И как вариант – «за тех, кто в поле» - под этот тост пилόсь в бытность коллективного труда и энтузиазма, многочисленных друзей и редких праздников.
Нынче в период одиночной гонки за чем-то неважным, все мы, кто остался, его как-то подзабыли. Не таковой ли была задача этого кривоватого недокапитализма – разбросать друзей, разбить и рассадить всех по клеткам в разных углах и доить поодиночке.
А тут и пенсионная подоспела – еще за пяток лет старичков домучить, чтобы уже никогда не встретились они в здравом уме и памяти. Все те, кого разбросали 90-е. Все, кто ясно помнит, что было до 80-х.
И не выпили они вместе за тех, кто в пути. Затем, чтобы не было больше легких путей.
А вот вспомнилось.
Это было в восьмидесятые. Как то весной, когда праздник ледохода сдернул грязный лед к океану, и он, битый, катил и терся, на берегу сидели шестеро.
Два рыбака - один с Черного моря, второй с Волги. Два работяги – водила с крайнего запада и техник из местных, потомок ссыльных, неизвестно после какой очередной заварухи. Оба Михалыча, один, соответственно, из среднерусских степей, второй из столиц.
Между ними стояли ящики с вином. Которое одно осталось в магазине после длинной зимы. Кажется по два рубля. В стороне горел костер из хлама, веток и гнилушек. На камне рядом стоял чайник. Поодаль кто-то гнал смолу, танцуя вокруг бочки и добавляя дыма. Который метался во все стороны – ветрено, когда ледоход.
Пустые бутылки летели в коричневую воду, чтобы на берегу океана пригодиться пастухам, которые выгонят оленей на соленое.
Компания больше молчала, чем говорила. Потому что всем было известно все, что скажет каждый. Оттого, что не раз за зиму все было оговорено.
Черноморец мечтал о теплом море и солнце, с сопутствующими морскому жителю летними курортными радостями.
Другой рыбак мечтал о городе, где по улицам гоняет волгарей ветер прошлых ярмарок. Где не угадаешь встречного – потомок ли это купцов, то ли потомок бурлаков. Тех, из младших сыновей крестьян, которые и тогда тоже хотели кόрома, а не сибирской ненадежной волюшки. Да так и запрягли бурлачить весь свой будущий род.
Водила грезил готикой западных рубежей Россиюшки. Что теплого есть в том холодном камне и не поймешь сразу.
Местный прислушивался к своим давним неясным ссыльным корням, которых уже и не помнил наверное, под грузом прошлых поколений – с куренями, протяжными песнями и гусями во пруду.
Михалыч-Старый единственный едко говорил. Всуе поминая власть, которая была сказочной, потому что незаметной. Мы о ней вспоминали, когда в газету «Правда» что-нибудь заворачивали. А Старый, зачем-то, помнил о ней всегда.
Малый вряд ли мечтал об оживленных улицах пыльного города, полных и незнакомыми и знакомыми. Скорее о новых местах и ощущениях. Возраст.
Но это были зимние настроения, они проходили весной.
На берегу больше никого не было. Уставшие за зиму жители поселка, конечно, радовались открытой воде, обещающей пути. Началу навигации, когда на год закупался припас. Они не были равнодушны и к стаям свиязей, сплывающих за льдинами. К суматошным кряковым и к шумным гоголям. Радовались поднявшемуся небу и холодному ветру с гор, едкому хвойному духу. Как затем, вечером и утром будут они радоваться бормотанию тетерева, далеко разносящемуся. Жители вскапывали огороды и радовались. Потому берег и был пустынным.
Я тогда собирался вверх, и уже загрузил лодку. Смотрел на проплывающие мимо пустые бутылки среди мелкого уже льда и недоумевал. По каким делам и что гнало меня вверх так рано - через битый лед - уже и не вспомню. Зайдя за поворот, обнаружил источник бутылок. Причалил и посидел у костра. Никто не сказал ничего, но за тех, кто в пути выпили.
Да и о чем было говорить – весна полна жизни, дел и движения для одних. И окончания «ударных» зимних месяцев для других. Меня ждали зимовья. На токах точили глухари, в тайге шатался зверь, в верховьях моей реки шумели утки – и что-то было недоделано.
Это, пожалуй, были последние мирные дни России.
Так получилось, что в этот поселок попал я лишь лет через пять – кроме Старого в нем уже никого не было. Все они вышли в тираж, как говорил классик. Вернулись к неволе собственности и к собственным заблуждениям. Уехали приобретать новые привычки и новых друзей. Не пора ли собираться?
