И тут из подъезда вышел Чувякин. В зубах потухшая сигарета, лицо злое еще более бледное.
— Не пошла, зараза! — сказал Чувякин.
Он достал шикарную белую пластмассовую зажигалку, щелкнул крышкой, прикурил. И, посмотрев на вытянувшееся Петькино лицо, пояснил:
— Говорит, мать не пускает.
Длинно и затейливо выругался, потом сказал просительно:
— Сбегай ты! Четвертый этаж, дверь направо. Постучи покрепче, отзовется мать, скажи: «Попросите вашу Нюрочку на минутку». Будет ругать, гнать тебя — не уходи, стучи, пока сама Нюрка не подойдет к двери. Тогда скажи ей так: «Алексей божий человек велел вам спускаться вниз во двор, он очень на вас сердится!» Понял?
— Понял!
— Дуй, Петя-петушок!
Опрометью Петька кинулся в зияющую настежь дверь, словно нырнул в черную прорубь. Одним духом взбежал на четвертый этаж.
Лестничная клетка была слабо освещена лампочкой, горевшей на площадке пятого этажа. Петька постучал кулаком в желтую крашеную дверь с новеньким ящиком. Молчание. Петька забарабанил кулаком изо всех сил. За дверью послышались шаркающие шаги, испуганный голос пожилой женщины спросил:
— Кто там еще?
— Нюрочку вашу можно сюда попросить?
— Господи, сказано ведь, не выйдет она. Ночь на дворе!
— На одну минуточку только, мамаша. Пусть к двери подойдет, надо кое-что ей сказать.
— Уходи, а то соседей позову, в милицию позвонят.
— Какой же вам смысл, мамаша, собственную дочку через милицию на весь дом срамить? — рассудительно сказал Петька и, радуясь тому, что он так умно придумал это сказать, прибавил: — Подумайте сами, мамаша!
3а дверью не ответили. Петька услышал тяжелый вздох и удаляющиеся шаркающие шаги. Снова стало тихо. Никто не подходил к двери с той стороны. Петька снова забарабанил кулаком. И тогда вдруг открылась другая, левая дверь, выходившая на площадку.
Обернувшись на шум, Петька увидел стоящего в дверях молодого мужчину, голого, в одних трусах. Он был широк в плечах, узок в талии, мускулист. Кожа на теле — розовато-смугловатая, лицо веселое, красивое, черные волосы на голове причесаны на пробор, убраны под черную сетку, чтобы не мялись во сне.
«Спортсмен!» — решил Петька.
— Ты что тут хулиганишь?— строго сказал Петьке спортсмен.
В ответ Петька запустил такое — спортсмен даже глаза зажмурил и смешно затряс головой, словно хотел вытрясти из ушей Петькину брань. Шагнув вплотную к Петьке, он сказал брезгливо:
— А ну, брысь отсюда, малый!
Петька не тронулся с места. От голого чистого тела спортсмена на Петьку пахнуло чистым постельным теплом. То, что спортсмен был так чист и гол и, видимо, уверен в себе, в своих силах, в своем физическом превосходстве и в своей безопасности, взбесило и разозлило Петьку. Спортсмен поднял руку — хотел, как показалось Петьке, взять его за шиворот и наподдать в зад коленом,— и тогда, стиснув зубы, Петька сильно ударил его кулаком в печень. Спортсмён охнул, покривился, сказал с удивлением:
— Ты драться?!
Он схватил Петьку за руку, стараясь вывернуть ее за спину, но Петька вырвался и бросился спортсмену под ноги. Тот упал, но сейчас же вскочил, и они, молча и ожесточенно стали бороться на нешироком квадрате лестничной площадки. Спортсмен одолевал. Ему удалось поймать обе Петькины руки, и он сжимал их своими, словно в железных клещах, стараясь заставить бодавшего его головой в голую, грудь, но уже изнемогавшего Петьку прекратить сопротивление. И вдруг Петька услышал — нет, не услышал, а почуял — быстрые, легкие, почти бесшумные шаги спешившего вверх по лестнице человека. Это мог быть только он, Чувякин, побратим!
Петька сильно рванулся, каким-то чудом освободил руки и тут услышал, как рядом с ним что-то звякнуло о каменный пол площадки. Скосив глаза, он увидел брошенный ему снизу раскрытый дивный нож с костяной ручной и длинным лезвием, мгновенно поднял его.
Когда спортсмен, в пылу борьбы не заметивший, видимо ничего, снова кинулся на него, Петька ловко отпрянул в сторону, а потом, изогнувшись, как кошка, сделал прыжок и изо всех сил вогнал длинное лезвие в голую, потную, густо-розовую от напряжения шею спортсмена чуть поверх левой ключицы.
Прислонившись спиной к двери, спортсмен стал медленно опускаться, вниз на каменный пол. Остановившиеся глаза его смотрели прямо в Петькино лицо, и в них не было ни боли, ни злобы, а одно только безмерное удивление перед тем, что случилось.
— Ты... меня...! — слабея от каждого произнесенного слова, сказал спортсмен и рухнул на пол подле двери.
Не помня себя от ужаса, Петька бросился вниз по лестнице. Во дворе никого не было. Где Чувякин? Звать нельзя! Где же Чувякин? Петька выбежал со двора на улицу, огляделся — Чувякина не было. Быстро пошел по улице, свернул на другую, остановился перевести дух. Голова у него кружилась, руки были ледяными, тяжелая тошнота, поднимаясь из глубины желудка, подступала к самому горлу. Он прижался лбом к темному стволу молодой липы. И тут увидел Чувякина, отделившегося от черного забора. Чувякин подошел вплотную, посмотрел на Петьку, усмехнулся криво, сказал:
— Здорово ты его!.. Давай перо!
Петька молчал, дико озираясь.
— Нож мой давай! — повторил Чувякин.
Петька вздрогнул, сказал хрипло:
— Он... там, остался!
Чувякин молча взял одной рукой Петьку за воротник майки, а другой, сильно и больно стал хлестать по щекам, так, что Петькина голова замоталась то направо, то налево.
— За что бьешься? — жалобно и слезливо сказал Петька, не делая однако, попыток вырваться из чувякинских рук.,
— За то, что ты, щенок, вещественное доказательство оставил на месте! Под монастырь меня подвел, гнида!
— Я сбегаю, подберу! — рванулся Петька.
— Стой, дурак! Там уже полный сабантуй идет сейчас!
Нахмурив брови, Чувякин подумал, сказал мягче:
— Вот что, ты слушай меня. Заметут — обо мне молчок. Понял? Говори — был один, пьян, ничего не помню. Нюрка про меня не скажет, да она и не знает ничего. Лешка да Лешка — и всё. А я — Георгий, Жорка, а не Лешка. Понял? Спросят про нож — говори, купил на рынке, грибы резать. Зачем вошел в дом? Говори — шел к одной знакомой девушке, звать ее... ну, хоть Люськой, фамилию, мол, не знаю, хоть убейте, познакомились на танцах, один раз провожал, но не запомнил точно, в каком доме она живет. Понял?
Третья глава....