Пожилые люди только снаружи старенькие, а внутри у них живут и смешной тощий мальчишка или девчонка, и подросток, гонявший набитый тряпьём мячик за забором школы, и ещё много -много разных людей разных возрастов. Точно так же, как в старой дуплистой берёзе живёт тоненькая белоствольная берёзка.
Внутри человека — огромный мир прошлого, и я особенно остро почувствовал это в Чернигове. Ведь он живёт во мне таким, каким был в 1947 году: маленький очень зелёный город с разрушенным центром и сохранившимися или ближе к окраинам вновь отстроенными небольшими белыми домиками на тихих пыльных улочках. Наша школа была как раз на окраине, в здании, только что восстановленном после пожара. В годы оккупации там было гестапо, и мы видели в подвале на сырых стенах нацарапанные узниками прощальные записки. А классом старше меня училась девочка-еврейка, которая с мамой сидела в одной из камер и чудом осталась жива.
Когда я вошёл во двор своей школы — той, в которой проучился с четвёртого по седьмой класс в Чернигове, мне показалось, что ничего не изменилось. Школа такая же белая, и грядки опытные — их у нас Тамара Васильевна, ботаничка наша, с нами делала. Потом посмотрел вверх, а надо мной шелестят листьями огромные каштаны — а ведь это мы их посадили, целый ряд. У моей мамы не было 10 рублей на саженец, и мне подарила его Лиза Хацкелевич — полненькая девочка с длинными косами, с которой мы сидели за одной партой. Так мы и сажали свои саженцы рядом, наш класс посадил штук двадцать, не меньше. А осталось три — огромные деревья. И в этом огромном дереве живёт, как во мне, память о том хмуром весеннем дне, когда мы сажали эти саженцы...
А с тех пор всё изменилось. Город большой, шумный, банки, магазины, скучные пятиэтажки. И я отправился искать старый город, как искал его когда-то в детстве