Розыски таинственного Нюркиного знакомого тоже оказались безрезультатными, да к тому же дворничиха Прасковья Бубенцова, допрошенная следователем, подтвердила, что видела из окна своей комнаты на первом этаже, как ночью, в час убийства, выбежал из подъезда, в котором жил инженер Корабельников, неизвестный ей парнишка в майке, «росточком с этого, что я у вас видела в кабинете», и что парнишка был один. Улика весомая и грозная, такая же, как и найденный на площадке Петькин заводской пропуск.
На очередном допросе, окончательно убедившись в том, что ничего нового Петька не скажет, следователь Алексей Николаевич снял очки, потер усталые глаза с покрасневшими веками и сказал:
— Вот что, Горохов, если вы были тогда один, то вы один и понесет полную ответственность за то, что вы сделали. Никаких смягчающих обстоятельств у вас нет. Вы совершеннолетний, вы должны понимать, что это для вас означает!
Он сказал эти слова добродушно и просто, но так, что у Петьки холод побежал по спине.
Добрые близорукие глаза уставились в побледневшее Петькино лицо. И вдруг Петьке показалось, что перед ним сидит не следователь Алексей Николаевич, а Чувякин, глядит на него с той странной нежностью, которая в ночь их побратимства заставила Петьку задохнуться от любви и преданности к нему.
— Я все сказал, ничего прибавить не могу! — буркнул Петька.
Следователь надел очки. Добродушное выражение слетело с его лица, и оно снова стало непреклонным и строгим.
— Ну, тогда... подпишите ваши показания, Горохов.
Петька взял ручку и, чуть оттопырив полную нижнюю губу, четко и крупно вывел в протоколе свою фамилию.
На суде Петька был как в горячем тумане. Порой ему представлялось даже, что судят не его, а какого-то другого Петра Горохова, и к этому другому он, настоящий Петр Горохов, испытывал такое же отвращение, с каким решали ему в сплину переполнившие судебный зал люди.
На вопросы председателя суда — молодой женщины в черном костюме мужского покроя,— прокурора, общественного обвинителя и защитника он отвечал односложно и так невнятно, что председательствующая несколько раз сказала строго:
— Громко и внятно надо отвечать на вопросы, подсудимый!
Выступал общественный обвинитель, сослуживец убитого инженера Корабельникова, он долго и красноречиво говорил, каким добрым и веселым человеком был покойный инженер и к тому же общественником и, как оказалось, действительно спортсменом — бегуном на дальние дистанции.
В зале раздались рыдания.
И Петька тоже заерзал на своей скамье, хлюпнул носом, но потом спохватился и только опустил голову. Он знал, что в зале сидят рабочие с его завода, сидят отец с матерью, но ни разу за все время суда не обернулся к ним.
Прокурор и общественный обвинитель потребовали смертной казни, Защитник просил суд оставить Петьке жизнь. Судьи ушли совещаться. Петька сидел на своей позорной скамье, по-прежнему боясь пошевельнуться. Потом секретарь суда, девушка с такой же прической, как у Лены, директорской секретарши, громко и внятно прочитала приговор.
Слова «расстрелять!» и «приговор окончательный» в зале встретили аплодисментами. Петька и тут ничем не выразил своих чувств. И лишь тогда, когда в зале страшно и дико закричала мать, и он обернулся и увидел ее, сникшую, жалкую, бьющуюся в рыданиях на руках у растерянного, белого, как стена, отца, ой осознал, наконец, то непоправимое, что произошло.
На него глядели люди с каменными, хмурыми, чужими лицами. Глядели так, как будто между ними и Петькой выросла незримая, но плотная, хотя и прозрачная стена.
И вдруг Петька заметил — а скорей всего это опять показалось ему! — где-то вдали, у выходной двери, знакомый начес над низким лбом, пустые, темные, бесстрастные глаза, и ему почудилось даже, что Чувякин чуть подмигнул и ухмыльнулся ему издали своей издевательски-кривой усмешечкой.
Петька рванулся к председательствующей, уже собиравшей бумаги на своем возвышавшемся над судебным залом столе, хотел успеть выкрикнуть ей все: и про свое побратимство с Чувякиным, и про подброшенный ему нож, и про то, кто такой Чувякин, — но молодой, чуть постарше Петьки, конвоир с винтовкой с примкнутым штыком положил ему на плечо сзади руку и сурово сказал:
— Пошли!
Петька весь съежился, обернулся, увидел синие ледяные глаза конвоира и покорно пошел туда, куда должен был идти.