить на кино, отправлялись в больницу пешком.
Расстояние было небольшое, в одну автобусную остановку, но идти надо было мимо заводов по тропке, потому что по обочинам прочищенного бульдозером шоссе высились горы снега.
Дорога, заполненная грузовиками и конными санями, была узкой и опасной. За ночь снег порой тропинку совсем заметал. В воскресный день протоптать её было некому, и Света с Лушей брели, проваливаясь по колено, предусмотрительно выпустив тёплые шаровары поверх валенок.
Вваливаясь, как два пингвина, в приёмный покой больницы, они шмыгали влажными от тепла носами и подставляли бока под голичок охавшей старухи-привратницы, дежурившей в больничном гардеробе. Та сметала веником с детей снег, развязывала шали и шнурки шапок, приговаривая: «Ой, господи-господи!» Потом, велев ждать, кряхтя и ворча, отправлялась звать больную.
Через раскрытую двустворчатую дверь были видны огромные мраморные колонны вестибюля и широкая белая лестница наверх, где висела табличка «Хирургическое отделение».
Марии Александровне сделали операцию. В первый визит она вышла медленно, придерживая живот руками и бессильно шаркая больничными шлёпанцами. Она была очень бледна и слаба. Но при виде детей оживилась, улыбаясь бескровными губами, и отчего-то им совсем не удивилась, будто знала, что придут. Поела принесённых пирожков, разделив их со Светой и Лушей, и наказала слушаться во всём Антониду Фёдоровну, - так назвала она Лушину маму.
Дела шли на поправку. И в один из выходных дней вместе с сумкой девочкам была вручена картонная коробка, перевязанная шпагатом.
-Это подарок. У Марии Александровны сегодня день рождения.- Сообщила мама.
-И откуда она узнала? Светка что ли сказала? Нет, не похоже. – Думала Луша, наблюдая за радостно удивлённой реакцией напарницы.
Такую же радость и изумление увидела она в лице учительницы, получившей из их рук коробку.
Она немедленно развязала тесёмку, явив на свет дивной красоты торт с голубыми розами из крема и листочками из зелёной прозрачной карамели. Кроме того, вся его белая, как снег, поверхность была украшена шоколадными узорами. От торта шёл восхитительный аромат ванили.
«Это тётя Ляна, - сообразила Луша, - только она, начальник кондитерского цеха в маминой столовой, умела делать такие сказочные украшения, и выполняла только особенно важные заказы. Значит, и мамин торт такой же». И почувствовала уважительную горделивость.
На этот раз им разрешили войти в вестибюль, где у высокого арочного окна, оказывается, был стол со стульями.
Мария Александровна смеялась, резала торт на куски, угощала детей, старуху-привратницу, санитарок, медсестру, каких-то подошедших женщин. И все угощались, поздравляя и желая ей скорейшего выздоровления.
Напоследок целуя, она восторженно прошептала, обняв затянутые шарфами поверх воротников шеи своих посетительниц: «Какая же она всё-таки! Спасибо твоей маме, Лушенька!» Глаза у Марии Александровны искрились от слёз.
Выписали её, когда дороги уже почернели, и днём начинало капать с крыш.
Мама привезла Марию Александровну к себе домой, считая, что раньше, чем жить самостоятельно, надо прийти в себя и окрепнуть.
Прошёл ещё месяц. Всё это время Луша со Светой ходили к ним на квартиру поливать цветы.
Но вот как-то раз мама вечером сказала, что сделала на квартире генеральную уборку и что теперь не стыдно и в дом пригласить.
Папа нёс вещи, а Мария Александровна со Светой и Луша с мамой шли за ним, стараясь не проваливаться в весенние лужи.
Дверь открыла соседка Анна Мефодьевна. Увидев пришедших, она попыталась улыбнуться, скривив своё вечно всем и всеми недовольное лицо и, невнятно пробормотав «здрасси», исчезла в своей комнате.
-Ой, что это?! – Воскликнула Мария Александровна, едва со щелчком выключателя в комнате разлился электрический свет. – Наш ли это, дочка, дом?!
Комната была идеально прибрана. Все вещи аккуратно лежали по местам. Окно весело топорщилось свежей занавеской. С подоконника улыбались из бархатных изумрудных листьев личики розовых и сизых фиалок. Ни морщинки, ни складочки на крахмальной скатерти и покрывале. А ещё салфетки, вышитые анютиными глазками, накрывшие радиоприёмник и настольную лампу, и коврик из пёстрых лоскутков перед диваном.
Луша видела, что маме очень нравится радостный эффект, произведённый её стараниями на хозяек.
Не остались незамеченными и другие перемены в квартире: сияющая чистотой кухня, безупречно отмытый санузел и безукоризненный порядок в передней. Самое удивительное: под вешалкой ровненько один к одному стояли хромовые сапоги Анны Мефодьевны, которая раньше не снимала их в доме, казалось, даже когда спит. И совсем не пахло табаком, хотя соседка редко вынимала изо рта папиросу «Беломор», разве чтобы оставить окурок где попало.
-Что происходит? Как вам, Антонида Фёдоровна, это удалось?–Восхищённым шёпотом спросила Мария Александровна.
-А я пообещала, что если такая заслужённая большевичка, которой даже персональный телефон поставили, не перестанет таскать грязь, курить в квартире, где живёт ребёнок, и не будет мыть после себя места общего пользования, то на ближайшем пленуме горкома партии я попрошу слова и при позорю её. Расскажу всему городу, как она соблюдает правила социалистического общежития и какой даёт пример молодёжи. – Мама сообщила об этом своим обычным низким голосом, нимало не заботясь о том, слышит ли её обсуждаемая персона.
На обратном пути, держа обоих родителей за руки, Луша задала, наконец, маме вопрос, давно её занимавший. Почему она,- не родственница, не подруга, даже не соседка, так заботилась о совсем чужой семье?
Та не сразу, но ответила: «На месте Марии Александровны могла оказаться, например, я. А ты – на месте Светы».
Луша вдруг сообразила, что у неё-то есть папа, и крепче ухватилась за отцовскую руку.
Сверху, со стороны мамы донеслось: «Подруги...подруги... Людьми просто надо быть».
Дорогой читатель спасибо огромное за дочитанный до конца рассказ и комментарии!!!
Если понравилось палец вверх и подписывайся на канал буду очень рад, так как много пишу на эту тему для тебя)
Заходи на мой канал тут много чего еще интересного ждет тебя)