Кинокартина «Раба любви» совсем не о любви и тем более не о революции. Не о белых и красных, которых в этом повествовании можно спокойно менять местами, делая актрису Вознесенскую и её друга — механика Потоцкого — белогвардейским подпольем (а не красным). Я как-то попробовала смотреть «Рабу...» с этих позиций (то есть меняя знаки — удивительная штучка вышла). Однако ж гениальный фильм Никиты Михалкова — о прощании с Серебряным веком и его чарующим светом.
Это фильм-ностальгия, притом ностальгия человека, лично всё это не видевшего, не знавшего. «Раба любви» - это конец времён, а съёмочная группа во главе с эксцентричным режиссёром продолжает делать вид, что мир всё ещё прекрасен. В кадре — лавины света. Белого света и — белого цвета, который так любили в 1910-х. Его писали, им наслаждались. Безумное солнце буквально заливает пространство. «Будем как солнце!» - требовал Константин Бальмонт.
Вся эстетика позднего Ар Нуво — это бесконечность белого и чёрного. По теории Василия Кандинского — ещё одного гения тех времён — оба цвета являют собой два разновидности безмолвия, только белое - это живое безмолвие, а чёрное — это молчание, после которого нет звуков. Ничего нет. В цветной киноленте мы видим эту перекличку белого с чёрным — чёрно-белое старинное кино и — плёнка, о которой постоянно упоминают герои.
В моде — белые платья (в них же были на многочисленных фото запечатлены царские дочери — главные жертвы эпохи). Белое платье 1910-х — необязательно свадебное; это — солнечно-сжигающее настроение, новизна, первая страница — на котоой ничего не написано. И тут же чёрное — мрак и тайна. Омут — в него надо падать и падать, а бриллианты на чёрном бархате — как звёзды и мы же не понимаем — это ад или всё-таки небо (в алмазах — как сказала чеховская Соня (София = мудрость).
«Раба любви» - это очень тонкое сплетение трагедии с красотой и с тем, что называют «социальным заказом» - явить искреннюю тоску по 1913 году через официозное восхваление большевистского подполья — это золотое сечение в искусстве. Изысканно-печальная музыка Эдуарда Артемьева - и летящий шарф. «То ли это смех. То ли это плач. Это ты, любовь», - стихи Натальи Кончаловской пытаются указать на любовь, но это всё та же ностальгия по некоей утраченной возможности.
Невыносимо-траурный сюжет — посмотрите, там же постоянные смерти. Или ожидание гибели. Или — желание её. И это назойливо-прекрасное солнце. И чарующая женщина, в которой есть что-то от блоковской «Незнакомки» и от рекламной дивы, представляющей крем Simon или духи Аткинсона (к слову, 'White rose'). Белая роза должна сгореть и перед смертью она облачается в чёрное — в этом адском трамвае, несущемся в никуда, она — с подведёнными — чёрными тенями — глазами — мчится навстречу главной мечте Серебряного века — красиво, поэтически, эстетно умереть.
Неслучайно 1900-1910-е годы были буквально напоены ядом - студенты искали способ перерезать себе вены, гимназистки крали бабушкино снотворное, чтобы завтра не проснуться; дамочки бросались с мостов; офицеры играли в русскую рулетку, а развитие техники послужило моде на отравление газом - открыл плиту и - улетел в мир грёз. Роковые красавицы делали вид, что носят с собой цианид калия. И вот Высшие Силы дали им то, что просилось - революционный вихрь.
Zina Korzina / Галина Иванкина (с)