У Георгия Семенова, если судить по краткой биографической справке, судьба успешного советского писателя: Литинститут, сборники в разных издательствах один за другим, публикации в толстых журналах, место члена редколлегии в них же, премии, не первого ряда, но все же, поездки по стране. И титул самого забытого в ряду работавших с ним бок о бок Нагибина и Казакова.
Вспомнить о нем попытался несколько лет назад Анатолий Курчаткин, но с, как стало уже обычным, неправильным оттенком: он помог мне, а потому был хороший человек и писатель. Это не так. Чтоб понять, что Семенов хорош, достаточно заглянуть в любую из его книг. Достаточно знать о его творческом кредо «выходить к читателю пусть и с небольшим, но открытием».
Прославившись как мастер малого жанра, Семенов перешел к текстам побольше – повести, романы. Об одном из его произведений, застрявших между жанрами (не то роман, не то повесть), «Путешествие души» («Новый мир», № 1, 1991) и хотелось бы поговорить.
Если вдуматься, вчитаться, обратив при этом внимание на дату публикации, удивишься сколько всего сошлось в этом тексте.
Действительно, повесть последних дней. В том числе и неведомых самому автору. «Путешествие души» - последний крупный текст, вышедший при жизни Семенова (умер он 30 апреля 1992 года). Один из последних текстов советской литературы, весна и лето которой давно пролетели, жить оставалось до зимы. Повесть, вот ведь странность какая, завершающая длившийся несколько лет напряженный цикл «возвращенной литературы» (почему станет видно далее). Классический русский текст о жизни, приблизившейся к смертному порогу. Повесть при желании можно было бы озаглавить «Смерть Василия Дмитриевича». Но есть одно «но»… При всей широте человека, тематически она оказывается шире. В повести – практически полная история России XX века, размышления отчего она такова, отчего катится в бездну все человечество («Путешествие души» не чуждо апокалипсических настроений).
Опять же можно усмотреть в тексте Семенова рассказ о современности, и тут же о памяти. Если хотите даже так – повесть о современности, растворившейся в памяти. Времена жизни главного героя «Путешествия души» Василия Дмитриевича Темлякова переплетаются друг с другом. Нет ни прошлого, ни настоящего в обычном хронологическом понимании, а есть пребывание в вечно развертывающейся жизни, где для души нет последовательности эпох: все они могут быть с легкостью спрессованы воедино в одной сценке, в одном мгновении.
Начало странствий души – дореволюционная Россия, детство, сошедшее со страниц любого автора из той потерянной русской литературы. Бунинская интонация увядающих родовых гнезд, шмелевские картины ломящихся от яств столов, мощных торговых рядов, Замоскворецкой Москвы, акварельная пейзажная лирика Зайцева. Первая часть – настоящее пиршество старой русской печально-горделивой традиции. Впечатление такое: все, что извлекли на свет в три-четыре завершающих 80-е годы пошло в рост. Не дал ему сгнить Семенов.
Но если тем русским изгоям только и оставалось, что тосковать по невозвратному времени и сетовать на отступившийся от них русский народ, то Семенов, свидетель ренессанса Серебряного века, с полным правом может писать о покаянии перед утраченным. Так ведь и случилось в его времена. Поэтому образ Пелагеи, прислуги Темляковых, сбежавшей было к комиссарам в кожанках, а потом вернувшейся к старым хозяевам с повинной головой после известных событий 30-х, в какой-то степени синонимичен образу России. Привычная уже практика отождествления Родины и женщины, жены, позволяет видеть символическое содержание и в вечно любимой героем жене Дунечке. Темляков, как и многие, то и дело отпадал от нее, плутая страшно в блазнивших помыслах, предавал ее и всякий раз думал лишь о ней, к ней только и стремился.
Это историческое предательство лучше всего подчеркнуто стилистическим разрывом между первой и второй частями.
Герой Серебряного века, мальчик коммерческого училища, пастернаковский персонаж послегражданской поры внезапно превращается в героя Платонова, в недотепу-правдоискателя поневоле, в любителя паровозов, человека, которого понесло вдруг по бывшей Руси в фантастические дали.
Позднесоветская реальность передана Семеновым в диссонанс предшествующему изложению в абсурдистских, почти гротесковых тонах.
Начальная точка падения героя – его речь от имени коллектива, написанная дамой «работающей в культуре», в которой ни грамма его собственной души, произнесенная в пользу кандидата от партийных и беспартийных Фуфлова (прототип очевиден). А дальше абсурд растет – толстовский поруганный дуб, распятый пробками от выпитых бутылок, аллюзия на казус Титании с Основой, и следом - не то пьянка не то партийное собрание. Низшая точка падения – осязаемая читателем спертость, духота и пустота советского магазина (уксус, кости и мухи), на фоне которых попытка завязать романтический разговор с продавщицей («Ох, Марфуша, нам ли быть в печали»).
Конечно, можно посчитать повесть отповедью «гнусному совку». Но содержание тут сложнее, а проблематика обширнее. Не в одном совке дело. В XX веке, конечно, понеслись к обрыву вприскочку. Но началось самоубийственное движение ранее. Причиной его была не только деятельность революционных товарищей. Увядание заметно уже в старых шмелевских благостных интерьерах. Нынче просто конец того движения. Те самые последние дни.
Основной нерв «Путешествия души» - противостояние красоты и бедности. Вектор исторического развития – убывание красоты. Не абстрактной, неопределенной, как у Достоевского. «Красота Земли спасет мир» - писал Семенов в записных книжках. А бедность, хороша нам знакомая, окружающая нас со всех сторон (не только экономическая, но и эстетическая, духовная), не только следствие истончения красоты, но и причина этого. Красота по Семенову требует души. Горькой иронии полны его рассуждения о синтетических душах, которые не сегодня, так завтра научиться созидать технология будущего.
Технология – штука нехитрая, но что делать с очевидным прагматическим фактом - для жизни душа не только бесполезна, но и вредна? Мертвые души (русская мечта от Гоголя дл Николая Федорова) еще можно пробудить. Но что делать, когда потребность в душе атрофируется в ходе социальной революции?
Мир автоматизируется. Темляков дивится в повести странной фразе подслушанной в партийном заведении: «аппарат обедает». «Как аппарат может обедать?» – недоумевает он. Глупый вопрос. А что ему еще, лишенному души, остается делать. Вместо метаний, страданий, дум, совести, одна цель – обед.
Первая часть «Путешествия души» сплошь запечатленная в мгновении красота: Дунечка и ледоход, небо, голос невидимой соседской девочки, обильный стол, смущенная невеста. Много ее, полна ею начинающаяся жизнь Василия Дмитриевича Темлякова. На этом фоне нарастающий диссонанс – сломанная жизнь и гибель брата, заледеневший труп которого опускает Темляков в промерзшую землю 1941-го (здесь Семенов взял за основу историю своего дяди). Прекрасное путешествие в деревню к умирающей Пелагее, как узнает Темляков позднее, тоже имеет цену, растущее в 30-е годы безобразие.
Красота уходит и стирается во второй части вместе с гаснущей душой.
Крах души, крах красоты. Эстетическая деградация. Вот в чем причина. Под это верстается и тема обмельчания человека и звучащая вполне отчетливо (раз речь идет о красоте Земли) экологическая проблематика. Без души какая экология? Без нее ничего не завяжется. Все обратиться в пустоцвет. Без природы какая душа?
Однако в повести при всей минорности интонации ощутима та, в духе перестройки и нового мышления, наивная нотка оптимизма. Красоты нет, но теперь мы о ней знаем. Наивно, если глядеть на повесть с высоты нынешних времен, не оставляющих после себя потомкам никакой рукотворной эстетики, продолжающих пожирать красоту естественную.
И все же книга не читается как горькое заблуждение оптимиста, принимающего за возвращение к корням убыстрение апокалипсического бега. Для оптимизма она слишком тяжела, глубока, обширна. Видишь в «Путешествии души» очередное не расслышанное предупреждение. Потому она остается актуальной. Чему удивляться? Ведь у нас в России издавна каждый день как последний.
Сергей Морозов