«Оказалось, что воспитывала его одна мама, причем не родная, не биологическая. Было это в Подмосковье, в селе, в районном центре. Мама была в зрелом возрасте, работала хирургом в районной больнице. Вообще у нее героическая и одновременно трагическая судьба.
Москвичка по рождению к началу войны она была студенткой третьего курса мединститута. В том селе, где они жили, она с детства проводила каждое лето, потому что там жила ее бабушка по отцовской линии и там же, с детства началась любовь с единственным мужчиной в ее жизни – Сергеем, сыном врача. Он был на пять лет старше и после школы поступил в Московский медицинский институт. В Июле 41-го молодые супруги оказались в одном передвижном военном госпитале, три года войны были неразлучны. Она ассистировала ему в операционной, а потом, при очередном авиационном налете он погиб. После победы в Москве она получила диплом врача, а жить и работать приехала в сельскую больницу, где все еще продолжал работать отец Сергея, в отличие от сына, прошедший войну без единой царапины, тоже служил военным врачом.
Жила она в маленьком домике своей бабушки, работала сутками, на личной жизни поставила крест. Она была, пожалуй, самым известным человеком не только в их селе, но и районе, служила людям, была врачом, что называется, от Бога.
Как-то во время ночного дежурства привезли молодую роженицу, совсем девчонку, коренастую смуглянку, явно не со Среднерусской возвышенности. Родился чудный мальчик, от которого малолетняя мама сбежала на утро после родов.
Мария Тимофеевна, так ее звали, восприняла это как подарок судьбы – усыновила. Лет ей было уже под сорок, своих детей не предвиделось, то, так как врач на селе – работа круглосуточная, мальчик стал приемным сыном всей округи, своеобразным сыном полка. Помочь мари Тимофеевне все почитали за честь. Его воспитывала строго, приучила работать с детства, а он оказался живым ребенком, учился хорошо, проявлял особые способности к точным наукам, был заводилой среди сверстников. И хотя анатомический атлас был его любимой книгой с детства, судьбы врача с его мизерным денежным довольствием и бременем огромной ответственности, она ему не желала.
Страна в послевоенные годы превратилась в гигантскую стройку. В Сибири возводились фантастические по размаху энергетические объекты, и она решила: толковый, здоровый молодой человек там сможет проявить себя. Так возникла идея идти учиться на энергостроителя, конечно, в Москве.
С деньгами было непросто. Мария Тимофеевна никогда ни с кого не брали ни копейки. От курицы, яиц, меда молока в знак благодарности не отказывалась никогда, а вот денег не брала, так что студенческие отряды стали логичным результатом в жизни ее сына. И оказались в некотором смысле судьбоносными.
Что касается Люси, его жены, то любовь с ней началась с первого курса, даже раньше. Студенты-первокурсники энергетического и технологического институтов оказались в одном колхозе на картошке. Семья Люси в то время жила в Москве, так как в это время ее отец учился в академии. Мечты о генеральских погонах нужно было подкреплять не только послужным списком, но и соответствующим дипломом. Но в колхозе на картошке он и не предполагал, что Люся в скором будущем станет дочерью генерала КГБ. Да, собственно, и узнал он о том, что потенциальный тесть такого уровня только к концу первого курса. Люся, как настоящий чекистский ребенок, до поры до времени предпочитала об это не говорить. Ей важно было, чтобы он полюбил ее, а не статус ее папы. Так и случилось. А родителям предъявила своего избранника в начале второго курса, когда он, заработав в своем первом стройотряде немыслимые по тем временам свои первые пятьсот рублей, справил себе соответствующий гардероб, приодевшись в московских универмагах. Мама, конечно, тоже без подарков не осталась.
К концу второго курса, проверенный по всем статьям, хорошо зарекомендовавший себя во всех отношениях, Лялькин друг был одобрен в зятья. Они с Люсей поженились. Все было логично, своевременно, хоть и рановато. Но тесть доучился и с генеральскими погонами отбывал в один из российских регионов, зато московская квартира плавно перешла в распоряжение молодоженов.
Как выяснилось позднее, зятя проверили чуть ли не генетически. По своим каналам Люсин отец нашел всю информацию о его биологической матери, которая оказалась молдаванкой и родила ребенка от вполне здорового русского Ивана. И на момент проверки оба благополучно проживали каждый со своей семьей. Он – в Подмосковье, она – в Молдавии.
Не афишируя своего участия, заботливый тесть курировал продвижение зятя. И к окончанию института тот получи предложение о работе в центральном штабе ССО, отстраивалась линия его комсомольско-лидерской карьеры. В Советском Союзе проскочить какие-то ступени карьерной лестницы, даже при таком кураторстве представлялось проблематичным. Но опекаемый объект не подводил: и с Люсей все было хорошо, и внучку подарили, а через пару лет еще и вторую… До роковой встречи с Лялькой к нему вопросов не возникало. Не то, что бы зять был свят и кристален, но каких-то затяжных связей не заводил, деньги зарабатывал, себя ни в чем не замарал, да и Ляльку можно было бы пережить, если бы у парня явно крышу не снесло. Пришлось вмешаться. Именно тогда он обрисовал не только печальные перспективы, если не одумается, но и вывали на зятя всю информацию о неслучайной случайности всех его биографических обстоятельств. Вплоть до подробной информации о его биологических традициях. Потрясло, помогло, одумался…
О лялькиной роли во время просветления он рассказал во время их встречи в Москве и теперь на этом не зацикливался. Но как бы то ни было, из Южной губернии он на полгода угодил с замзавотделом ЦК ВЛКСМ, а потом, как справедливо заметил тесть, на генетическую родину биологической матери, в Молдавскую ССР секретарем ЦК комсомола республики.
Конечно, как он мог удержаться и не посмотреть на ту, которая его родила и бросила. И он съездил в маленький городок на границе с Румынией. По иронии судьбы, эта женщина, как и его мама Мария Тимофеевна, работала в больнице, но только не хирургом, а простой санитаркой. Он придумал повод как оказаться в тех местах. Его статус ставил большой вопрос о возможности появиться инкогнито. День единого политической информирования в сельской больнице с участие секретаря ЦК ЛКСМ республики звучит и подходит. Прихватил с собой подарки, угощения. У него было такое счастливое, свободное и радостное детство, что он ни в чем не обвинял, а, наоборот, испытывал сострадание к той, которая родила и бросила своего ребенка. Он волновался, что скажет голос крови. Он даже боялся, не дрогнет ли его сердце, не совершит ли оно предательство в отношении мамы, Марии Тимофеевны. Он исключал возможность предательства осознанного, но вдруг, вдруг чувства выйдут из-под контроля? Чего он ждал? Наивно, но, вероятно, того, что она увидит, почувствует, поймет и раскается. Фантазер. Наверное, где-то в глубине подсознания он просто этого хотел. Экзотическое желание московского секретаря ЛКСМ поехать на день единого информирования именно в эту сельскую больницу, не на шутку переполошило местное руководство: а вдруг оттуда был «сигнал». С ним чуть было не увязалась целая свита чиновников разного уровня. Он их отсек, появился сам, но волна чиновничьей тревоги докатилась до Богом забытого учреждения, и, когда он переступил порог одноэтажного небольшого здания, там как раз домывался коридор, так, что между спешащим ему на встречу зрелым мужчиной в белом халате (это был главный врач), оказалась санитарка с шваброй в руках. Он сразу понял: это она. Интуиция его подводила редко. Она была недовольна. Видно заставили драить пол в неурочный час. Он впился в нее глазами, но кроме неудовольствия ничего не заметил. Ничего в ней не дрогнуло, голос крови глухо молчал. В кабинете главного сидело восемь человек. Больница маленькая. Главврач извинился: четыре человека списочного состава отсутствуют: один в отпуске, трое – при исполнении. Разговор шел полчаса по теме и еще полчаса по проблемам, и он свободен.
- А где санитарка, которая мыла пол? Мне бы ее увидеть, - его вопрос на крыльце больницы изумил главврача. Ее позвали. Он вытащил из машины пакет с угощением и передал ей: - Я наследил, а вы только что навели чистоту. Можно вину свою загладить?
Они опять встретились глазами. Она улыбнулась, растерянно поблагодарила и… ничего. Ей нет и шестидесяти, а выглядит на семьдесят. Оно и понятно – море солнца и море работы. Совершенно чужой человек. Чайный сервиз он подарил главврачу для коллективных чаепитий. Сел в машину и уехал. В Кишиневе вечером напился, один, сам. Генетического отца он и искать не стал. Если мать, которая девять месяцев носила его под своим сердцем, ничего не почувствовала, то что уж говорить об отце, для которого он был, выражаясь языком известного сатирика, по-видимому, одним неосторожным движением.
Зато после того дня единого политинформирования, ему неудержимо захотелось навестить свою маму Марию Тимофеевну. Он тут же организовал себе командировку в столицу и первым делом с ящиком ароматных молдавских яблок, бадьей красного молдавского вина, рванул к ней. Конечно, он все ей рассказал. У них так было заведено с детства. По большому счету она была ему больше, чем мать, она была другом. И целовал ее натруженные руки, и почему-то плакал. От обиды, от не оправдавшихся ожиданий, от безмерной благодарности ей.
- А что она тебе говорила о твоем происхождении в детстве? – не удержалась Лялька.
- Она говорила, что мечтала о сыне и вот как-то ее мечта сбылась. Ей послали красивую молодую девушку, которая для нее родила меня. Да я никогда ни на минуту не сомневался, что она меня любит, даже когда она наказывала.
- А как она восприняла Люсю?
- Люся ей понравилась. В маме было внутреннее благородство. У нее же дворянские корни по материнской линии. Отец был из простых, из крестьян, а, точнее, из дворовых. Когда-то наше село было частью графской усадьбы. Моя бабушка девочкой приезжала туда в гости… Какое-то дальнее родство… Там и познакомилась с будущим моим дедом, а потом революция и все. Так многие прятали дворянские корни. И Люся ее очень уважала, а с моим тестем они обходили неудобные темы. Да к тому же и она – участница войны. Знаешь, я потом много думал о неслучайной случайности того, что с нами происходит. Ведь моя провальная встреча с биологической матерью, подтолкнула к поездке в Москву, а та встреча с мамой оказалась последней. Больше я ее живой не видел. Буквально через месяц она умерла в Москве. Работала до последнего дня. Сердце. Все как у Лермонтова, помнишь:
«Срок ли приблизится часу прощальному
В утро ли шумное, в ночь ли безгласную –
Ты восприять пошли к ложу печальному
Лучшего ангела душу прекрасную».
С моей мамой, уверен, так и было, - и он большим и указательным пальцами правой руки смахнул слезы, буквально загасил их поток у переносицы. Кроме нее у меня ведь никого. Ну а она что сделала? Как жила? Меня же с мальства принимали в каждом доме, кормили. Кто увидит, тот к себе и ведет. Все село, словно моя родня. Я-то воспринимал это как само собой разумеющееся. Переночевал в половине домов - у нее то вызов, то дежурство. Потом понял, что мне, моему особому статусу друзья завидуют. Со мной учителя, если надо было подтянуть, дополнительно занимались, из благодарности к ней. Да меня там, кажется, каждый кус, каждое дерево, каждая травинка по-особому лелеяла. И все из-за нее.
Лялька слушала чуть ли не с открытым ртом. Она видела, как это все ему дорого, как это все у него глубоко внутри. Значит тогда, почти тридцать лет назад, когда они, казалось, максимально сблизились, он ее в свой внутренний мир, к тому, что наиболее дорого, не пустил. Люся там была, а она – нет.
- Почему ты мне тогда ничего не рассказывал? И вообще, о своем детстве ничего?..»
P.S. А дамские истории продолжаются... Святки!