Если мама дежурила в ночь, меня отводили в соседний дом, к прадеду и прабабушке. Я забирал с собой туда самое дорогое — приставку — и играл целый день, чтобы этот день дурацкий поскорее закончился, потому что было ужасно одиноко: без мамы, без друга Ромы, к которому часто ходил вечером.
Рядом с домом ветвился сад: с вишнями, сливами и высоченной берёзой. В саду у прадеда стояла беседка, заваленная хламьём, из которого дед мастерил что-то нужное. Например, из тяжёлых дубовых досок он сколотил лавку, обил её линолеумом — до сих пор стоит. А мне, чтобы нескучно в саду возиться, поставил качели и баскетбольную корзину на столб повесил.
Дед говорил мало, да и не мог говорить, он после инсульта так и не восстановился. Работал человек сторожем, никого не трогал, а тут взяли бандиты, залезли ночью, голову ему проломили и украли-то мелочь. Но прадед, как и дед мой, был сильный, выжил и даже прабабку пережил — а она тоже ух была.
Я любил помогать прадеду: вбить гвозди, что-то покрасить, приклеить, припаять. Но однажды я на него очень обиделся. Он взял мой велосипед, ржавый весь, с облупившейся краской, который хранился у него в беседке и перекрасил его. В розовый. В какой было, в такой и перекрасил. Я с ним очень ругался тогда. На следующий день дед перекрасил велосипед в голубой. Я опять: «Дед, ну меня же засмеют, за что ты раскрасил его так, а!» Дед не понимал. Я и плюнул, сел на велик, поехал по району кататься, и тут мне в спину прилетел камень. Я обернулся и услышал, как какой-то рыжий пацан с оскаленными редкими зубами бежит за мной и орёт: «Голубой!» Я остановился, бросил в сторону велосипед и пошёл на пацана, а пацан забоялся, похоже, и дёру дал, гад такой.
Я приехал к деду, кинул ему под ноги велосипед и потом долго не говорил ни слова. Только прабабушке удалось меня примирить.
Прабабушка Люда (только перед смертью мы узнали, что её настоящее имя на самом деле Агафья — переехав в Москву, она хотела, чтобы не думали люди, что она деревенская) умела успокаивать. Вот и меня, чтобы я не злился, посадила на качели, села рядом на линолеумную скамейку и начала петь матерные частушки, я очень смелся. Под вечер бабушка сделала блинов и гречку с сахаром. Мы сели за стол, поели, бабушка осталась в кухне мыть посуду, дед отправился в свою комнату, а я к приставке — в другую. Ко мне заглянула бабушка: «Будь добр с дедом». И, шаркая, удалилась. Я продолжил играть, но что-то всё не шло, не то и не так, в итоге бросил приставку и пошёл к старикам в комнату. Сел рядом с дедом, обнял его, извинился, он в ответ ничего не сказал, только расплакался.
На следующий день мы, как ни в чём не бывало, вышли в сад, а дед взял велосипед и стал его красить в чёрный.