Известному оперному певцу, народному артисту России Александру Ворошило 15 декабря исполнилось 75 лет.
Нашу встречу с Александром Ворошило я начал с его фразы, сказанной почти 20 лет назад.
- Вы тогда сказали, что «человек с головой и руками всегда найдет себе применение». Что-то изменилось за эти годы в Вашем мироощущении?
- Мне сегодня 75 лет. Считаю, что многое изменилось. А убеждение, что с руками и головой не пропадешь, только укрепилось. Я 15 лет на пенсии, но все эти годы работал и работаю. Сегодня я генеральный директор, художественный руководитель концертного зала «Барвиха Luxury Village»
- Юбилей хороший повод для подведения итогов. Ваша биография богата событиями и совершенно неожиданными жизненными поворотами. И в то же время Ваша певческая судьба в какой-то мере воля случая.
- Не без этого. Я ребенок послевоенного времени. Первый в нашем совхозе получил паспорт. Мы были крепостными. Я переехал из совхоза в Днепропетровск к сестре, чтобы закончить среднюю школу. Я был пятым и самым младшим ребенком в семье, и родители сосредоточили внимание на мне, чтобы я получил полноценное образование.
Петь начал, когда вернулся из армии. Можно сказать, что на спор поступил в музыкальное училище в Днепропетровске. Проучился там два года вместо положенных четырех – и перешёл в Одесскую консерваторию. А уже с 4 курса пел в Одесском оперном театре. Кстати, в Одессе познакомился с Михаилом Жванецким, Романом Карцевым и Виктором Ильченко. В качестве подработки я пел на их концертах. С Романом Карцевым дружил до самой его смерти. В 30 лет был принят в труппу Большого театра.
- В Большом прошли Ваши лучшие творческие годы. Главные роли и партии, звания и награды, любовь поклонников. И вдруг в 1992 году Вы не просто уходите со сцены, а навсегда порываете с певческой карьерой? Что случилось?
- Там все очень просто. Проблемы со связками начались года за три до ухода со сцены. Мне никто не говорил, что, мол, уходи. Наоборот, старались помочь. Мне в театре предложили петь маленькие партии, чтобы до творческой пенсии дотянуть. Но я не захотел. Исполнять каких-то бояр в «Борисе Годунове», что-то возглашающие, после того, как исполнял серьезные партии. Я был Яго, пел Онегина, в «Дон Карлосе», я был первым в истории Чичиковым в опере «Мёртвые души» Родиона Щедрина.
И после этого выходить в маленьких ролях. Или петь как я пел, или лучше уйти. Эта страница для меня перевернута. Я не хотел быть артистом, который выжимает аплодисменты у зрителя в качестве сочувствия. Искусство очень индивидуальная штука. Я считаю, что человек не имеет право опускать планку.
- Ваш друг Муслим Магомаев тоже достаточно резко прекратил петь. Но остался в орбите искусства рисовал, лепил, писал музыку. Вы же резко сменили свой вектор деятельности. Вообще ушли из искусства.
- У меня было предложение в театре. Возглавить профсоюзную организацию. Но я отказался. В театре я мог находиться только в одном качестве. Тем, кем я был. На кого ходили, кого ждали.
А что касается того периода, когда я занимался мясопереработкой, колбасой, к сожалению, это был вынужденный шаг.
90-е – был тяжелое время для страны и для меня. Плюс воспоминания детства. В 1947 я пережил жесточайший голод - ели кошек, грызунов, лебеду. Я с детства не помню ничего кроме омерзительного чувства голода.
И поэтому, когда пришло время «спасайся кто и как может», я занялся мясопереработкой. Надо было кормить семью.
Сразу скажу, что колбасу я делать не умею. Та известность, которую наработал за годы творчества, была моим капиталом, моим вкладом в бизнес. Я решал вопросы с бандитами, рэкитерами. Выходил на эту переднюю линию и договаривался. Меня узнавали. Это помогало. Я не ходил на «стрелки», разборки. Когда приходили милиция, пожарные, разговор был такой же. Встречи с чиновниками тоже моя работа. Мы выпускали очень качественную продукцию. Бизнес в целом был очень успешным.
Но когда в 2001 году мне поступило предложение занять должность исполнительного директора в Большом театре, принял решение уйти из бизнеса. Сказал об этом своим партнерам. Было принято решение продать бизнес. Продали, поделили и разошлись без скандалов.
- В Большом театре в новом качестве Вы задержались совсем ненадолго. Почему?
- Я вернулся в свой дом. Но действительно недолго там задержался. Мои взгляды на то, что происходило в Большом не совпадали со взглядами других руководителей. Я не могу делать то, что с чем категорически не согласен. И я ушел.
Потом был гендиректором строящегося Дома музыки. При мне Дом музыки был запущен в эксплутатцию. В концертный зал «Барвиха» приглашен консультантом на этапе строительства в 2004 году. Зал открылся в 2008 году. 11 лет мы работаем. Зал по оборудованию, по акустике один из лучших в стране.
Здесь я более самостоятелен, чем в Большом. В Большом было такое количество людей, желающих принять участие в решениях. Концертный зал - частный проект, что очень здорово
- Но Вы еще и художественный руководитель. Ваша функция как худрука?
Бывает по-разному. Возникает идея о приглашении какого-либо исполнителя. Я предлагаю. Но не могу самостоятельно принять решение, кого из артистов пригласить. Надо понимать, что западные артисты избалованы нашими гонорарами, которые получали у нас в 90-е годы. Мне иногда удается убедить, что нам этот исполнитель нужен. Это всегда большие деньги.
- А как сочетаются Пласидо Доминго и Шнур?
- Сочетаются. Мы не Большой театр или зал консерватории. Мы являемся многофункциональным комплексом. Кроме концертов проходят показы мод, премии, конференции, юбилейные даты и даже свадьбы. Каждый товар имеет свою цену. В том числе Доминго или Шнур.
- В советское время было вполне обычным и нормальным делом для артистов выполнять «партийные» заказы, чтобы иметь возможность реализовывать свои творческие планы. Например, Михаил Козаков снимался в роли Дзержинского, чтобы получить шанс поставить «Покровские ворота». В Вашем исполнении я услышал песню «Товарищ генеральный секретарь», посвященная Брежневу.
- Тоже замазан. Пел песню о Брежневе. «Подвиг» называлась. Это заказная песня. Исполнялась она мною 19 февраля 1982 в Кремлевском дворце съездов на встрече Леонида Ильича с избирателями Бауманского района. А 18 февраля поздно вечером раздается телефонный звонок. Звонит человек, которого я знал. Он говорит: «Александр Степанович, Вы не возражаете, если я Вам ноты занесут». Отвечаю: «Да, да, конечно». Положил трубку и говорю жене: «Откуда он знает, где я живу». Наивный был, лошок.
Через несколько минут человек на пороге. «Вот, Вам Александр Степанович клавир. Завтра к 11 утра должно быть готово». А время уже ближе к полночи. За мной закрепилась слава, что я быстро очень учу. Курьер ушел, открываю клавир и говорю жене: «Посмотри, что там написано». «Подвиг». Не могу сказать, что испытал радость от этого. Но жена напомнила, что у меня есть семья. Конечно, давила огромная ответственность. Петь надо было «вживую». А, если вдруг собьюсь. Честно скажу, ночь была для меня нелегкая.
Утром на машине привозят в Кремлёвский. Начинается репетиция. Готовлюсь петь. В зале сидят все участники. Пою:
«Порой приснится Вам Днепродзержинск -
Бесхлебья горе, тяжкие руины,
Седой отец там век в труде прожил,
А мать родная в гости ждала сына.
Порой приснится Вам Днепродзержинск».
Вся биография Леонида Ильича в песне изложена. Потом подходит ко мне Евгений Михайлович Тяжельников (завотделом пропаганды ЦК КПСС, до этого первый секретарь ЦК ВЛКСМ). Берёт меня под локоть и говорит: «Саша, всё замечательно. Только не забудь и не перепутай слова». Твою мать. Теперь буду думать, чтобы не перепутать. Вечером уже пою на концерте, а справа ложа, где Леонид Ильич сидит. Заканчиваю, аплодисменты, овации. Я, дурак, стою кланяюсь. На меня никто не смотрит, все взгляды туда устремлены. Иду за кулисы и говорю: «Мне, что, на бис петь?» Мне кричат: «Молчи». Ко мне подходит Винокур: «Шура, ты в порядке».
