Уважаемые читатели! Разрешите представиться. Я — хулиган в искусство- и литературоведении. Так меня назвал когда-то, сравнивая с литературоведом Чумаковым, тоже, мол, хулиганом, председатель научной Пушкинской комиссии при Одесском Доме учёных профессор Слюсарь. И сделал он это из-за нескольких догм, которые я заимствовал, подработал и стал ими руководствоваться в своих вылазках в науку об искусстве. Догмы эти не общеприняты.
Одна из них — об авангарде в живописи, в России в первую очередь.
Я исходил из того, что история духа творит историю искусства. Затем — из того, что главной линией в истории духа в России ХХ века была та, что связана с социальными революциями. Можно даже думать, что, так как Октябрьская революция повлияла на весь мир, то и на всемирную историю духа в ХХ веке она повлияла. А теперь предлагается (Лысковым) вместо термина Октябрьская революция оперировать термином «Великая русская революция 1905 — 1922». И я склонен предложение принять. — Тогда то в искусстве, что непосредственно не связано с главной линией истории духа в ХХ веке не только в России, в частности, в авангарде, не должно именоваться авангардом. Маяковский связан — его можно называть авангардистом. Малевич не связан — его авангардистом называть не надо.
Самая беда моя, хулиганская, что я с историей духа связываю имена, опираясь не на слова творцов о себе и об искусстве, не на декларации, не на их общественные пристрастия, и не на мнения критиков о них, и даже не на «текстовые» особенности, а на художественный смысл характерных произведений художника. А художественным я считаю только то, что несёт следы подсознательного идеала, которые критик улавливает чутьём. И такое понятие тоже не общепринято. От этого масштаб хулиганства только увеличивается, но я не хочу от него отказываться. Ибо оно внутренне логично (раз), и оценки им художников зачастую оказываются совпадающими (!) с оценками общепринятыми (два). Что меня не удивляет, потому что подсознательное свирепствует всюду и заставляет и творить, и оценивать в соответствии с собою, хоть оно и не общепринято.
Например, Малевич был связан с анархистами, но — сознательно. И анархизм, казалось бы, ставит его в связь с революцией и с главной линией истории духа в ХХ веке. И как не называть Малевича авангардистом? Но его подсознательный идеал (ницшеанство) враг социальной революции и анархии, в частности. Поэтому его супрематизм — не авангардизм. Авангардист — тот, кто бежит впереди социальной революции, которая притормаживает, мол.
И мне интересно сталкивать свою логичность с логикой — в данном случае — Сарабьянова, у которого я взял заглавие главы в его работе для заглавия своей статьи. У него, конечно, нет никакой установки на подсознательный идеал. У него установка на «текстовые» особенности.
Смотрите:
«В раннем творчестве Малевича чрезвычайно контрастную ситуацию представляют почти одновременные импрессионистические работы…
и символистские произведения, получившие название "Эскизов фресковой живописи".
Можно ли найти между ними связующие нити? Если сопоставить бесспорно ранний "Портрет неизвестной (из семьи художника)" (1906)
с любым из эскизов фрески, мы поймем, что их объединяет, несмотря на разницу материалов (в первом случае — масло, во втором — темпера), неконтрастная живопись, выдержанная в близких цветах и оттенках — при доминанте желтых и серо-зеленоватых. Из "тонального варианта" импрессионизма (а у Малевича был и другой) художник сделал шаг в сторону ненатурной, довольно условной живописи, по духу своему противоположной импрессионизму. Связующее звено присутствует здесь на уровне приема» (https://www.studmed.ru/view/sarabyanov-dv-russkaya-zhivopis-probuzhdenie-pamyati_189807beda3.html).
Связующее звено для Сарабьянова неконтрастность.
А по-моему, если участь аргументы, выставленные тут — http://art-otkrytie.narod.ru/malevich6.htm, то всюду выражено ницшеанское иномирие. Совершенно игнорируя и импрессионизм, и символизм. Впрочем, не совсем. Те оба антиматериальны, так сказать.
Импрессионизм, воспевая абы какую жизнь, мало, получается, ценит её материальное обеспечение. А символизм, прямо презирает низменную, материально ориентированную жизнь, улетая в заоблачные эмпиреи.
Малевич, ненавидя мещанскую скуку и суету, чем славно ницшеанство, эти антиматериальные моменты обоих «измов» опробовал: вдруг они окажутся хороши тому подсознательному в его душе, что просит себя выразить. Естественно, что бытующее иное назначение средств выражения обоих «измом», их принципиальная достижимость в Этой жизни не могло Малевича полностью удовлетворить. И поэтому он эти средства оставил. Но не потому, почему назначает Сарабьянов и Малевичу, и всему авангарду в его понимании: «идею постоянного самообновления». — Просто принципиально недостижимое в жизни метафизическое иномирие ницшеанства настолько из ряда вон выходящий идеал, что немудрено оставаться недовольным любыми средствами его выражения. Оно похоже в чём-то на христианский тот свет (если закрыть глаза на то, что нерезкость выражает скорее не похожесть на христианские фрески, а издевательство над ними), и потому Малевич не миновал в своих пробах символизма, тоже своим заоблачным улётом где-то напоминающего христианский идеал. Но самообновление ради самообновления — выглядит просто дуростью, и уж, во всяком случае, умствованием, а не метаниями художника из-за того, что его сознанию его подсознательный идеал не дан.
Возведение самообновления в принцип служит очень плохим примером для всяких халтурщиков и мошенников от искусства. Которые и без теоретиков быстро почуяли, что тут можно поживиться и подурить голову публике и заработать.
Предшественники Малевича по ницшеанству (стиль модерн, акмеизм) выражали ницшеанство гораздо материальнее, так сказать, чем то, с чего начал пробы Малевич (с размытости, с развеществления). А в Чехове вообще большинство не узнало ницшеанца и сочло его реалистом. Его образы иномирия в виде, скажем, исключительности зелёного луча после заката или голоса выпи или немотивированного поступка (типа Треплев вдруг поправляет галстук дяде) — расшифрованы не были как нереализм очень долго.
Естественнее выглядят пробы Малевичем себя в «измах» французов, выражавших таки ницшеанство (что сознаниям ни их самих, ни Малевича дано опять-таки не было {так мыслимо думать об искренних художниках}).
Так он из облачного "символиста" впал в противоположную крайность резкого, дикого фовизма.
Вы видите какое безобразие (относительно прежнего искусства): голубая обводка лица, зелень на лице, кричащие тона. — В дикость, прочь из этой нудной цивилизации.
И ничего общего с "символизмом", кроме неожиданности.
А отсюда — шаг до дикости крестьянства. Где уже кубизм.
Впрочем, не без заимствования чего-то из фовизма. По Сарабьянову «фигуры трактованы в застылых позах… здесь проявляется общность, обусловленная принципами истолкования проблемы времени и пространства».
Отсюда уже недалеко до геометрических фигур супрематизма, а Сарабьянов чуть не договорился до иномирия!
А что… Истина ж, как вода, всюду просачивается.
Сарабьянов даже договаривается до «творения нового мира».
С этим «новым» на него влияет слово «авангард» — передовой отряд. А мир тут совсем не новый. А старый-престарый, ещё античностью, ещё Гомером открытый в бунте против этой вечной обязаловки-жизни. Ритм её побеждает! И выражает ницшеанское иномирие. За Ницше только та заслуга, что он в новое время проакцентировал бунт против скуки общепринятого, общепринятого как благо.
Есть ещё одно положение у Сарабьянова:
«Нет сомнения, что в ситуации общего революционного накала и предчувствия обновления "традиция разрыва" сыграла немалую роль, развязав руки художникам-авангардистам и дав возможность вкусить радость отрицания всего того, что им непосредственно предшествовало».
Так вот я очень сомневаюсь, что Сарабьянов прав, так — по модулю революционной величины (говоря математически) — привлекая революцию к широко им понимаемому авангарду.
Революция в бедной России была ориентирована материалистически, так сказать. Грубо говоря, против голода:
«В 18 в. было 34 голодовки, в 19 в. — более 40, за первые 12 лет 20 в. (1901-12) — 7. Они охватывали десятки губерний» (https://cont.ws/@zadunaev/1406541).
Вообще против материального неравенства. По крайней мере, так думали. (На самом деле революция стала по политическим причинам {из-за глупости царизма}. «Децильный [во сколько раз средний доход 10% самых богатых превышает средний доход 10% наименее обеспеченных граждан] коэффициент неравенства в России начала ХХ века составлял примерно 6-6,5, тогда как в США 16-18, а в Англии и вовсе 35. По сравнению с Западом бедно жила даже российская элита и царская семья. Это ещё раз доказывает, что революции 1917-го были вызваны не экономическими, а политическими причинами» - https://marc-aureli.livejournal.com/271287.html).
А из-за того, что думали с уклоном, так сказать, в материализм, реакционная, назовём её так, интеллигенция считала революцию приходом утилитаризма, Хама, бездуховности, того, что есть суета сует и скучно. И такую интеллигенцию революционная ситуация начала ХХ века возбуждала не как бы в фазе с собой (авангардно), а в противофазе.
10 января 2020 г.
Соломон ВОЛОЖИН