Глава 8
Таким образом, я остался на прежней работе. Всё это, естественно, требовалось психологически пережить и осмыслить. После отказа я чувствовал себя не совсем уютно – мне казалось, что поступил трусливо, нерешительно. Ранее думать так о себе мне не приходилось, а теперь во мне зародилась мысль, что внутри меня живут два человека: один решительный и волевой, другой – наоборот, нерешительный и робкий. Я стал себя презирать за это, меня мучило открытие, что в одном человеке вот так мирно могут уживаться две противоположности.
Надо заметить, что если бы я перешёл на работу в комсомол, то в армии служить мне не пришлось бы. И об этом мне говорили в райкоме партии, но у меня на руках был военный билет, что давало мне некоторое успокоение. Но всего в жизни предвидеть невозможно.
Вскоре мой отпуск заканчивался, для капремонта дома все материалы были завезены, но в деревнях люди были заняты подготовкой к зиме. Приходилось ждать. Всё лето мы жили вдвоём с мамой, которая непрерывно сокрушалась по не сложившейся судьбе Маши. Я видел, как она себя понапрасну терзала и переживала за её будущее. Больше всего нас волновало её здоровье, которое тревожило её с раннего детства, но помочь мы не могли. На торфяные разработки она поехала последний раз, торф переставал быть нужен государству в качестве энергоносителя – все электростанции переходили на уголь.
На работе мне пришлось менять квартиру: у хозяйки, где я жил в мае, пришёл брат из армии, а её сестра также последний год была на торфоразработках. Всё это создавало неблагоприятную обстановку для моего дальнейшего проживания у них. Брат хозяйки был очень плохо воспитан в смысле разборчивости. Всё, что было у них в доме, он считал принадлежит и ему.
В частности, могу привести такой пример. В связи с его приходом, я стал питаться отдельно, чего раньше не бывало – мы всегда питались вместе. Теперь она стала готовить мне отдельно, но он всегда был дома и конечно съедал, что повкуснее и пожирнее. Хозяйке было за него очень неудобно, она предупреждала его в моём присутствии, что этого делать нельзя, но он пропускал эти замечания мимо ушей.
Или другой момент. На моём столе всегда лежали хорошие папиросы – я хоть и мало курил, но такое добро всегда было на виду. Хозяйка видела, что он курит мои папиросы. Так как она была очень честным человеком, ей было это неприятно.
Трудно было ей со мной расставаться, но жизнь диктовала своё. Она лишалась многого: во-первых, ежемесячно она получала за меня квартплату деньгами, во-вторых, меня полностью обеспечивали на целый год бесплатным топливом и освещением, в колхоз на работу она выходила по собственному желанию. Теперь же она всех этих льгот лишалась. Брат мог работать только рядовым колхозником, у него не было никакой профессии.
Мне было её очень жаль, но оставаться у них я не мог и перешёл на квартиру к другой одинокой женщине, у которой до меня ежегодно жили девушки-учителя. Домик у моей новой хозяйки был просторный, чистый, светлый, сама же она была старой девой. Похожих судеб после войны было много – ведь почти все девушки, рождённые в 1920-1927 годах, так и не дождались своих женихов с войны. Такие женщины часто сдавали лишнюю площадь учителям, агрономам, ветврачам и медикам.
Звали мою хозяйку Екатериной. Человеком она была застенчивым, малообщительным, работала в колхозе и даже была ударницей. Иногда любила выпить самогон – гнала его систематически, но одна пить не могла, обязательно ей требовался компаньон. И как только немного выпьет, обязательно все сделанные запасы самогона раздаст. Наутро охает, ахает, клянёт себя за эту слабость, но в следующий раз история обязательно повторится.
При мне Екатерина стала выпивать меньше – стеснялась. Перестала водить в дом таких же подруг – любительниц выпить. Девочек-учителей, живущих до меня, стеснялась всё же меньше. Сам я, прожив у неё целый год, ни разу не выпивал в её присутствии, что её очень удивляло, ведь все молодые тогда пили.
…Когда в 1999-м году мы с Вадимом заехали в Долговерясы, то первым делом я поинтересовался своими бывшими хозяйками: оказалось, что никого из них нет в живых, а домики снесены. Умерли они не очень старыми: Екатерина была рождена в 1925-м году, а Мария Васильевна Ординарцева умерла в 1979-м году. Известия эти, полученные от моей бывшей ученицы, навеяли на меня такую грусть, что мне не захотелось оставаться там ни минуты.
Поселившись на новой квартире, под грузом всевозможных впечатлений, я приступил к работе. В школу к нам прислали новых молодых специалистов: учителя математики Ивана Беспалова и учителя русского языка Полину Ивановну Галкину, которую я знал и по Ново-Девичью, и по институту.
С математиком мы быстро подружились, стали неразлучны. Помню моё первое впечатление о нём. Ростом мы были почти одинаковы, но по всем остальным физическим качествам он меня сильно превосходил. Был он голубоглазым шатеном крепкого телосложения, широк в плечах, имел твёрдую сформировавшуюся походку. На нём безупречно сидел добротный чёрный костюм, белая рубашка туго обхватывала крепкую шею.
