Обычная прогулка Юры КАЦА из корпуса в корпус своего дома, чтобы — всего лишь! - отнести зонт соседке, превращается в целое путешествие, кратчайший путь оказывается весьма длинным, а вход в квартиру лежит через чердак.
Я рос в летние месяцы в Одессе, с детства любил, как положено, море и мечтал, как положено, о кораблях. И наш длинный дом представлялся мне тоже кораблем. Перенаселенным "Титаником", плывущим в океане времени, среди его течений и волн, и подводных рифов, и айсбергов.
Не случайно был он построен московским архитектором Проскурниным и «спущен на воду» его владельцем РАО «Россия», как раз на линии водораздела времен, в первый год ХХ века. В тот же год в доме, в качестве его первого коренного жильца, родился некий персонаж.
Началось с того, что при первом заселении свежевыстроенного дома одна из квартир академического корпуса была предоставлена 35-летнему микробиологу д-ру Оскару Дорндрейдену, русскому немцу, вернувшемуся из Кембриджа, где он работал, в родной Московский Университет. При нем была его жена на сносях - 25-летняя ирландка Рэйчл, рыжая, как ирландский сеттер, и ни слова по-русски.
В первый же месяц по вселении в этих скромных, на сотню квадратных метров трехкомнатных апартаментах верхнего этажа, особого, под самой крышей и потому с низким, чердачным потолком, рыжая Рэйчл благополучно разродилась крикливым младенцем мужского пола. В мое время он был известен по прозвищу Дод, сделанному то ли из скелета фамилии - Дорндрейден - то ли из инициалов - Д. О. Д. Мы познакомились той самой, сумасшедшей весной 1962 года, в самом ее майском разгуле, когда после исключения моего из школы маялся весь от тоски и безделья. В день моего семнадцатилетия, точнее накануне.
Утром, часов в 11, меня разбудил телефон. Это была Клаша (соседка по квартире). Она сказала, что сейчас убирала одну квартирку в академкорпусе и уже вроде закончила, но на улице такой дождь, что не выйти, и не принесу ли я ей что-нибудь прикрыться. А то там, где она находится, одни книжки да картинки в рамах, и ни зонта, ни плаща. Номер, говорит, 241-б, вход через чердак. Ну, через чердак - так через чердак. Номер только странноватый: дом-то был хоть и большой, но и квартиры большие, так что более 200 быть никак не должно, а тут 241-я да еще и «б».
Долго, однако, я об том не задумывался. Дождь выглядел из окна вполне убедительно, я взял дедушкин старый зонт и пошел вдоль бесконечного нашего дома по Боброву переулку - кратчайшим, но при этом все-таки довольно длинным путем. Шел, вдыхая свежесть майской грозы и вслушиваясь в двухтональный ноктюрн «на флейте водосточных труб» и ржавой жести низкого, по грудь карниза, окаймлявшего цокольный этаж по всему периметру здания.
Я вошел в парадное, одно из двух, разнесенных по краям фронтальной стены метров на 50, если не больше, пространством находящихся за ними квартир. Парадная дверь открылась мягко и без скрипа, несмотря на то что была дубово тяжела и наверняка ни разу еще не смазывалась после 17-го года. Лифт стоял на ремонте, но лестницы были такими пологими и обставлены такими перилами, что подъем на пятый этаж проблемы не представлял, а спуск по тем перилам и вовсе - истинное наслаждение. Перила в доме «Россия» были великолепны, сродни его паркетам. Мореный дуб, покрытый оливковым лаком нигде не облупившимся, добросовестно отполированный за десятки лет наших глиссандо по соразмерной среднестатистической заднице кривизны желобу.
Квартира «б» располагалась в мансарде под крышей, и парадная лестница туда прямо не вела. С площадки последнего этажа через полуприкрытую чугунную дверцу, тяжелую, как танковый люк, я вошел в сыроватую темноту чердака. Почему так получилось, что вход в квартиру был не из лестничной клетки, но через этот безобразный спотыкач чердачных балок, перекладин и вентиляционных труб? - мне и в голову не пришло этому удивиться, ибо все в этом доме казалось осмысленным, естественным и единственно возможным. Впрочем, крыши и чердаки этого дома были для меня после десятка лет постоянного лазанья по ним вполне обжитой территорией, и такой путь вовсе меня не смущал. Язык «подвалов без прикрас и чердаков без занавесок» мне был хоть и не родным, но любимым и тщательно изучаемым.
Дождь вдруг притих мгновенно, как по команде, и тут же попер изо всех щелей свет. Он лёг под крышей пластами в разных плоскостях, сразу и сверху, и сбоку, и косо, встречающимися и пересекающимися пучками, создавая сложную световую графику в сверкании мельчайшей пылевой дисперсии, присущей воздуху чердаков. Увидав в глубине щель неплотно закрытой двери, я приблизился, толкнул и вошел в большой холл. За распахнутыми дверями просматривалось светлая комната, и там – кожаное кресло с потертыми отвалами спинкой ко мне. Над спинкой виднелся седоватый затылок.
– Стучаться надо! – прозвучало в ответ на скрип двери вполне дружелюбным, впрочем, тоном.
Я сказал, что вообще я тут не в гости пришел, а только зонт принес для своей соседки Клавы.
– Зонтик, это хорошо! – и кресло с добродушным скрипом повернулось ко мне гладко выбритым, улыбающимся тонкими губами, худым лицом с глубокими складками гладко выбритых щёк. Это иностранное лицо стояло над приопущенной толстой газетой с иностранным заголовком готического шрифта: «Таймс». Впервые в жизни я видел вертящееся кресло. И такую толстую газету – тоже впервые. И еще я увидел перед собой – и даже узнал как бы – героя не читанного мной тогда «Степного Волка», до русского издания которого было ещё лет десять.
Первая часть: "Девушка она была обстоятельная и не растрачивалась на бесполезные романы с солдатами в Парке Горького"
Полностью "Дом Россия", Юра Кацъ.