«Праздника хотелось. До скрипа и визга душевного, чтобы — ааах! И помнить — любое мелкое, потешное и неудобное — всю жизнь!.. И в дневниках девичьих, по окончании, занести — «… принц взглянул на меня три раза, улыбнулся один раз, вздохнул один раз…»
Погода не благоволила ничему. Бывает так, зарядило ненастье, хоть вой, а сделать ничего не можешь. В принципе, и с праздником была та же фигня. Его ж из ничего не сотворишь, из рукава не вынешь. Насильственные гуляния хуже их отсутствия. Альтернативные тоскливые тризны «незрячими» глазами, в заплаканные затяжной осенью окна, внутренне ощущались приличнее. И хотя бы обосновывались.
И всё же. Зуд пятьдесят седьмого года, не мешая спать и вкушать с аппетитами и донельзя автобиографично, двигал события. В сторону шутих и фейерверков! А я — и не противилась.
Сначала, зашло новое платье, к нему подтянулись туфли. А когда образовалась дыра в плотных графиках работы пафосного салона крррасоты и — ах ты, карась морёный! — у моей личной парикмахерши. Что, вообще, — из разряда фантастики! В предпраздничные-то дни! Я окончательно решила, это — судьба. Провидение подпихивает всё — пальцев не хватит — к раскованному, рискованному разгуляеву. К гадалке не ходи. Дак, я и не пошла…
Методично подшивала подолы у авантюристично укороченного — гулять, так гулять! — наряда. Пилила ногти, завивала кудри, пудрила носик.
Но, пока никуда не звали. И вот это было странно. Для выхода всё есть. «Выхода — нет!» Я уж — «…с наступающими!.. и вас туда же!.. и вам — не унести!..» — загодя поздравила, в личках, всё сообщество. Кое вспомнила и апгрейдила в намерениях. Показалось. /Кто-то, из оприходованных, даже вспомнил меня. Вот уж, не ожидала! / Но. Никуда не пригласили, демоны. «Всё чудесатее, и чудесатее!» Становилось положение вещей.
А зуд. Не унимался. Пробовала — видит свет! — договориться с ним. Окаянным! Типа, «впереди, ещё туча поводов… не сейчас, так потом… целее будем, толстеть не придётся, головой маяться…» Не помогало. Хотя, раньше — всегда! Особенно, «про голову».
Когда, от возникшего тематического нервяка, обхват талии приблизился к критичному. Коленки приобрели черты благородной авторской лепки. Щёки опали и обозначили, ранее не высвечивающиеся, высокие аристократические скулы. Глаза заблистали таинственно и нездорово. Речь начала путаться. Что, впрочем, легко сошло за нуарные перешёпоты. Мне позвонили и чинной скороговоркой назначили дату.
Я кивнула в трубку. И праздник покатился широкими рукавами. С музыкой и ряженными, яствами и развлекаловкой, гостями и устроителем.
Было неплохо. Но в мечтах смотрелось, всё же, как-то по-другому… Не знаю, может перекипела?..»