Когда мне было неполных 15, в школе начался второй иностранный язык. Можно было выбрать: немецкий или французский. Между стеклянными полками с томами классиков, мутными окнами класса литературы и русского языка, торчащими ножками поставленных на парты перед влажной уборкой стульев, в солнечных бликах майского полудня, расползающихся по грубо окрашенным зеленым коридорным стенам, между девичьими косичками и ребячьими вихрами мелькало неуловимое будущее, еще не готовое для жизни, но уже слишком большое, чтобы оставаться совсем незамеченным. Оно звало меня своими неязыкими словами, и я следовал за ним по гулкой бетонной лестнице, хватаясь за шаткие перила с отстающей резиновой накладкой, толкаясь и конкурируя с другими молодыми растущими мужскими особями, взбегал на четвертый этаж, проскакивал мимо дежурных, влетал в дверной проем, увиливал от завуча, спотыкался о вывалившуюся паркетину и с грохотом врывался в наполненный неподвижным спокойствием кабинет.
— Bonjour, — говорила мне женщина в фиолетовом учительском костюме «юбка-пиджак», моментально опуская в мою память урановые стержни мироздания: французский / прозрачность / спокойствие / фиолетовый.
— Bonjour madame, — неожиданно для самого себя отвечал я, бросаясь с головой в открывшийся передо мной океан.
— Ты у нас кто? — с внезапной южной игривостью поинтересовалась она, бросив на меня классический профессорский взгляд, как бы уроненный на страницу журнала со списком фамилий и отразившийся от нее под подозрительно-изучающим углом точно в переносицу еще незнакомого, но уже условно классифицированного ломаноголосого подростка с давно не стриженной гривой.
— Я Ваня, первый в списке.
— Баранов, — переводила на педагогический язык женщина в фиолетовой юбке и тут же обращалась к классу:
— Поскольку у нас урок французского, давайте учиться произносить наши имена на французский манер. Например, как у нас будет зваться Ваня?
Я все еще стоял у доски, не решаясь сесть и чувствуя себя в высшей степени нелепо. В открытую дверь класса громко вваливались опаздывающие, но не торопящиеся двоечники-акселераты и грациозно вплывали лучшие девочки, на переменах позволявшие самым сильным из двоечников подержать себя за ручку. Они беспрепятственно проходили за бережно зарезервированные для них последние парты, попутно бросая на меня сочувственно-издевательские взгляды, сопровождаемые ехидно-хищными ухмылками.
— «Вано»? — густым басом и с карикатурным назальным прононсом прогудел смуглый Антон, несомненный фаворит женской половины класса и лидер по количеству прогулов, возясь на своем месте и неспешно вытаскивая тетрадку и пенал из рюкзака с нашивками «ONYX» и «Naughty by Nature».
Реплика вызвала приглушенный гомон, состоявший примерно в равной степени из восторженного хихиканья лучших девочек и змеиного шипения отличниц.
— У нас урок французского, а не грузинского, легко парировала учительница под всеобщий одобрительный хохот, практически без усилий пресекая жалкую попытку захвата власти.
Я продолжал стоять у доски, и теперь на мне было сосредоточено все внимание, любопытство, снисхождение и ехидство. В классе стало тихо, с улицы доносилось чириканье недавно вернувшихся пташек, шуршание дутой жилетки, волочение широкой джинсы, шарканье кроссовочных подошв и приглушенный грохот стройки.
— Аналог Ваниного имени во французском языке — это «Jean», — с размеренным дидактизмом произнесла учительница.
Когда я слушаю эту реплику сейчас, сегодня, сидя в моей однокомнатной квартире на первом этаже иммигрантской общаги, окруженный франкоговорящими соседями и залогинненный во франкоязычный фейсбук, я не могу поверить, что она могла иметь столь невероятный, почти магический эффект тогда, двадцать лет назад, в прозрачном маленьком классе и несколькими цветочными горшками, аккуратно вымытой доской и фиолетовой фигурой на ее фоне — в нейтральном и стерильном кусочке континуума, где мой зазевавшийся голенький гештальт вдруг попал в мощное магнитное поле и затрепетал под прицелом лингвистической пушки, жадно впитывая что-то отдаленно похожее на идентичность.
Учительница выводила на зеленой мокрой поверхности: «Bonjour tout le monde» и простирала руку ко мне в еще одном классическом жесте, как бы раскрывающем передо мной все карты и предлагающем беспроигрышную сделку: со мной ты неуязвим, сынок.
— Bonjour tout le monde, — произнес я, обращаясь одновременно к серенькой Вике, черненькой Маше, красненькой Ане и белобрысой Шушанне. К скукожившемуся Вове, растекшемуся Диме, распластанному Саше и недостижимой Тане.
Они смотрели на меня, каждый из своей изолированной от всего окружающего мира ячейки пространства, каждый из своего большого и неуловимого будущего, вращающего небесные тела и сгибающего галактические нити — они были рядом и в то же время бесконечно далеко, передо мной и одновременно в противоположных концах вселенной, они смотрели и не отвечали, молчали и ждали, как почти все дети на практически всех уроках в ответ на любые учительские вопросы — не потому что они не знали ответа, но словно потому, что им требовалось время, пока свет дойдет до их отдаленных обиталищ, надежно защищенных от преждевременного контакта с человеческим информационным мусором и недоступных для взрослых.
— И… Что мы должны ответить? — вращала кистью в воздухе учительница, словно исполняя движение трещоткой, пытаясь призвать упрямых духов.
— Bonjour… — начинала она… Bonjour Jean!
— Bonjour Jean! — тут же подхватывал класс, с облегчением выдыхая очевидную фразу, как только опасность оказывалась позади.
— Je suis très heureux d’être ici, — начинал я.
Учительница, уже было приготовившаяся двинуться за свой стол и третьим классическим жестом отпустить меня на место, подняла брови и неуверенно повернулась ко мне, все еще держа в руке мелок и тряпку.
— Allô, les mecs, — продолжал я, торопясь и немного заикаясь, — et les meufs. Je sais exactement ce que vous ressentez en ce moment même. On est dans un état d’esprit trop bizarre. Je pourrais dire que c’est juste un petit sentiment drôle, mais en fait il y a un peu plus que ça. On est là, mais en même temps on est pas là. C’est bien évident que nous sommes tous physiquement dans cette pièce maintenant, mais si vous y réfléchissez un peu, cette pièce-ci en soi—
Таня зевала в своем контрастно освещенном углу, лениво следя за словами, которые выходили из моего рта маленькими облачками, складывались в нечеткие цепочки, обтекали доску и исчезали за щербатой поверхностью окна, где было солнечно, зелено и пыльно. Дима ковырялся в носу. Вова был неподвижен. Цветы на подоконнике слабо качались от весеннего сквозняка. В один из горшков из бесконечности по невидимой ниточке спускался крохотный паук.
— Ваня— начинала было учительница, но я протягивал руку, словно умоляя ее дать мне еще мгновение. Она замолкала, оставляя рот открытым.
— Nous sommes tous les échantillons de l’époque très étrange. C’est un honneur de faire mes études à vos côtés. Je vous souhaite bonne chance, et je suis sûr que vous réussirez. Je vous embrasse. À très bientôt.
— Ва… — не выдерживала учительница, решительно шагая в мою сторону с намерением схватить меня за руку или сделать еще какой-то совершенно непедагогический жест, но в этот самый момент я исчезал из класса, покидал пространство поздней весны 1996-го, оставляя после себя неподвижный, спокойный, полный медленно оседающей пыли и начисто лишенный сигналов Wi-Fi воздух зрелых девяностых.
Двадцать глаз смотрели на замершую за своим столом учительницу французского языка, принимающую на свои фиолетовые плечи и колени мягкий полуденный свет, ловящую своей бесхитростной шевелюрой волны приятного сквозняка, сигнализирующего о приближении лета, собирающую на своем покрытом тонкими морщинками круглом лице с аккуратно нарисованными бровями подвижные солнечные блики, маленькие ворсинки и невыразимое ни словами, ни мимикой быстро улетучивающееся чувство. Приближавшаяся к границе невыносимости пауза прекращалась, пейзаж за окном приходил в движение, учительский рот смыкался, и класс наполнялся ровным гамом типичного весеннего дня, состоявшим из нетерпения, смущения и томительного ожидания.
Учительница с удовлетворением обводила класс взглядом.
— Merci Jean, — обращалась она к пустому месту у доски, где только что стоял я, и делалала благоволительный жест рукой в направлении первой парты, как бы приглашая меня сесть. — Tu peux t’asseoir.
Я стоял на балконе теплой европейской осенью, смотрел на стену дома напротив, по которой бегали яркие блики от окон и машин, и наблюдал его — бескрайнее и бесформенное, не имеющее имен и событий, но имеющее чувства и цвета, незнакомое, но узнаваемое, вездесущее, но неуловимое.
— Il n’y a pas de quoi, madame, — говорил я. — C’est moi qui vous remercie.