С первого класса ездил в школу в соседний район, потому редко гулял с одноклассниками после учёбы: надо было отпрашиваться у мамы, подгадывать время так, чтобы вернуться не в ночи. Но если погулять предлагал Алик из параллельного класса, я всегда соглашался, потому что парень он, как тогда мне казалось, был офигительный: курил, как и я, имел обширную порнотеку на болванках и слушал заморскую «альтернативу» вперемешку с «Гражданской обороной».
— Затусим сегодня? — спросил он у меня.
— А чего нет? — ответил я. — Часа в четыре приеду на район.
Спрашивать разрешения в тот день не надо было: мама трубила сутки на работе. Бабке и деду я сказал, что пойду во двор с местными пивные банки пинать. Перед выходом закапал в нос, но не стал брызгать ингалятором и капать в глаза — ещё была ранняя весна, мог себе позволить.
Так под вечер и уехал. Встретились с Аликом на остановке рядом со школой. Ещё стояло маслянисто-оранжевое солнце, уже начинали шуметь деревья, как будто им уже было чем шуметь.
Гуляли у школы. Встретили там моих одноклассников: двух Серёг. Один — толстяк, другой — клешня, с левой рукой-клешнёй, на которой всего два пальца есть. Вчетвером пошли курить на «каблук» (закуток такой, где можно не запалиться). На детской площадке рядом с «каблуком» стояла беседка. Покурили ещё и в этой беседке, я угостил Серёгу-клешню сигаретами. Клешня курил клешнёй, а толстый совсем не курил, просто молчал и смотрел лениво в сторону. В пачке у меня осталась одна сигарета, и мы с Аликом решили продолжить гульбу в других местах.
Пошли в сторону набережной. Пробирались к ней дворами. На набережной захотелось курить. Мы сломали сигарету надвое. Алику досталась половина без фильтра, и он очень радовался. «Сильнее накроет», — довольный, пыхтел он папироску.
Мы курили быстро, стоя на краю бетонной сваи, возвышавшей нас над водами Москва-реки. На противоположной набережной солнце заходило за дома. Лениво тянулись к пристани две небольшие лодки. Маслянисто-тинно-бензиновый запах воды мешался с табачным дымом. Мы пускали дым и смотрели, как он плывёт медленно по воздуху.
Всегда боялся, что меня увидят знакомые и расскажут моей маме, что я курю. Но ещё больше я боялся, что умру от рака легких. Каждый раз, когда болела спина на уровне грудной клетки, думал: «Ну всё …» Хотя лучший друг мой говорил, что у лёгких нет рецепторов, они не болят. Я верил ему, потому что он знал хорошо биологию и хотел стать врачом.
Решили расходиться, поплелись до автобусной остановки. Алик пообещал по дороге купить пачку сигарет и отсыпать мне пару штук. На пути нам встретилась бабка, сухая, жалобная, но скоренькая, с животцой.
— Малявки, дайте на лекарство, — жалобно пропела она.
Малявки ответили, что нет у них ничего.
— Да шо ж вы жадные такие все! — резанула бабка, а потом как посмотрела на меня, зыркнула зло и сквозь зубьё редкое напророчила. — Плохо тебе будет.
«Да бог с ней», — сказал я Алику, рукой махнули да пошли дальше.
Когда купили сигареты, совсем стемнело. С пригорки мы поднимались по старой стальной лестнице, что вела к остановке, и лестница эта гремела, качалась. Наверху с нами поравнялся парень, с виду старше нас на пару лет, спросил, сколько времени. Мы с Аликом переглянулись. Алик пожал плечами. Я достал мобилу, новый кнопочный Siemens А60 с оранжевым экраном, сказал:
— Девять ноль одна.
— Добро, пацаны, — поблагодарил кудрявый парень. — А вы с какого района, местные?
— Ну да, — ответил я. — А чё?
— Да ничё. Просто здесь сейчас перестрелка будет.
Мы с Аликом снова переглянулись.
— Какая такая перестрелка, гонишь, что ли?
— Ща сюда пацаны с Марьино едут. Говорят, всех, кого увидят, убивать будут. Вы чё, ща вообще опасно на районе.
— А ты чего на улице тогда? — спросил встревоженный Алик.
— Да я боксёр, мне не страшно. А вот вам точно надо сливаться домой.
Даже не заметил, как мы прошли мимо остановки вдоль дороги.
— Мне домой надо. На автобусе, — сказал я, опомнившись.
— Так ты всё-таки не местный, а? — подался на меня парень.
Мы остановились. На противоположной стороне улицы людно: шли домой с работы дяди с пивными банками и тёти, гружёные продуктовыми пакетами.
— Слышь, а сколько время ещё раз? — кучерявый парень смотрел на меня зло.
Я достал мобильник.
— Слышь, а дай я сам посмотрю. Я отдам, не боись.
Я передал кучерявому мобильник. Тот взялся за него двумя руками, всё нажимал на кнопки и приговаривал, что, мол, крутая мобила, а что там ещё в ней есть, целый органайзер, круто так.
— Отдавай обратно, ну, — говорил я. — Мне домой уже надо.
Алик молча смотрел на мобильник и этого парня. На горку, сопя, подымался усатый мужик. Я смотрел на него долго, надеялся, что он смекнёт, но он прошёл мимо.
— Ну чего ты там делаешь-то? — спросил я у парня.
— Да погодь, ща-ща, — ответил спокойно кучерявый.
Он резко развернулся и спрыгнул в сторону от дороги, под бугор. Парень почти скрылся из виду, когда мы с Аликом перестали тупить и побежали за ним. Я бежал, чувствуя, как во рту слюна насыщается железным привкусом, сдавливает лёгкие, но всё равно бежал и смог догнать парня. Я толкнул его, и мы упали. Я пытался ухватить его, но он бил и бил меня по голове, кажется, сначала кулаками, а потом, когда смог чуть высвободиться, привстать, — ногами. Я чувствовал, как подошва его кроссовок касается моего лица и оставляет жгучие следы, и я уморился, ослабил хватку — тогда парень и дёрнул. Алик появился через мгновение и поднял меня: «Там во дворе мусора стоят, давай, Диман». Пошли во двор, остановили ментов и давай наперебой их залечивать:
— У нас украли мобильник!
— Он убежал в ту сторону.
— Просто отнял мобильник и убежал.
— Мы шли, а он время спросил.
— Кучерявый такой!
— Боксёр, говорил.
Менты возили нас по району на серебристом форде с синими полосками. В салоне я начал кашлять и никак не мог остановиться. Только выкашляешь, кажется, всё, что есть в лёгких и горле, сплюнешь как следует, в окно, а оно откуда-то всё равно возвращается.
Один из полицейских задвинул:
— Эх, пацаны. Если время вас спрашивают — вот, — он отнял руку от руля, рукав поднял и показал часы.
Проезжая по набережной около круглосуточной палатки-магазина, мы заметили пьяную толпу и притормозили.
— Смотрите, есть там ваш кучерявый? — приказал полицейский.
Конечно, никого мы не нашли. Мы пробовали звонить на мой телефон, и он, конечно же, был уже вне зоны доступа. Полицейский спросил меня, буду ли я писать заявление. Я ответил, что да. Нас повезли в отделение. Я написал всё, как было, подписался и позвонил деду.
Начало одиннадцатого. Мы сидели около дежурного и ждали, когда всё наконец-то закончится. Я рассматривал стены, пожелтевшие решетки.
— Мы бы его отделали, — заявил Алик.
— Ну да, — подтвердил я. — Нас двое — он один. Как не хрен на хрен.
— Если бы не менты, я бы его догнал, думаю.
— А вдруг у него был бы нож?
— Наверное. Да и что?..
За Аликом пришла мама. Сказала, очень волновалась, и нам это казалось странным, ведь с нами ничего такого не случилось. Скоро приехал за мной дед. Когда мы довезли до дому Алика и его маму, я сказал деду:
— Мне стыдно.
— Не думай даже.
— Ты матери не говорил? Давай не скажем.
— Завтра решим. Но матери тебе всё равно надо звонить.
— Хорошо.
Дома бабушка налила мне вишнёвый компот. Последнюю банку открыла, хотя до этого говорила, что только летом откроем. Он был холодный и чуть кислый. Бабушка высыпала мне в плошку горсть вишенок из банки, и когда я с ними разделался, наказала позвонить маме на работу. Сказал маме, что всё хорошо, просто загулялся чуть-чуть. Она пожелала мне спокойной ночи, я пожелал ей спокойной ночи в ответ и пошёл в свою комнату. Долго не мог заснуть, меня мучил кашель.
На следующий день, когда мы сидели на «каблуке» с Серёгами, клешня, докуривая стреленую сигаретку, сообщил, что видел, кажись, кучерявого: «Похож на Савву из соседней школы». Толстый Серёга кивал, показывая, что тоже знает этого пацана, но я сделал вид, что не слышал ничего. Я думал, как получше соврать матери о мобиле, когда вернусь со школы, и уже забыть обо всём этом.