Представьте себе, что нет времени. Представьте, что нет никаких отношений. Что крепкие налаженные связи с частичками бытия вдруг утратились. Исчезли. Звуки, которые доносятся откуда-то с улицы, из-за окна квартиры, совершенно не знакомы. Чужие звуки, и всё вокруг тоже чужое – чужой мир. Но ещё мгновение назад не было даже этих звуков, потому что, как я сказал, не было времени. А была пустота. Абсолютное ничто.
Потом прошёл миг. Откуда он взялся? Может, мозг наконец включился и заработал. И выразилась его деятельность в поиске структуры. Первые намётки структуры вызвали и первый временной миг – часы застучали и пошли. Человек ожил, и многие ошибочно считают, что он тут же начал познавать природу: улавливать закономерности мира и подстраиваться под его ритмы.
На самом деле всё совсем не так. Сначала он удивился тому, что вокруг царит хаос. Увы, парадоксальная мысль о том, что хаос структурирован, не пришла ему в голову, а потому он стал упорядочивать его по своему разумению. И всё развитие человечества есть не что иное, как мучительный поиск структуры, – через ошибки и страдания к недостижимому совершенству. И путь этот сравним с процессом написания новой книги, когда писатель движется от пустоты и хаоса к более-менее устойчивой структуре. Разумеется, новой, а потому несовершенной и негодной.
Любая книга, которая, по мнению учёных умов, открывает новое направление в художественном развитии и которая вызывает восторги у искушённых и не очень читателей, на самом деле безнадёжно плоха, поскольку структура её едва найдена и не развита. В ней неуютно, холодно или жарко, горько или сладко – она непривычна. Другие авторы тут же возьмутся шлифовать её, вкладывая в процесс всё своё усердие, и, возможно, достигнут успехов и признания, но никогда их произведения не будут оценены столь же высоко, как неудобоваримая слабая книга писателя-первооткрывателя. Поскольку рождение и созидание никому не известной структуры всегда важнее приспособления к ней. Хотите примеры? Пожалуйста: Фёдор Достоевский, Генри Миллер, Энтони Бёрджесс. Я бы мог назвать и другие имена – скажем, начал бы с Николая Карамзина, – но на ум пришли эти. Пришли не просто так: я искал новую структуру.
Но легко сказать «искать новую структуру». Для этого надо или отказаться от старой и начать с нуля, то есть с пустоты и хаоса. Или разрушить старую и, используя её элементы, творить новое. Оба способа в искусстве представлены. Первый пример – супрематизм Казимира Малевича, второй – импрессионизм Клода Моне.
Здесь хочется сделать небольшое замечание: часто приходится слышать, мол, в основе такого-то направления в искусстве лежит такая-то философия. Подобные утверждения, мягко говоря, неточны, поскольку новая философия рождается вместе с новой структурой. И хорошо бы развить эту мысль рассуждениями о частной, авторской философии и общей философии эпохи, да боюсь залезть в дебри, из которых не скоро выберешься. Да и выберешься ли?
Лучше я задамся вопросом, какими качествами обладает истинный писатель. Думаю, во-первых, он должен быть свободным, а во-вторых, счастливым. Я сам удивляюсь второй части ответа. Неужели счастливым? А сколько примеров тому, как люди творят в несчастье. Да, творят. Но свободны ли несчастные люди? Вряд ли. Несвободные всегда несчастны, а свободные – счастливы. Наоборот эта формула тоже работает. Судьба Алексея Максимовича Пешкова, к примеру, в неё вполне укладывается.
Задача искусства - приумножать счастье, созидать счастливого человека-творца. Может быть, пишущий счастлив уже тем, что преодолевает несчастье? Это похоже на правду. Но несчастный, несвободный человек не создаст новой структуры. Поэтому – свобода и счастье! И мучительный поиск структуры в мятеже и сомнениях!
(Из книги "Стрекоза и Оми". Информация о продажах здесь)