Острая на язык Шурка весело выкрикивала:
- Крутись, крутись, Колька, это тебе не на гармошке играть!
Парень, тяжело раздувая ноздри, закидывал навильником огромные охапки сена на самую макушку стога, где укладывая их пласт за пластом, ловко орудовала Шурка, казавшаяся ему сейчас, на высоте, ещё миниатюрнее, чем тогда, на берегу реки, когда он впервые увидел её.
Ухватив последние месяцы войны, он вернулся с фронта молчаливым и замкнутым, и мать сбилась с уговорами, мечтая о внуках и помощнице в доме. Перед сном она всё чаще вспоминала своего мужа, первого гармониста на деревне, и сетовала на то, что сын, овладевший инструментом отца, вернувшись, не побывал ни на одной гулянке, где, как ей казалось, мигом нашёл бы себе пару. Но что-то оборвалось в душе у паренька, отчего шумное и весёлое казалось ему противоестественным...
Сквозь открытое окно донёсся щелчок калитки, а тишина туманов наполнилась перешёптыванием и смешками. В избу постучались, дверь приоткрылась, и на пороге показалась Шура. Колька, поднявший взгляд от деревяшки, над которой вечерел с отцовским ножом, замер. Он видел Шурку разной - опрятной по утрам, в простеньком платье, с заштопанной аккуратно дыркой на подоле... и разгоряченной от работы, с выступившими в подмышках пятнами пота и выбившимися из-под платка светлыми прядями... видел озорной и уставшей.... и видел такой, какую предпочитал не вспоминать...
В воскресный день шёл он от брата, что жил в соседней деревне. Уставший от пыли, зноя и слепышей, Николай свернул к реке, предвкушая избавление, но вдруг сквозь прибрежную ивину заметил мелькнувшее белое тело. Не в силах сдержать мужского любопытства чуть раздвинул ветви и замер - почти прозрачная на солнце, нагая Шура поразила его хрупкостью, что совсем не вязалась с той крестьянской хваткой, которую он привык видеть в ней. Откуда столько силы в этой истощённой голодом и трудом и не шибко крупной от природы девушке? Ему, поражённому этой внутренней, невесть откуда берущейся, силой, вдруг стало стыдно за своё уныние, что породила в нём жестокость войны и безвременная смерть многих, с кем свела его недолгая фронтовая жизнь.
Но сейчас на пороге стояла совсем другая Шурка. Нарядная и по-гостевому тихая, она жалась к дверному косяку, тиская в руках косынку и явно не зная, с чего начать...
- Николай Петрович, мы к вам с просьбой. Мишку отправили в город, вернётся только завтра.... Не могли бы вы на гармошке поиграть?
Шура опустила глаза и покраснела. Мать вздохнула, готовая к тому, что сын её, словно немтырь, отмолчится поворотом головы, а ей придётся отговариваться от девки самой, будто он малец неразумный, как вдруг Колька встал из-за стола, одёрнул ремень, застегнул верхнюю пуговицу рубашки и, подхватив гармонь, пошёл прочь со словами:
- Пойду, погуляю, не жди, мама, ложись....
Шурка радостно крутанулась на пороге, выпорхнув вперед хозяина с радостным пристуком каблуков по дощатому полу, а Петровна, боясь спугнуть заглянувшее в её дом счастье, легко поборола желание отдёрнуть занавеску и только слушала пересмешки уходящей от дома гурьбы девчонок и парней, вспоминая с улыбкой свою молодость...
Читать про постаревшую Шурку