«Ближе к утру, дождь усилился. Он пришёл — вопреки обещанию МЧС — без снега. Размочил — до безобразного — приметы только-только отгулявшего праздника. Убрал мизерные намётки зимнего покрова. И вновь — кульбитом! — перекрасил, корчащуюся в родовых схватках, зиму. В престарелую осень.
Салюты отгремели, «огоньки» отголубели. Межгалактические НГ-мероприятия прошли, в целом, предсказуемо и неплохо. В меру перепили, излечимо переели, уплясались без переломов и ссадин, переругались не «на смерть». Залив желудочными каплями — для вздрючивания пищеварения — крайнюю порцию жареного-жирного. Расстелили простыни — «Неугомонный мануфактурщик» — на кровати и диваны. Взбили подушки — 50*70 — особенно, со своей стороны. И завалились спать. С чувством исполненного долга.
Пару часов назад она вернулась из гостей. Идти, изначально, не хотелось, но отказать не повернулся язык. «Старинные друзья, куда ж их!» Испекла пирог по, утерянному в веках, бретонскому рецепту. Завернула, для надёжности, в вощёную бумагу. Достала с полки туфли. Лаковые, с бантиком. На удобном каблуке. Отгладила платье, серое, в лиловых эстетичных разводах. Провела полтора часа жизни в парикмахерской. Стрижка, укладка, маникюр.
Всё делала нехотя, «из-под палки». Организм отчаянно противился. Подобно тому, как отбрыкивается он от неподъёмной ноши. Как сопротивляется вирусу, на излёте зябкого февраля. Как негодует, употребляя просроченное. Как старается укрыться и сгинуть, при встрече с подлым человеком. Как заставляет сдать уже купленный — сильно заранее, с великими трудами — билет. На самолёт, который никуда не прилетит.
Он — организм — будто, знал что-то. Что ей, всей. Знать было не положено. Но о чём предупредить оказалось возможным. И она бы и рада была его послушать, но… Манеры, воспитание, комплекс причинно-следственных -измов принудили кивнуть согласие. И полезть отыскивать — чтоб ему! — куда-то задвинутый рецепт. Пирог удался! И это — единственное — что порадовало.
Вечер оказался таким, как она и предполагала. Тягомотным, никчемным, пустым. О чём-то поговорили. Сразу запамятовала — о чём! Выпили, поздравились, поглазели в телек. Закусывали, исходя из состояний амбулаторных карт. Затягивали долгие паузы, прерывали начатые обсуждения. Их давно ничего не связывало. Прожитые рядом судьбы незримо разошлись и тем для задушевных бесед. Попросту, не существовало.
Она уже двадцать раз пожалела. И времени, и сил, и так и не тронутый пирог. Забрать домой — неудобно. Оставить сохнуть в холодных чуждых «гостях» — жалко. Душу вложила, возилась полдня, пестовала. И, всё-таки, забрала. Хозяйка сама предложила. Мол, «всё одно не съедим — гастриты, мать их». И опять! Это единое, что согрело. Она вновь завернула круглую краюху в толстую хрусткую бумагу. Подоткнула любовно края. Разместила в авоське.
Прощаясь, думала о том. Что назавтра, днём заварит крепкого душистого чая. Усядется в своё неизменное ротанговое кресло. И станет полдничать. Вонзать крепкие зубы в румяную корочку, добираться до вкусной влажной мясо-грибной начинки, пережёвывать в удовольствие, захлёбывать весь этот «восторг души» сладким чаем. И не вспоминать предыдущий, проскочивший досадливым недоразумением, день. Пусть, и праздничный!»