Если вы когда-нибудь видели в ночном, густом, как кисель, небе шаровую молнию – белый, искрящийся шар – то вы поймете, как выглядит боль. Именно этот шар, как раскаленный сгусток металла взрывался внутри Веры, опаляя внутренности, медленно таял, скручивая ее ноги в тошнотворной судороге и снова взрывался. Эти ежесекундные взрывы сводили с ума, Вера уже не понимала, кто она, где и что с ней происходит. Белесая завеса ни на секунду не спадала с глаз, и она видела в горячечном тумане красивое лицо шатенки. ОНА улыбалась острозубой, щучьей усмешкой, красиво встряхивала пышной стрижкой и вдруг терялась в странной ряби, двоилась, множилась и снова проявлялась. Иногда на месте приятного личика вдруг возникал совсем другой образ – худощавой, остроносой очень пожилой женщины с плотно обтянутым губами ртом, крошечными рачьими глазками и маленьким, втянутым куда-то в горло, подбородком. Но это страшное лицо тут же растворялось, как будто уходило под лед. Так, наверное, выглядят утопленницы, которых находят вмерзшими в наполовину талую воду мелкого пруда.
Вера не успевала ловить свои мысли между приступами жуткой боли, она то приходила в сознание, то снова уплывала. Однако чьи-то отрывистые фразы пробивались в ее воспаленный мозг.
- Она умрет, если я не вмешаюсь. Вам нужен этот ребенок? Или вы хотите опять покойника получить?
Это говорил тот самый, огромный доктор-бегемот, он нависал над Верой белой глыбой, что-то делал с ней корявыми страшными руками, и ей казалось, что это именно он причиняет ее телу такую боль, рвет ее на части.
- Мне плевать на ее смерть. На ЕГО - нет. Ничего колоть не дам. Но если умрет мальчик – сдохнешь ты. И не просто сдохнешь – рад будешь сдохнуть. Просить будешь о смерти.
Эти слова свистящим шепотом выплевывала ОНА, милая пышноволосая шатенка, так невообразимо изменившаяся, зачем-то укравшая Верино лицо. Ее рот кривился, шипение становилось змеиным, воздух прорывался сквозь редкие, рыбьи зубы и чем-то вонял. Вера не понимала в своем полусознании – чем. Кровью? Тиной? Землей?
***
Граница между жизнью и смертью стала настолько тонкой, что Вера ее вдруг почувствовала и обрадовалась. Даже не обрадовалась, слово не точное – она ее приняла. С наслаждением. Ей хотелось только сильно податься измученным телом туда, так, чтобы прорвать эту грань и провалиться – в холод, темноту и забвение. Хотя бы еще шаг.
«Ну пожалуйста. Милый, дорогой, огненный шар. Разорви меня на куски. Сделай милость» - эти слова Вере, как будто нашептывали сверху, она с силой зажмурилась, приготовилась и решилась…
...И вдруг все кончилось. Где-то в мире, далеко-далеко раздался низкий, хриплый, младенческий крик. Он нарастал, становился все громче, страшнее, невыносимее. Вера почти оглохла, онемела, превратилась в камень – и боль прекратилась. Совсем…
… Когда она открыла глаза, боль появилась снова, но легкая, почти приятная, в области правого соска. Она с трудом скосила глаза – рядом с ней лежал младенец. Вера осторожно отодвинулась, отняв грудь. Мальчика туго перепеленали, оставив лишь красное личико с крошечным носиком, круглыми, темно-синими глазками, и красным, как будто окровавленным ртом. Ребенок был огромным. Он занимал почти половину кровати, резко крутил головой и пытался высвободится. Потом вдруг повернулся каким-то чудом и уставился на Веру. Холодная жуть пробрала ее по позвоночнику и снова сковала в камень. У младенца было лицо Алексея. Детское, конечно, если бы сейчас кто показал его младенческие фото – не узнать этого ребенка Вера бы не смогла. Она попыталась встать, ей вдруг страшно захотелось выбраться из комнаты, и бежать, бежать не оглядываясь, так чтобы только ветер свистел вокруг. И воздух. Как ей нужен свежий воздух!!! Хоть глоток! Она добежала до дверей, распахнула их, на удивление они оказались не заперты и выскочила в коридор. Дальше она ничего не помнила… Единственное, что отложилось в ее измученной голове – приоткрытая дверь зала, легкие шторы колышет ветерок, белоснежные розы на столе, и двое – женщина и мужчина, удивленно обернувшиеся на шум. У женщины пышные волосы с такой знакомой, кругленькой стрижкой, нежная кожа и розовые губы. Только улыбалась она неприятно, по щучьи. А мужчина - кучеряв, строен, молод и улыбчив. Держит в длинных пальцах фарфоровую чашку. И он так, до боли, Верой любим…
***
Прозрачный раствор снова просачивался из здоровенной бутыли через тоненькую трубочку в Верину руку. Она с трудом открыла глаза, застонала от слабости и безысходной тоски. Окружающее стало постепенно проявляться. Цветастенький ситчик наволочки, потертая штанга капельницы, вздувшийся линолеум. Сколько раз она его мыла…
- Ну что, болезная. Говорила тебе – худая, как вобла, а жрешь мало. Жрать надо. Мясо нарастить. Чудом вытащили, такое кровотечение, а у тебя и так крови с плошку. Скажи спасибо нашим, врачи от бога.
Старшая, а это была именно она, ловко вытащила иглу, вдавила марлю в прокол, приклеила пластырь.
- Ничо. Пару недель – как новенькая будешь. Уже сегодня- встань чуть. Не залеживайся. Посиди, опять ложись. И жри.
...Вера с наслаждением вытянулась на кровати, прикрыла глаза. Ну ведь надо – такое привидится, нарочно не придумаешь. А еще говорят – мозг у человека простой. Как бы не так. Она задремала так блаженно, как, наверное, не спала с детства. Проснулась – уже было темно. Тихонько села на кровати, покачалась из стороны в сторону и вдруг почувствовала что-то влажное на груди. На старенькой больничной рубашке, темнели два круглых мокрых пятна.
" Не знаю, что-то гормональное, может. У тебя все полетело – откуда только взялась эта гадость. Возраст такой у тебя - только гляди",- дежурная сестричка, маленькая, добрая бабуська сочувственно смотрела на нее, слегка покачивая головой - "А того, ну в соседней палате, ты к нему все ходила, Лексеем, вроде, звали – похоронили давеча. Прям высох, не дай Бог. Скелет в гроб ложили. Хорошо, ты не видала. Аж черный был…
...Квартира встретила Веру холодом, пыльной мебелью и нежилым, спертым воздухом. Открыв все окна, наскоро смахнув пыль со стола, она села и, совершенно, не зная, что ей делать, подняла валяющуюся вниз изображением, фотку. Там, на ней – они с Алексеем снова стояли рядом. Только вот – они ли? У Веры на фото была такая улыбка, как будто ей только вставили зубы – новые, непривычные, острые, а у Алексея – такие знакомые глаза. Вера положила фото на стол, взяла зеркало. Она б знала, откуда ей знакомы его глаза. Это они смотрели с ее отражения – стареющей, худой, неухоженной женщины, подслеповато вглядывающейся туда - в зазеркалье…
Вера пошла в кладовку, достала банку с белой краской, оставшуюся еще с ремонта, кисть, и не понимая, зачем она это делает, долго закрашивала фото, стараясь, чтобы белая глянцевая гладь стала ровной, как лед. Потом, вздрогнув, как будто очнувшись – долго рвала фото на мелкие кусочки, пачкая пальцы, стол и все вокруг и плакала злыми, бесполезными слезами.
Перечень моей прозы со ссылками на главы
Оглавление повести "И коей мерой меряете" со ссылками на главы